| Разделы портала «Азбука веры» ( 6 голосов: 4.7 из 5) Оглавление XXXIII От Франкфурта до Висбадена теперь по железной дороге менее часа езды; в то время экстра-почта поспевала часа в три. Лошадей меняли раз пять. Полозов не то дремал, не то так покачивался, держа сигару в зубах, и говорил очень мало; в окошко не выглянул ни разу: живописными видами он не интересовался и даже объявил, что «природа – смерть его!». Санин тоже молчал и тоже не любовался видами: ему было не до того. Он весь отдался размышлениям, воспоминаниям. На станциях Полозов аккуратно расплачивался, замечал время по часам и награждал почтальонов-мало или много, смотря по их усердию. На полдороге он достал из короба с съестными припасами два апельсина и, выбрав лучший, предложил Санину другой. Санин пристально поглядел на своего спутника – и вдруг рассмеялся. – Чему ты? – спросил тот, старательно отдирая своими короткими белыми ногтями кожу с апельсина. – Чему? – повторил Санин. – Да нашему с тобой путешествию. – А что? – переспросил Полозов, пропуская в рот один из тех продольных ломтиков, на которые распадается мясо апельсина. – Очень оно уже странно. Вчера я, признаться, так же мало думал о тебе, как о китайском императоре, а сегодня я еду с тобой продавать мое имение твоей жене, о которой тоже не имею малейшего понятия. – Всяко бывает, – отвечал Полозов. – Ты только поживи подольше – всего насмотришься. Например можешь ты себе представить меня подъезжающим на ординарцы? А я подъезжал; а великий князь Михаил Павлович скомандовал: «Рысью, рысью этого толстого корнета! Прибавь рыси!» Санин почесал у себя за ухом. – Скажи мне, пожалуйста, Ипполит Сидорыч, какова твоя жена? Нрав у ней каков? Мне ведь это нужно знать. – Ему хорошо командовать: «рысью!» – с внезапной запальчивостью подхватил Полозов, – а мне-то… мне-то каково? Я и подумал: возьмите вы себе ваши чины да эполеты – ну их с богом! Да… ты о жене спрашивал? Что – жена? Человек, как все. Пальца ей в рот не клади – она этого не любит. Главное, говори побольше… чтобы посмеяться было над чем. Про любовь свою расскажи, что ли… да позабавней, знаешь. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла «К СВЕТУ» [Къ Свету], церковно-исторический альманах. Начал издаваться в Москве по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия II в 1993 г. как газета, зарегистрирован как альманах в 1998 г. Главный редактор - игум. Петр (Пиголь), зам. главного редактора - А. Г. Парменов. Учредители - Международный фонд единства православных народов, Православное братство Св. Живоносного Гроба Господня. Представляет собой продолжающееся иллюстрированное издание значительного объема. Книжки выходят без строго регламентированной периодичности, по мере накопления и обработки материала. К наст. времени издан 16 вып. (5 сдвоенных): в 1993 г.- выпуски 1-8; в 1994 г.- выпуски 9-14; в 1995 г.- вып. 17; в 1996 г.- вып. 15; в 1997 г.- вып. 16; в 2000 г.- вып. 18; в 2002 г.- выпуски 19-20; в 2003 г.- вып. 21. Начиная с 13-го каждый выпуск имеет тематический заголовок. Публикуются как малодоступные источники (документы из архивов и частных коллекций, фрагменты из редких книг, малоизученного духовного наследия св. отцов, подвижников благочестия, правосл. иерархов, их жизнеописаний, писем и т. д.), так и совр. материалы, интервью с правосл. деятелями и др. Изобразительный ряд формируется в основном из редких фотографий и архивных документов. Выпуски альманаха посвящены: Иосифову Волоколамскому в честь Успения Пресв. Богородицы мон-рю и прп. Иосифу (Санину) Волоцкому (1993. Вып. 1); духовной брани в совр. мире (1993. Вып. 2); жизни и творчеству С. А. Нилуса (1993. Вып. 3/4); наследию сщмч. Сергия Мечёва (1993. Вып. 5/6); Псково-Печерскому в честь Успения Пресв. Богородицы