| Потому что, если учение и наставление братское нами отвергается, то прорастают в нас дикие злобы, буде они не выполоты. И та тень терпения, какую, с братией вместе живя, мы хранили – ради ли почести от них, или боясь срама и соблазна, – когда становимся беспечными, от нерадения погибает у нас. Как всякий ведь змей ядовитый или лютый зверь, когда в пещере или в гнезде таится и скрывается, не остается ли лют и вредоносен? Однако в то время не вредит и не знает меры своей, незлобив ли он или зол, потому что не имеет перед собой никого, чтобы укусить. И это не от доброго характера змиева, но место пустынное и безлюдное не позволяют ему соделать зло. Когда же обретает время для вреда, тогда сокровенный яд и горькую злобность он из себя изливает. Так что ищущим совершенства недостаточно на людей только не гневаться. Вспомним то, как, живя в пустыне, и на перо, которое для дела толсто или тонко было, также и на топор тупой и не быстро рубящий ветви, а также на кремень, когда торопились на соборное пение, а он не сразу искры огненные испускал, так горько мы гневались, что из-за этого, смутившись мыслью, не только немое творение, но и самого демона проклинали. Так что для достижения совершенства недостаточно просто не жить с людьми, на которых гневаемся, потому что, если прежде не обретем в себе терпения, и на бездушные и немые вещи по малой причине разгневаемся». 10 Говорит ведь святой Лествичник: «Кто, душевною страстью недугуя, безмолвие начинает, подобен в пучину с корабля соскочившему и на доске земли безбедно достичь надеющемуся. А кто с похотью борется, к тем в свое время безмолвие приходит, если они имеют наставляющего. Уединение ведь ангельской крепости требует». 11 И еще: «Ибо безмолвие неискусных удавляет». 12 «В трех главных устроениях все иноческое житие содержится: в страдальческом отшельничестве и уединении; или с одним, или, много, с двумя безмолвствовании; или в общем житии терпеливом сидении. «Не уклоняйся, – сказал Екклезиаст, – ни направо, ни налево» ( Притч. 4, 27 ), но путем царским иди. Ибо средний из перечисленных путей для многих был подходящим. Одному же горе, если он впадет в уныние или сон, или разленение, или отчаяние, нет воздвигающего его среди людей (ср.: Еккл. 4, 10 ). А «где два или три собраны во имя Мое, там Я посреди них», – сказал Господь ( Мф. 18, 20 )». 13 " Не так спасается инок, как когда инок помогает иноку», 14 – т. е. не так спасается от преткновения уединенный, как имеющий другого инока с собою. |
| Ответ. Страстные помыслы могут и входить в сердце, вызывая соответствующую реакцию, и исходить из него – в том смысле, что наше сердце, наше падшее естество уже склонно ко греху. С одной стороны, мы должны препятствовать помыслам войти в сердце, когда они приходят как бы извне: через чувства, память, воображение, через что-то внешнее по отношению к сердцу. С другой стороны, из самого сердца исходит стремление ко злу, которое свойственно падшему естеству человека, соединено с его умственно-сердечной деятельностью. Мы не знаем, что точно означает выражение от сердца исходят помышления злая: конкретные ли это мысли или смутные стремления к какому-либо греху, не оформившиеся в определенный образ; сразу же они появляются или ищут пищу для страстей в наших чувствах, воображении, памяти. Это и неважно: в душе человека все очень тесно связано. С одной стороны, мы молимся так, чтобы воображение, внешние впечатления, воспоминания не вызвали в нас страсти, с другой – подавляем страсти, действующие в сердце, вне зависимости от внешних источников. Вопрос. Святые отцы советуют во время молитвы сосредоточивать внимание ума на верхней части сердца и следить, чтобы внимание не опускалось вниз, потому что могут возникнуть нежелательные явления: например, начнет действовать вожделение. Можно ли думать, что страсти покоятся в нижней части сердца? Ответ. Когда говорят о сведении ума в сердце при молитве, то рассуждение о верхней части сердца уместно. Схимонах Василий Поляномерульский говорит, что в верхней части сердца находится мыслительная сила души, в средней – раздражительная, в нижней – вожделевательная. Однако это не значит, что гнев, например, сосредоточивается в средней части, а блудная страсть – в нижней, и если мы не коснулись умом средней части, то никогда не рассердимся. Такое деление имеет значение для правильной молитвы. Во время же действия страсти размышления об этом делении вряд ли принесут нам какую-либо пользу. Всё равно мы не можем реально ощутить, откуда страсть выходит. Если мы неправильно молимся, то бывают явно видимые, ощутимые последствия. Когда же страсти выходят наружу, то мы не можем с уверенностью сказать, что блудный помысел вышел у нас из нижней части сердца, раздражение – из средней, а гордость – из верхней. С практической точки зрения нам это ничего не дает. Возможно, блудный помысел и выходит как-то из нижней части сердца, но все равно он осознаётся нами, только когда облекается в какой-то вид, пусть даже в самый смутный. Мы же не ощущаем, откуда он выходит, а должны его осязать, так сказать, мысленно. |
