| В кремле Великого Новгорода найдены останки храма XIV века Великий Новгород, 13 апреля 2009 г. Археологи приступили к обследованию руин церкви Входа Господня во Иерусалим, обнаруженных в пятницу, 10 апреля, во время ремонтных работ в Новгородском кремле, передает ИТАР-ТАСС . Как рассказал специалист по изучению новгородского кремля, историк Сергей Трояновский, предполагается изменить трассу прокладки электрокабеля и сохранить открывшиеся фрагменты церкви для их последующего изучения в предстоящем археологическом сезоне. Построивший этот храм в XIV веке архиепископ Василий Калика, как отмечают летописи, въезжал в построенный им храм «на осляти», что символизировало Вход Господень в Иерусалим. В экспозиции Новгородского государственного музея-заповедника сохранился белый клобук владыки Василия. Он представляет собой полусферическую шапочку высотой 18 см, подложенную белым атласом. К ней пришита наметка из белого сканого шелка. В центре клобука - вышитый жемчугом крест с яхонтом с серебряными и золотыми вставками по краям. Воскрылия, длиной 25 см и шириной 9 см, имеют полукруглые завершения и также вышиты жемчугом. Подвешенные к воскрылиям парчовые рясна с хрустальными подвесками и позолоченными дробницами не сохранились. Белый клобук Новгородских владык впоследствии переняли Московские Митрополиты: этот элемент стал атрибутом Митрополичьего, а затем - Патриаршего служения после избрания на Митрополичий престол Новгородского архиепископа св. Макария. 13 апреля 2009 г. скрыть способы оплаты Подпишитесь на рассылку Православие.Ru Рассылка выходит два раза в неделю: Мы в соцсетях Подпишитесь на нашу рассылку |
| От калИк перехожих Митрофан узнавал больше про Поморье и поморян, правда, калИки тоже не всегда и не все видали дикую лопь, но они не останавливались перед вымыслом, которым пересыпали правду. Иным из них доводилось встречать лопарей в Москве, куда всегда тянуло калИк перехожих по той причине, что нигде они не находили столько благодетелей, как в стольном граде. За рассказ, за духовный стих калИка там получал не только обильную трапезу в боярском доме, но и ночлег на пуховой постели. Митрофан любопытствовал: Встречался ли калИка с лопью и где? — Доводилось, ох, доводилось, — отвечал тот, и отвечал так, как будто со словом “лопь” у него соединялось воспоминание о пережитом ужасе. — Где встречал-то их? — допытывался Митрофан, и сердце его билось тревожно. — Не в Соловецком ли монастыре? — Довелось и тамо-тко, — отзывался калИка. Видел я лопь, не к ночи она будь помянута, и в Москве близ великокняжеского терема. Митрофан насторожил слух, посунулся вперед. — Ну! Ну! — Ну, ин, образа она звериного. Шерстью покрыта, ровно вот нежить какая. Руки длинные-предлинные, а глаза с зеленым отливом. — Но ведь это люди, калИка, а, люди? — Прозываются людьми, а только человекоподобия в них мало. — И не немы ведь они? — Какое немы — лопочут. Пристава, ин, разумеют их. Пристава, знамо, в тех местах бывали. Народ умудренный. Им не токмо лопь, они с птицей-сирином, и с той могут толковать. — И это кривда, калИкушка, что у лопи той собачьи головы, а глаза на груди? Беседуй калИка с какою-нибудь любопытной боярыней, он наверно бы подтвердил, что у лопи головы именно собачьи и глаза так и есть, что на груди, да даже и не боярыне, а всякому другому так бы отвечал, но подтвердить ложь относительно лопи Митрофану калИка не мог. Он не решился обмануть чистую душуотрока. Да и не поверил бы Митрофан, солги калИка. Это чувствовал он. “Лопь — такие же, как и мы, люди, только темные, всеми забытые” — такое убеждение сложилось у Митрофана, и никто не был в состоянии разубедить его в этом. Он разузнавал все о жизни Поморья. |