муж. мон-рю и его подвижникам (1993. Вып. 7/8); православным идеалам Святой Руси (1994. Вып. 9/10); жизни и учению свт. Игнатия (Брянчанинова) (1994. Вып. 11/12); Патриархам Русской Православной Церкви XX в. (от свт. Тихона до Алексия II) (1994. Вып. 13); прп. старцу Алексию (Соловьёву) Зосимовскому и Смоленской иконы Божией Матери Зосимовой муж. пустыни (1994. Вып. 14); прп. Кириллу Белозерскому и монастырям «Северной Фиваиды» (1996. Вып. 15); истории и духовной жизни Новоафонского во имя св. ап. Симона Кананита муж. мон-ря (1997. Вып. 16); вопросам христ. символики (1995. Вып. 17); Русскому на Афоне Свято-Пантелеимонову монастырю и его подвижникам (2000. Вып. 18); «Русской Палестине» (2002. Вып. 19); Алтайской духовной миссии и Православию на Алтае (2002. Вып. 20); прп. Серафиму Саровскому и Серафимову-Дивеевскому во имя Св. Троицы жен. монастырю (2003. Вып. 21). |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 6 голосов: 4.7 из 5) Оглавление IX Эмиль, который продолжал стоять лицом к окну даже после приглашения Санина «присесть», сделал налево кругом, как только будущий его родственник вышел, и, ужимаясь по-ребячески и краснея, спросил Санина, может ли он еще немного у него остаться. «Мне сегодня гораздо лучше, – прибавил он, – но доктор запретил мне работать». – Оставайтесь! Вы мне нисколько не мешаете, – воскликнул немедленно Санин, который, как всякий истый русский, рад был ухватиться за первый попавшийся предлог, лишь бы не быть самому поставлену в необходимость что-нибудь делать. Эмиль поблагодарил его – и в самое короткое время совершенно освоился и с ним, – и с его квартирой; рассматривал его вещи, расспрашивал чуть не о каждой из них: где он ее купил и какое ее достоинство? Помог ему выбриться, причем заметил, что он напрасно не отпускает себе усов; сообщил ему, наконец, множество подробностей о своей матери, о сестре, о Панталеоне, даже о пуделе Тарталье, обо всем их житье-бытье. Всякое подобие робости исчезло в Эмиле; он вдруг почувствовал чрезвычайное влечение к Санину – и вовсе не потому, что тот накануне спас его жизнь, а потому, что человек он был такой симпатический! Он не замедлил доверить Санину все свои тайны. С особенным жаром настаивал он на том, что мама его непременно хочет сделать из него купца – а он знает, знает наверное, что рожден художником, музыкантом, певцом; что театр – его настоящее призвание; что даже Панталеоне его поощряет, но что гн Клюбер поддерживает маму, на которую имеет большое влияние; что самая мысль сделать из него торгаша принадлежит собственно гну Клюберу, по понятиям которого ничего в мире не может сравниться с званием купца! Продавать сукно и бархат и надувать публику, брать с нее «Narren,oder Russen-Preise» (дурацкие, или русские цены) – вот его идеал! – Ну, что ж! теперь надо идти к нам! – воскликнул он, как только Санин окончил свой туалет и написал письмо в Берлин. – Теперь еще рано, – заметил Санин. – Это ничего не значит, – промолвил Эмиль, ласкаясь к нему. – Пойдемте! Мы завернем на почту, а оттуда к нам. Джемма вам так рада будет! Вы у нас позавтракаете… Вы можете сказать что-нибудь маме обо мне, о моей карьере… – Ну, пойдемте, – сказал Санин, и они отправились. Рекомендуем Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 2301 чел. Всего просмотров 67 млн. Всего записей 2584 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| XXXVIII О, как глубоко и радостно вздохнулось Санину, как только он очутился у себя в комнате! Точно: Марья Николаевна правду сказала – ему следовало отдохнуть, отдохнуть от всех этих новых знакомств, столкновений, разговоров, от этого чада, который забрался ему в голову, в душу – от этого негаданного, непрошеного сближения с женщиной, столь чуждой ему! И когда же все это совершается? Чуть