| Вопрос. Батюшка, некоторые советуют при молитве акцентировать внимание на каком-то слове или словах, допустим «Иисусе Христе». Бывает, когда чувствуешь потребность покаяния, то, молясь, больше внимания уделяешь слову «грешного». Можно ли так делать? Ответ. Специально сосредоточиваться на слове «Господи», или «Христе», или «грешного» не следует, потому что мы таким образом вносим в молитву нечто человеческое, подчас чуждое действию благодати и нарушающее его. Да, бывает иногда, что один человек под особым действием благодати в благоговейном ужасе повторяет: «Господи, Господи!», другой повторяет: «Иисусе!» или, как говорит старец Василий Поляномерульский , «Иисусе мой!», иные говорят только: «Иисус Христос», потому что не могут произносить молитву полностью. Какие-то отдельные слова, допустим «помилуй» или «помилуй мя грешного», иногда могут вызывать особенное покаяние. Но такое, как я сказал, бывает непроизвольно, когда действует благодать Божия и вызывает в нас то или иное настроение. От нас это не зависит. Нужно, конечно, помнить, что настроение молитвы должно быть прежде всего покаянное, но еще больше мы должны думать просто о внимании. Как говорит святитель Игнатий, ценность молитвы – во внимании, а остальное все придет. Если у нас будет настоящее внимание, то, конечно же, будут и чувства. Как мы можем бесчувственно молиться, когда приближаемся к Господу? Конечно, у нас самых разнообразных чувств. Вопрос. Со мной бывает такое: я молюсь и чувствую, что молюсь осмысленно. Как к этому относиться? Ответ. Если ты понимаешь, что ты говоришь и Кому ты говоришь, то это не значит, что ты молишься осмысленно, – это значит, что ты молишься внимательно. Ты путаешь размышление о Боге с молитвой Богу. Дионисий Ареопагит , например, различает размышление о Боге и молитву. Молитва – это, по его выражению, кругообразное движение ума, а размышление о Боге – спиралеобразное, размышление же о вещах видимого мира – это движение по прямой. Размышление о Боге соединяется из кругообразного и прямого движения. |
| Ответив посильно недугующим сомнением и противоборствующим возражениями и правой, и левой стороны, нужно приступить к недоконченному, взяв слово из благовествования Евангельского, которое говорит: «Господи, не доброе ли семя сеял еси?... Откуда убо имать плевелы?» ( Мф. 13, 27 ). Ибо, как невозможно не подкрадываться злу к добру, так и к этому священному умному деланию приплетается прелесть, подобно плющу к дереву. Имеет же она начало от мнения и самочиния, врачевство которым смирение, исследование Свящ. Писания и совет духовный, а не уклонение от обучения умному деланию. Ибо св. Григорий Синаит говорит, что не должны мы бояться или сомневаться, призывая Бога, если же некоторые и совратились, повредившись в уме, то знай, что они пострадали от самочиния и высокоумия. Причина же высокоумия заключается в безрассудном и безмерном посте, когда постящийся думает, что совершает добродетель, а не для целомудрия постится, как сказал св. Дорофей; к тому же дает повод и уединенная жизнь. И, опровергая первую причину, этот святой говорит: «Потому-то царским путем всегда и должен идти безмолвствующий, так как излишествующему во всем всегда легко сопутствует мнение, которому преемницей бывает прелесть». Отсекая же вторую причину, говорит: «Сильным и совершенным подобает единоборствовать с бесами и обнажать на них меч, т. е. слово Божие». Самый же вид и дело прелести заключается, во-первых, во вражеском участии в похоти внутренних чресл и, во-вторых, в призраке в мечтании ума. Предостерегая от первого, он говорит: «Хотя враг внутри чресл и покушается, по своему желанию, показывать вид духовного, вместе теплоты духовной наводя свое жжение и вместо веселия возбуждая радость бессмысленную и сласть мокротную, и побуждает признавать свою прелесть как благодать действующую, но время, и опыт, и чувство обнаруживают его». Показывая же опасность второго, научает, говоря: «Ты же, когда безмолвствуешь, никогда не принимай, если что увидишь чувственно или умно, вне или внутри, хотя бы то был образ Христа, или ангела, или вид святого, или свет, или огонь и прочее. Здесь опять оживает претыкатель и, набросившись, сделает умное делание причиною прелести». |