| За всех Он пострадал и потому всем отверзает объятия Своей Божественной любви. Истинно, будет некогда день, когда все языцы обратятся к Нему, и будет едино стадо, и един Пастырь. От калИк перехожих Митрофан узнавал больше про Поморье и поморян, правда, калИки тоже не всегда и не все видали дикую лопь, но они не останавливались перед вымыслом, которым пересыпали правду. Иным из них доводилось встречать лопарей в Москве, куда всегда тянуло калИк перехожих по той причине, что нигде они не находили столько благодетелей, как в стольном граде. За рассказ, за духовный стих калИка там получал не только обильную трапезу в боярском доме, но и ночлег на пуховой постели. Митрофан любопытствовал: Встречался ли калИка с лопью и где? — Доводилось, ох, доводилось, — отвечал тот, и отвечал так, как будто со словом " лопь " у него соединялось воспоминание о пережитом ужасе. — Где встречал-то их? — допытывался Митрофан, и сердце его билось тревожно. — Не в Соловецком ли монастыре? — Довелось и тамо-тко, — отзывался калИка. Видел я лопь, не к ночи она будь помянута, и в Москве близ великокняжеского терема. Митрофан насторожил слух, посунулся вперед. — Ну! Ну! — Ну, ин, образа она звериного. Шерстью покрыта, ровно вот нежить какая. Руки длинные-предлинные, а глаза с зеленым отливом. — Но ведь это люди, калИка, а, люди? — Прозываются людьми, а только человекоподобия в них мало. — И не немы ведь они? — Какое немы — лопочут. Пристава, ин, разумеют их. Пристава, знамо, в тех местах бывали. Народ умудренный. Им не токмо лопь, они с птицей-сирином, и с той могут толковать. — И это кривда, калИкушка, что у лопи той собачьи головы, а глаза на груди? Беседуй калИка с какою-нибудь любопытной боярыней, он наверно бы подтвердил, что у лопи головы именно собачьи и глаза так и есть, что на груди, да даже и не боярыне, а всякому другому так бы отвечал, но подтвердить ложь относительно лопи Митрофану калИка не мог. Он не решился обмануть чистую душуотрока. Да и не поверил бы Митрофан, солги калИка. Это чувствовал он. |
| Гойские устроили на Волыни две арианские школы: одну в Гоще, на р. Горыни, другую в Соколе, на р. Случе. Сами они проживали в Гоще; около них постоянно собирался арианский собор, т.е. приезжали единоверцы толковать и спорить, а после споров пировать и веселиться. В такой круг попал наш калика и сбросил с себя монашеское платье; некоторые говорят, будто он служил на кухне у Гойского 43 , другие говорят, что он там учил детей, но вероятнее, третье известие – что он сам там учился. Сколько мы его знаем впоследствии, он кое-чему учился и успел нахвататься вершков польского либерального воспитания. Здесь, быть может, он приобрел навык к стрельбе и верховой езде, и вообще ту ловкость и развязность, которой после отличался. Тогда в Польше в школах и в панских дворах, где воспитывалось юношество, очень заботились о том, чтобы развить телесные силы и быстроту движений молодого человека. Тот был молодец, кто мог на лету застрелить птицу или попасть пулей или стрелой в написанное на бумаге слово, перескочить с разбега через забор, вскочить на коня, не прикасаясь к луке седла, а еще более славы тому, кто заставит слугу поднять вверх руку, расставить пальцы, между пальцами держать монету, а он выстрелит и попадет в монету. При таком способе воспитания неудивительно, что наш калика, побыв несколько времени при дворе Гойского, сделался ловким молодым человеком и гимнастика далась ему лучше, чем латинская грамматика. Сверх того, пребывание в этой школе свободомыслия положило на него печать того религиозного индифферентизма, которого не стерли впоследствии и отцы иезуиты. От Гойского калика перешел в местечко Брагин к князю Адаму Вишневецкому и поступил к нему на дворовую службу. Как это могло сделаться, что наш калика перешел во двор Вишневецкого, объясняется отчасти тем, что Гойские, у которых он жил и учился, были в дружеских отношениях с Вишневецкими. Знатные паны держали у себя на дворах большие оршаки слуг. Из них одни назывались дворяне, были шляхетского происхождения и занимали ближайшие к панской особе должности; из них-то составлялась надворная команда, выходившая в поле под панской хоругвией. |
| 6. «Дневник сельского священника» Брессона — фильм 1950 г., экранизация романа Бернаноса. Вероятно, лучший фильм Брессона, один из величайших фильмов в мировой истории. Молодой священник пытается преобразить жизнь своего прихода в истинно христианском духе, но сталкивается с мощным сопротивлением. Главная тема фильма — борьба святости и пошлости, исполнена здесь по истине гениально. Ко всему прочему «Дневник сельского священника» — прекрасная иллюстрация слов Павла о том, что «мы сделались посмешищем миру»: святость для мира — нечто крайне позорное. Как позорен в глазах мира — Крест. Это главная тема Бернаноса, гениально воплощенная в «Дневнике сельского священника»: священник где-то в провинции, «в старом христианском приходе» пытается просто помочь людям жить по евангельски: и кажется ничего кроме смеха, жестокости и подлости это живое присутствие святости не вызывает… 5. «Сибирочка» — сериал (2003) по повести Чарской. Девочка-сирота остается одна в Сибири и переживает множество трудностей и приключений. Сериал повысил возраст героев и сделал историю более приключенческой. Режиссер: Владимир Грамматиков. 