не на другой день после того, как он узнал, что Джемма его любит, как он стал ее женихом! Да ведь это святотатство! Тысячу раз просил он мысленно прощенья у своей чистой, непорочной голубицы, хотя он собственно ни в чем обвинить себя не мог; тысячу раз целовал данный ею крестик. Не имей он надежды скоро и благополучно окончить дело, за которым приехал в Висбаден, опрометью бросился бы он оттуда назад – в милый Франкфурт, в тот дорогой, теперь уже родственный ему дом, к ней, к возлюбленным ее ногам… Но делать нечего! Надо испить фиал до дна, надо одеться, идти обедать – а оттуда в театр… Хоть бы завтра она его поскорей отпустила! Еще одно его смущало, его сердило: он с любовью, с умилением, с благодарным восторгом думал о Джемме, о жизни с нею вдвоем, о счастии, которое его ожидало в будущем, – и между тем эта странная женщина, эта госпожа Полозова неотступно носилась… нет! не носилась – торчала… так именно, с особым злорадством выразился Санин – торчала перед его глазами, – и не мог он отделаться от ее образа, не мог не слышать ее голоса, не вспоминать ее речей, не мог не ощущать даже того особенного запаха, тонкого, свежего и пронзительного, как запах желтых лилий, которым веяло от ее одежд. Эта барыня явно дурачит его, и так и сяк к нему подъезжает… Зачем это? что ей надо? Неужели же это одна прихоть избалованной, богатой и едва ли не безнравственной женщины? И этот муж?! Что это за существо? Какие его отношения к ней? И к чему лезут эти вопросы в голову ему, Санину, которому собственно нет никакого дела ни до гна Полозова, ни до его супруги? Почему не может он прогнать этот неотвязный образ даже тогда, когда обращается всей душою к другому, светлому и ясному, как божий день? Как смеют сквозь те, почти божественные черты – сквозить эти? И они не только сквозят – они ухмыляются дерзостно. Эти серые хищные глаза, эти ямочки на щеках, эти змеевидные косы – да неужели же это все словно прилипло к нему, и он стряхнуть, отбросить прочь все это не в силах, не может? |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 6 голосов: 4.7 из 5) Оглавление XIX Эмиль выбежал навстречу Санину – он более часа – караулил его приход – и торопливо шепнул ему на убо, что мать ничего не знает о вчерашней неприятности и что даже намекать на нее не следует, а что его опять посылают в магазин!!. но что он туда не пойдет, а спрячется где-нибудь! Сообщив все это в течение нескольких секунд, он внезапно припал к плечу Санина, порывисто поцеловал его и бросился вниз по улице. В кондитерской Джемма встретила Санина; хотела что-то сказать – и не могла. Ее губы слегка дрожали, а глаза щурились и бегали по сторонам. Он поспешил успокоить ее уверением, что все дело кончилось… сущими пустяками. – У вас никого не было сегодня? – спросила она. – Было у меня одно лицо – мы с ним объяснились – и мы… мы пришли к самому удовлетворительному результату. Джемма вернулась за прилавок. «Не поверила она мне!»– подумал он… однако отправился в соседнюю комнату и застал там фрау Ленору. У ней мигрень прошла, но она находилась в настроении меланхолическом. Она радушно улыбнулась ему, но в то же время предупредила его, что ему будет сегодня с нею скучно, так как она не в состоянии его занять. Он подсел к ней и заметил, что ее веки покраснели и опухли. – Что с вами, фрау Леноре? Неужели вы плакали? – Тсссс… – прошептала она и указала головою на комнату, где находилась ее дочь. – Не говорите этого… громко. – Но о чем же вы плакали? – Ах, мосье Санин, сама не знаю о чем! – Вас никто не огорчил? – О нет!.. Мне очень скучно вдруг сделалось. Вспомнила я Джиован Баттиста… свою молодость… Потом, как это все скоро прошло. Стара я становлюсь, друг мой, – и не могу я никак с этим помириться. Кажется, сама я все та же, что