| Вкушение пищи имеет три предела: воздержание, доволь и сытость. Воздержание есть алкать немного и поевши; доволь – ни алкать, ни отягощаться; сытость – отягощаться немного. А по насыщении и еще есть – дверь есть чревобесия, коею входит блуд. Ты же, все это рассмотрев, выбери приличное по силе твоей, не преступая пределов, ибо совершенным свойственно и то, чтобы, по апостолу, и насыщаться, и алкать, и во всем мощными быть. Наконец, следует вспомнить еще и то, что опытные в умном делании признают неудобным для новоначальных и страстных псалмопение, чтобы им всегда молиться за грехи свои или на злые помыслы и страсти, по причине многого разнообразия слов, возводящих то к славословию Божию, то к созерцанию тварей, или домостроительства и промысла Божия, или мук вечных и обетований, или предвечности и непостижимости и других подобных вещей, к каковым страстный и немощный ум не может возвыситься. И вследствие этого помысл, впадая в мечтания, соблюдает одно только количество, следствием чего обычно бывает радостное мнение и самохваление сердечное, о чем св. Иоанн Лествичник , зная это опытно, сказал: «Не старайся многословить, чтобы ум твой не разбегался в изыскании слов. Одно слово мытаря умилостивило Бога, и одно изречение, исполненное веры, спасло разбойника. Многословие очень часто рассеивает ум и наполняет его мечтаниями, а малословие хорошо его собирает». И справедливо написал Новый Богослов, что по умалении страстей пение естественно дается языку. Ибо как и воспоет кто-нибудь песнь Господню на земле чужой, т. е. в страстном сердце? И притом, кто не хочет обучаться умному деланию, тот прежде всего не может знать первоначальной степени: что такое прилог, что сочетание, пленение и страсть. И не зная этого, не знает и своего падения и восстания; не имея же такового опыта, лишается и всечасного покаяния; не имея же постоянного покаяния, не знает своей немощи; лишенный же сознания немощи, чужд бывает сердечного сокрушения и исповедания пред Богом; а без этого не может прийти в страх Божий; а не имея страха Божия, не знает, как всегда молиться за грехи свои, но, как барщину, соблюдает только количество в своем пении. Такой же чин умного делания изобразил и св. Кассиан, говоря: «О тех же меньших грехах, которыми и праведник семь раз в день падает и восстает, всегда нам должно сетовать и каяться. Ибо повседневно неведением, или забвением, или невольно, или от нужды, или от немощи плотской, хотя и нехотя, согрешаем, по апостолу: «Не еже бо хощу ...творю» ( Рим.7, 15 ). И опять: «Окаянен аз человек! Кто мя избавит от тела смерти сея» ( Рим. 7, 24 ). |
| Поэтому несправедливо, выдумывая извинение грехам, обвинять время или Бога в оскудении действия Св. Духа. Но, возложив всю вину на трех злейших исполинов: неверие, леность и небрежение, – перестанем лгать и, держась истины, приступим без сомнения к обучению умного делания, отвергнув от себя и еще трех главнейших противников: самолюбие, сребролюбие и тщеславие, вместе с которыми и другие страсти можем истребить из наших душ. Прежде же всех в теле подвизающегося и внимающего в молитве начинаются некоторые движения, как бы «взыграния» под кожей, и они некоторыми принимаются за прелесть. Появляется теплота от почек, как бы опоясывая, и она также принимается за прелесть, но это не прелесть, а естественное действие, порождаемое свойством подвига. Если же кто-нибудь прославляет эту теплоту как благодатную, а не естественную, то это несомненно прелесть. Но какова бы она ни была, подвизающийся не должен ее принимать, но отгонять и отметать. Приходит и другая теплота от сердца, и если ум при этом снисходит в блудные помыслы, это прелесть воистину. Когда же все тело от сердца растепливается, ум же остается чист и бесстрастен и как бы прилеплен во внутреннейшей глубине сердца, то это есть несомненно действие благодати, а не прелести. Иногда же у испытывающих такое состояние появляется и пот от обильной теплоты, бывающей в теле. И тогда подвижется от сердца святое действие, взимающее как бы лист некий от сердца и движущее ум от внутренних, как бы прильпнувший к самому тому Божественному действу, чтобы вопиять часто: «Иисусе мой, Иисусе мой». Так именно, во отверзении сердца только это вопиет ум: «Иисусе мой!» – и не может все произнести ум, то есть: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», – от частых отверзений сердца, но только: «Иисусе мой». Те же, которые говорят, что в таком устроении совершают всю молитву, прельщаются. Ибо, когда ум прилепится, как уже сказано, Божественному действованию, войдя во внутреннейшее сердца, не может взывать больше, как только: «Иисусе мой!». |