4. «Вечерний экспресс “Сансет Лимитед”» — совершенно удивительный фильм и по сценарию, и по актерской игре. Диалог двух уже немолодых людей: белого и черного, профессора и бывшего зэка, разочарованного атеиста и христианина. «Вечерний экспресс “Сансет Лимитед”» — экранизация одноименной пьесы Кормака Маккарти (создателя знаменитой «Дороги»). Режиссер: Томми Ли Джонс. В ролях: Томми Ли Джонс, Сэмюэл Л. Джексон. 3. «Хроники Нарнии» — сериал BBC, 1988–1990 гг.«Хроники Нарнии» — самое знаменитое творение К. С. Льюиса, великая детская классика, мудрые притчи; по сути — один из лучших катехизисов. Сериа экранизировал четыре книги Хроник: «Лев, Колдунья и Платяной шкаф», «Принц Каспиан», «Покоритель зари, или Плавание на край света» и «Серебряное кресло». Три сезона по шесть серий («Принца» и «Плавание» объединили в один сезон). 2. «Любить» Калика — чудный, необыкновенный фильм. Калик — один из лучших советских режиссеров — снял«Любить» в 1968 г. — тем не менее он кажется современнее многих нынешних лент, и, безусловно, — в отличие от них — намного менее советским. «Несколько обычных историй с анкетой и наблюдениями» — как определили жанр фильма «Любить» авторы; документально-художественное исследование любви. Фильм Калика составили четыре лирических новеллы на тему любви, каждая из которых предваряется эпиграфом из Песни Песней. «Между» новеллами помещены интервью прохожих, нитью через весь фильм прошита беседа отца Александра Меня. Трудно описать очарование «Любить» Калика — поэтического, легкого, отчасти грустного, отчасти комедийного, но всегда — необыкновенно прекрасного. «Любить» создавался лучшими советскими кинематографистами: Каликом — режиссером с мировым именем, музыка — Таривердиевым, играют — А. Миронов, А. Фрейндлих, И. Кваша и др. |
| А Алёша, как щенок, на тура гавкает: - Много ли он славы добудет, на весёлых пирах мёды попиваючи! Не стерпел Илья, вскочил на ноги: - Верное слово молвил поповский сын — не годится богатырю на пиру сидеть, живот растить. Отпусти меня, князь, в широкие степи поглядеть, не рыщет ли враг по родной Руси, не залегли ли где разбойники. И вышел Илья из гридни вон. Илья избавляет Царьград от Идолища Едет Илья по чистому полю, о Святогоре печалится. Вдруг видит — идёт по степи калика перехожий, старичиме Иванчище. — Здравствуй, старичище Иванчище, откуда бредёшь, куда путь держишь? - Здравствуй, Илюшенька, иду я, бреду из Царьграда. да нерадостно мне там гостилось, нерадостен я и домой иду. - А что же там в Царьграде не по-хорошему? - Ох, Илюшенька; всё в Царьграде не по-прежнему, не по-хорошему: и люди плачут, и милостыни не дают. Засел во дворце у князя царьградского великан — страшное Идолище, всем дворцом завладел — что хочет, то и делает. - Что же ты его клюкой не попотчевал? - А что я с ним сделаю? Он ростом больше двух саженей, сам толстый, как столетний дуб, нос у него — что локоть торчит. Испугался я Идолища поганого. - Эх, Иванчище, Иванчище! Силы у тебя вдвое против меня. а смелости и вполовину нет. Снимай-ка ты своё платье, разувай лапти-обтопочки, подавай свою шляпу пуховую да клюку свою горбатую: оденусь я каликою перехожею, чтобы не узнало Идолище поганое меня. Илью Муромца. Раздумался Иванчище, запечалился: - Никому бы не отдал я своё платье, Илюшенька. Вплетено в мои лапти-обтопочки по два дорогих камня. Они ночью осенней мне дорогу освещают. Да ведь сам не отдам — ты возьмёшь силою? - Возьму, да еще бока набью. Снял калика одежду стариковскую, разул свои лапотки, отдал Илье и шляпу пуховую, и клюку подорожную. Оделся Илья Муромец каликою и говорит: - Одевайся в моё платье богатырское, садись на Бурушку-Косматушку и жди меня у речки Смородиной. Посадил Илья калику на коня и привязал его к седлу двенадцатью подпругами. - А то мой Бурушка тебя враз стряхнёт, — сказал он калике перехожему. |