прежде… а старость – вот она… вот она! – На глазах фрау Леноры показались слезинки. – Вы, я вижу, смотрите на меня да удивляетесь… Но вы тоже постареете, друг мой, и узнаете, как это горько! Санин принялся утешать ее, упомянул об ее детях, в которых воскресала ее собственная молодость, попытался даже подтрунить над нею, уверяя, что она напрашивается на комплименты… Но она, не шутя, попросила его «перестать», и он тут в первый раз мог убедиться, что подобную унылость, унылость сознанной старости, ничем утешить и рассеять нельзя; надо подождать, пока она пройдет сама собою. Он предложил ей сыграть с ним в тресетте – и ничего лучшего он не мог придумать. Она тотчас согласилась и как будто повеселела. |
| – Да как же ты попал? – изумлялся Саня. – А я ж там рядом был! Речь им двинул – и выбрали. Смеялся, очень доволен. – Тут ещё мою койку не заняли? Сейчас меня Цыж обещал кормить. За всю неделю, что я не добрал тут. И руки тыкал под умывальник наскоро. – Всего Гренадерского корпуса? – продолжал изумляться Саня. – Всего, всего! – бодро хохотал Чернега, руками в полотенце. – А скоро будет армейский съезд – и туда уже выбран, поеду. – Так ты у нас что? И в батарее не будешь? И служить не будешь? – Вот, скажи, Санька, и сам не знаю, – посерьёзнел Чернега. Пошёл сел на санину койку. – Никто меня, конечно, с должности не высвободил, но исполнять её мне никакой возможности нет. Вот, как теперь с комитетскими будет – никто не знает. Сегодня ж опять в корпус назад надо гнать. – Посмотрел: – Да вы тут с Устимовичем – неужели не справитесь? Устимович улыбался – с надеждой ли на Чернегу или почтительно, как на героя. Устимович от всегдашней мрачности повернул последние дни к весёлости, то и дело улыбался. Шёл один тот конец, которого он и хотел. – Ну и койка у тебя неудобная! Как тебе жердь в подколенку не давит? – пошёл, пересел к столу. И по столу хлопнул толстой ладошкой, как прибил: – Всё, Санюха, начинается житуха – ещё такой солдат не видал. Долой баронов, фонов и шпионов! Стоять в окопах будем – а вперёд ни шагу! И – попыхал, полыхал задыхательным смехом, нельзя понять: и сам так думает или это он про других. Увидел санин недоверчивый взгляд, и: – А что? Плохой привал лучше доброго похода. Не я придумал: вон, в газетах пишут: все уставы будем ломать! Наверно и правила стрельбы! Зря ты, Санька, учил! – и смеялся, трясся. Ещё заново подивовался Саня на своего неиссякаемого приятеля. На всё встречное в жизни был у него избыток силы и веселья. Так и теперь. Зная Чернегу, можно было предсказать, что его и революция с ног не собьёт. Но ещё новой силы он за эти дни нахватался. – Так ты же мне… Ты – что? Эти дни – где?… Ещё колесей грудь выкатил Чернега, кашлянул для приосанки: – Я, Санюха, полки объезжал. |
| – Отец, что делать? Гаишники права отобрали! Гаишники по факту не так уж были и не правы. Ехал Саня с женой Маришкой и ребенком в соседний городок к зубному врачу. У супруги все «мосты» полетели, и мучилась она страшно. Всё бы ничего, только «по-старинку» отправились без детского автомобильного кресла. Раньше там украинские стражи дорожного порядка на это не очень внимания обращали, сама свидетельствую. А тут всё, кончилась лафа. – Здесь вам не тут! – начали гаишники. – Здесь теперь Россия и правила дорожного движения! Кресла нет – давайте сюда права! Ну и еще там понарассказали… – А Саня, он такой… Тоже не кроткий и смиренный, – рассказывал отец Евгений. – Горячий, в общем, человек. И тоже им в ответ понарассказал… Ну, они с правами в машину свою гаишную сели и дверь закрыли. «Что делать, батя?» – в трубку мне кричит. Проблема в том, что у нас зубы сейчас только в соседнем городе лечат. Строго по записи, и на недели вперед всё занято. Не приедут – беда… «Что делать – что делать?.. Ты