| Но и нам, слышащим это, подобает весьма бояться того, что мы, имея установленную святыми отцами монашескую пищу, как и древние – манну от Бога, гнушаемся ее, увлекаясь похотением мяса так же, как и те, чьи кости пали в пустыне. Не можем мы во всем уподобляться древней Церкви, в которой, опасаясь неверных, священники иногда совершали литургию вечером и ночью, причащая Святейших Таин вкушавших пищу в тот день, и Святое Крещение откладывали до тридцатилетнего возраста, и диаконам разрешали жениться после хиротонии, и Святейшие Тайны преподавали, влагая их всем причащающимся прямо в руки. Если эти и многие другие древние обычаи, так же как и вкушение мяса монахами, отложены, неужели благовременно почитающим без различия всё древнее, принимать вместе с вкушением мяса и все эти оставленные обычаи? Как же нам сравниться с древними отцами, которые вкушали мясо со столь великим воздержанием и отсечением похоти, с каким мы ныне не вкушаем и неуслаждающей пищи, раболепствуя чреву, как богу, служа ему и желая приносить ему жертвы сластолюбия и невоздержания и без вкушения мяса? Если же и без мяса, скудной пищей мы задумываем совершать сластолюбивое служение чреву, то во что вменим сластолюбивый наш нрав и рабство чреву, когда попустим себе, по желанию нашему, вкушать естественную сладость мяса? Сластолюбие, появляющееся от вкушения мяса, подобно печи халдейской, семикратно разожженной, а появляющееся и помышляемое от простой пищи, равняется львиному рву, в который некогда был ввергнут Даниил. И как эта печь более ужасала и мучение в ней более устрашало, чем львы и этот ров, так намного страшнее чревослужение и сластолюбие, порабощенное вкушением мяса, нежели простой пищей. И насколько труднее было кому-либо приблизиться и посмотреть в печь, пламя которой разливалось на сорок девять локтей, и увидеть ввергнутых в нее трех отроков, чем приступить к рву со львами и Даниилом, сидящим там с ними, – настолько более непростительна дерзость презирающих типики и уставы святых отцов и вкушающих ныне мясо, чем дерзновение древних, которые, не имея предания об этом, вкушали мясо. |
| Поэтому вкушение мяса для мирян, а не для монахов – ни грех, ни добродетель, по простой поговорке: ни греха, ни спасения не приносит человеку, воздержание же от мяса – спасительный закон Божий и богоугодная добродетель. Первая причина святого поста – обуздание плоти и укрощение всякого бессловесного движения, что весьма нужно и полезно монахам. Вторая та, что пост делает душу легкой для молитвы и небесных размышлений. Третья та, что этим мы служим Богу и говение – это благочестие. Четвертая та, что пост – удовлетворение Бога и умилостивление Его гнева праведного. Пятая – пост есть прошение у Бога вечных и временных благ, и прочее, как сказал божественный Златоуст: «Постись, чтобы не согрешить; постись, потому что согрешил; постись, чтобы принять; постись, чтобы не потерять принятого». Хотя пост и разделяется на четыре вида, то есть на пост духовный и нравственный и на пост естественный и церковный, но монахам всё же должно всегда воздерживаться от мясоядения. Духовный пост – это удаление от грехов, нравственный же пост – умеренное употребление пищи, естественный пост – нисколько не есть, не пить до какого-либо времени, по примеру ниневитян, пост же церковный – воздержание от мяса по закону и правилам церковным, и мирским людям должно держать этот пост четыре раза в год и в каждую среду и пятницу, по благоговению же и в понедельник, наравне с монахами. Однако слово наше не об этом посте, а о постоянном воздержании монахов от мяса, при вкушении рыбы, сыра, яиц и елея в указанное в типиках время. Если мы обещаем перед Богом хранить девство и произвольную нищету во все дни жизни нашей, что вышеестественно, то не тем ли более мы должны, по преданию святых отцов, иметь произволение к естественному воздержанию от мяса? Поскольку монашеское наше житие и обещание взыскует не иного чего-либо, а только райского бесстрастия, постольку нужно избирать и пищу, данную Богом в раю. Почему же и те пять дев названы Господом неразумными (см. Мф.25:1–12 )? Не за то ли только, что девство, высшее всех добродетелей, сохранили, а милостыни, добродетели легчайшей и удобнейшей для всех, ибо она естественна, не обрели. Таким же образом для монахов равное безумие – исполнять высшие и труднейшие добродетели, то есть девство и добровольную нищету, и не хранить весьма легкой добродетели – воздержания от мяса. |
| О тех же, которые страшатся приступить к Иисусовой молитве, старец Василий Поляномерульский (наставник Паисия Величковского) говорит: «Некоторые, будучи незнакомы опытно с умным деланием, мнят, что имеют дар рассуждения и оправдывают себя, или лучше сказать, отклоняются от обучения этому священному деланию тремя предлогами, или изветами: во-первых, отсылая это делание исключительно к святым и бесстрастным мужам, думая, что оно принадлежит только им. Во-вторых, по причине совершенного оскудения опытных наставников и учителей. В-третьих, из-за опасности прелести. Но эти доводы неосновательны: первый потому, что первая степень преуспеяния для новоначальных монахов состоит в умалении страстей трезвением ума и блюдением сердца, т.е. умной молитвой, подобающей деятельным. Второй безрассуден и неоснователен: потому, что за недостатком наставника и учителя, Писание нам учитель. Третий заключает в себе самообольщение: вместо того, чтобы из Писания познавать прелесть и предостережение от нее, это Писание извращается и представляется в основание к уклонению от умного делания. Бели же ты страшишься этого делания и обучения ему от одного благоговения и простоты сердца: то и я на этом основании страшусь, а не на основании пустых басен, по которым «волка бояться, так в лес не ходить». И Бога должно бояться, но не убегать и не отрицаться от Него по причине этого страха». Современное духовничество, как мы вскоре увидим, родилось из древнего монастырского старчества и является его вторичной формой. Благодаря родственности этих двух явлений, духовничества и старчества, у многих малоопытных священников, знакомых с аскетической литературой только теоретически, всегда может явиться соблазн «превышения власти», – перехода грани духовничества, чтобы старчествовать, в то время, как они, в сущности, и не понимают, в чем состоит истинное старчествование. Это таит опасность причинить непоправимый вред душе опекаемого. Известны случаи даже самоубийства как результат такого повреждения. В лжестарчестве воля одного человека порабощается воле другого, вопреки указанию ап. |
| 1 . Общежитие сие состоит под главным начальством епархиального архиерея. 2 . Оно состоит из сорока лиц женского пола и нескольких новоначальных. 3 . Управление общежитием вверяется начальнице, избираемой из сестер оного, благонравных и благонадежных, с их общего согласия и утверждаемой епархиальным архиереем. 4 . Вторая по начальнице есть ее помощница, третья – казначея. В сии должности избирает начальница с согласием старших сестер и на вступление избранным в должность испрашивает благословение епархиального архиерея. Старшими сестрами признаются те, которые по довольном пребывании в общежитии, добрым житием и духовным рассуждением оказываются способными помогать начальнице в руководствовании прочих. 5 . Желающая вступить в общежитие является к начальнице с законными письменными о себе видами. 6 . Прием сестер бывает сперва в разряд новоначальных для испытания на год или более, смотря по качествам вступающей. По довольном испытании оказавшаяся благонадежною приемлется решительно в число сестер общежития и о сем доводится до сведения епархиального архиерея или, смотря по требованию обстоятельств, испрашивается его разрешение на принятие. 7 . И после решительного принятия в число сестер, ежели которая станет нарушать правила сего общежития и вести себя несообразно духу оного и не покажет тщания ко исправлению, начальница, с согласия старших сестер, имеет право удалить оную из обители общежития, испросив на то разрешение епархиального архиерея. 8 . Начальница и все сестры должны во все четыре поста говеть для причащения Св. Таин, а усердствующие и живущие во внимании к себе могут и чаще, с благословения отца духовного и начальницы. 9 . Церковное богослужение и молитвенное монашеское правило совершаются по Уставу Церковному. 10 . По возбуждении от сна прежде утрени не начинать никакого дела, даже ничего не говорить, кроме необходимого слова, и быть на утреннем богослужении по крайней мере до исполнения шестопсалмия. После сего трудящиеся или какой благосклонною виною отзываемые могут отходить на свои дела с благословения начальницы. |
|
|