успокойся, пойди к ним и просто по-человечески всё объясни, – говорю. – Они ж тоже люди, у них тоже зубы болят»… А сам стою на могилке матушки Мисаилы и прошу: «Матушка… Ну да, не прав он. Но, видишь, какая ситуация. Зубы… Помоги уж, пожалуйста…» Ну и всё… Помолился батюшка, и пошли они дальше по своим паломническим делам. Когда поездка закончилась и отец Евгений вернулся домой, встретил он Маришку – жену Санину. Красавица, с новыми «мостами». Она и рассказала: – Ужас был! Права забрали! «Здесь вам не тут!» Муж кипит весь. А я сижу, тихонько плачу, из окошка смотрю. Они в свою машину сели, мой кулаки сжал, волосы у него на загривке дыбом поднялись… «Ну всё», – думаю. А потом он звонить куда-то начал. Поговорил, гляжу – волосы на загривке медленно опускаются. Стучит им в окошко: «Мужики! Всё! Обнулились! Давайте по-хорошему…» – А они, такие: «А давай!» И вернули ему права. Чудеса! Самое главное чудо И это сейчас случилось… Может, и не большое какое чудо, но точно о том, что Господь нас слышит и любит. |
| – Но, Марья Николаевна, что может быть для вас интересного… – Постойте, постойте. Вы не так меня поняли. Я с вами не кокетничать хочу. – Марья Николаевна пожала плечами. – У него невеста, как древняя статуя, а я буду с ним кокетничать?! Но у вас товар – а я купец. Я и хочу знать, каков у вас товар. Ну-ка, показывайте —каков он? Я хочу знать не только, что я покупаю, но и у кого я покупаю. Это было правило моего батюшки. Ну, начинайте… Ну, хоть не с детства ну вот – давно ли вы за границей? И где вы были до сих пор? Только идите тише – нам некуда спешить. – Я сюда прибыл из Италии, где я пробыл несколько месяцев. – А у вас, видно, особое влечение ко всему итальянскому? Странно что вы не там нашли свой предмет. Вы любите художества? Картины? или больше – музыку? – Я люблю искусство… Я все прекрасное люблю. – И музыку? – И музыку тоже. – А я ее совсем не люблю. Нравятся мне одни русские песни – то в деревне, и то весной – с пляской, знаете… Красные кумачи, поднизи, на выгоне молоденькая травка, дымком попахивает… чудесно! Но не обо мне речь. Говорите же, рассказывайте. Марья Николаевна сама шла, а сама то и дело взглядывала на Санина. Она была высокого роста – ее лицо приходилось почти в уровень с его лицом. Он принялся рассказывать – сначала неохотно, неумело, а потом разговорился разболтался даже. Марья Николаевна очень умно слушала; да к тому же она сама казалась до того откровенной, что невольно и других вызывала на откровенность. Она обладала тем великим даром «обиходности» – Le merrible don de la familiarime, о котором упоминает кардинал Ретц. Санин говорил о своих путешествиях, о житье в Петербурге о своей молодости… Будь Марья Николаевна светской дамой, с утонченными манерами-он никогда бы так не распустился; но она сама называла себя добрым малым, не терпящим никаких церемоний; она именно так отрекомендовала себя Санину. И в то же время этот «добрый малый» шел рядом с ним кошачьей походкой, слегка прислоняясь к нему, и заглядывал ему в лицо; и шел он в образе молодого женского существа, от которого так и веяло тем разбирающим и томящим, тихим и жгучим соблазном, каким способны донимать нашего брата – грешного, слабого мужчину, одни – и то некоторые и то не чистые, а с надлежащей помесью – славянские натуры! |
| Розалия Наумовна передала мне Санину записку, и я все вынимала ее из сумочки и читала. « Милый Пира-Полейкин , – было торопливо написано на голубоватом листке из его блокнота, – обнимаю тебя. Помни, ты веришь ». Когда мы жили в Крыму, у нас был пес Пират, который всегда ходил за мной, когда я поливала клумбы, и Саня смеялся и называл нас обоих сразу «Пира-Полейкин»… «Помни, ты веришь» – это были его слова. Я как-то сказала, что верю в его жизнь. У него было превосходное настроение, вот в чем дело! Мы не простились, он уехал в одиннадцать, а в городе я его уже не застала, но об этом он даже не упоминал в своей записке, это было совершенно не важно. Зачем-то я вернулась на дачу, провела там ночь, кажется, не спала ни одной минуты, и все-таки спала, потому что вдруг проснулась растерянная, с бьющимся сердцем: «Война. Ничего нельзя изменить». Я встала и разбудила няню. – Нужно укладываться, няня. Мы завтра едем. – Семь пятниц на неделе! – сердито зевая, сказала няня. Она сидела на кровати сонная, в длинной белой кофте и ворчала, а я ходила из угла в угол и не слушала ее, а потом распахнула окно. И там, в молодом, легком лесу, была такая тишина, такое счастье покоя! Бабушка услышала наш разговор и позвала меня. – Ну, Катя, что с тобой? – спросила она строго. – Бабушка, мы не простились! Как это вышло, что мы не простились! Она глядела на меня и целовала, потом украдкой перекрестила. «Хорошо, что не простились, – примета хорошая: значит, скоро вернется», – говорила она, а я чувствовала, что плачу и что я больше не могу, не могу, а что не могу, и сама не знаю… Петя приехал вечерним поездом, озабоченный, усталый, но решительный, что было вовсе на него не похоже. От него я впервые услышала о том, что детей будут вывозить из Ленинграда, и так дико показалось мне, что нужно уезжать с дачи, где было так хорошо, где мы с няней посадили цветы – левкои и табак – и первые нежные ростки уже показались на клумбах. Везти маленького Петю в переполненном, грязном вагоне, в жару – весь июнь был холодный, а в эти дни началась жара, духота, – и не только в Ленинград, а куда-то еще, в другой, незнакомый город! |
| Возмущенный этим недостойным поступком Иоанн Шигона, один из первых советников, не только выразил ей резкое порицание, но и ударил ее плеткой, прибавив: " Неужели ты дерзаешь противиться воле государя? Неужели ты медлишь исполнить его веление? " Тогда Саломея спросила его, по чьему приказанию он бьет ее. Тот ответил: " По приказу государя " . После этого она, упав духом, громко заявила перед всеми, что надевает кукуль против воли и по принуждению и призывает Бога в мстители столь великой обиды, нанесенной ей Вдруг возникла молва, что Саломея беременна и скоро разрешится. Этот слух подтвердили две почтенные женщины и уверяли, что они слышали из уст самой Саломеи признание в том, будто она беременна и вскоре родит Государь сильно разгневался Затем, желая узнать дело с достоверностью, он послал в монастырь, где она содержалась… советника и секретаря, поручив им тщательно расследовать правдивость этого слуха некоторые клятвенно утверждали, что Саломея родила сына по имени Георгий, но никому не пожелала показать ребенка. Мало того, когда к ней были присланы некие лица для расследования истины, она, говорят, ответила, что они недостойны видеть ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери. Некоторые же упорно отрицали, что она родила. Итак, молва гласит об этом происшествии двояко» . Есть ли здесь зерно истины или звучат фольклорные мотивы кары неверному мужу, возмездия правителю — сказать трудно. Версия «Выписи о втором браке» главное внимание уделяет позиции Вассиана. Сначала рассказывается о глубоком расположении к нему великого князя, что не только не требуется основной идеей «Выписи», но даже как будто противоречит ей, но затем оказывается, что со стороны великого князя это — средство получить благоприятный ответ. Великий князь, будучи скорбен и печален по поводу «чадородия», задумался о «разлучении» с супругой, чтобы второму браку «сочетатися за- ради всыновления». Он держал «заради беседы душевные» в обители Симонова монастыря старца, нарицаемого Вассиа- ном Косым, знатного, из королевского рода, и ничего от него не скрывал. |
|
|