| В этот древний перечень входят игумен, чернец, черница, поп, дьякон, попадья, проскурница, т. е. члены церковного причта, их жены и, очевидно, другие члены их семей, затем монахи и люди, работающие на нужды церкви (проскурница, в дальнейшем сюда добавляются пономарь и пр.). В ранних обработках устава Владимира находится и упоминание среди церковных людей «задушного человека», что позволяет считать его довольно рано, в XI – XII bb., попавшим под церковную юрисдикцию. Таков древнейший слой перечня и, очевидно, древнейший состав самих церковных людей. В Оленинской редакции и архетипе Синодально-Волынской группы редакций устава Владимира, который может быть отнесен к XII – началу XIII b., этот перечень значительно пополнен. В первой из названных обработок добавлены: поповичи, «дьяконовая», пономарь, вдовица, калика, прикладник, дьяк «и вси причетници церковнии» 1097 . В архетипе Синодально-Волынской группы включены «кто в клиросе», дети попа и дьякона, лечец, прощеник. Кроме того, в Оленинской и Синодальной редакциях есть еще три группы: стороник, хромец, слепец. По Смоленскому уставу 1136 – 1137 гг. епископии принадлежала группа прощеников, другие церковные люди здесь не перечислены, хотя говорится, что они подлежат юрисдикции церкви («церковный человек дойдет чего – то своему епископу»). Разные люди, различные социальные категории попали в этот список. Наряду с мелочным перечнем клирошан (а), в нем названы (б) люди, лишенные средств существования по своим физическим данным – потери кормильца и увечья (вдова, слепец, хромец), а также две социально-юридические группы. Это (в) некоторые профессии раннефеодального общества – лечец и паломник (он же сторонник, калика) и (г) группа крестян, непосредственных производителей – прикладник и прощеник. К этой же группе принадлежит и «задушный человек». Устав Владимира упоминает всех этих людей только в связи с тем, что они принадлежат церковной юрисдикции, а о других сторонах их общественного положения ничего не говорит. Смоленский устав, вообще отличающийся большой ясностью, полнее оговаривающий взаимоотношения властей, сообщает, что прощеники переданы епископу «с медом, и с кунами, и с вирами, и с продажами, и не надобе их судити никакому же [княжему] человеку». |
| Есть среди былинных героев Калика-богатырь, побивающий «силушку», которой «сметы нет», причем не где-нибудь, а «на тех полях да на Куликовых». Не менее значителен образ др. былинного богатыря, «сильного могучего Иванища», с которым не решается вступить в единоборство даже Илья Муромец. Иванище – тоже «калика перехожая переброжая». И есть т. н. каличьи былины, созданные самими каликами перехожими Древней Руси. К высочайшим образцам русского народного эпоса принадлежат былины «Голубиная книга» и «Сорок калик со каликою». «Голубиная книга», по единодушному мнению специалистов, один из самых древних памятников фольклора, а «Сорок калик со каликою» – один из самых популярных. Всего же каликами созданы десятки произведений, составляющие особую каличью поэзию (см.: Духовные стихи). Калигвы, калиголовки, калиги, калички, калижки – названия (по В. И. Далю) в разных губерниях России «обуток» косцов, пастухов. Но чаще калиги – обувь странников, паломников (лоскут холста, затянутый на подъеме веревкой). Отсюда и «калики перехожие», всегда находящиеся в былинах в пути, в дороге, предупреждающие об опасности. Не случайно такой важной деталью является в былинах обувь каличья: не какие-нибудь «лапотки», а – в соответствии с поэтикой былин – «семи шелков», точно так же как «сума каличья» опять же не какая-нибудь, а «рыта бархата», и столь же непременный «посох каличий», выступающий в былинах в качестве богатырской палицы в «девяносто пуд». Среди первооткрывателей каличьей поэзии и духовных стихов имена А. С. Пушкина, Н. М. Языкова, П. В. Киреевского. «Бездомного, безродного//Немало попадается//Народу на Руси», – так начинается глава «Странники и богомольцы» в поэме Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Стихотворение С. Есенина «Калики» из цикла «Русь» через полвека как бы продолжает этот рассказ: «Проходили калики деревнями,//Выпивали под окнами квасу,//У церквей перед затворами древними//Поклонялись Пречистому Спасу». Стихотворение Есенина заканчивается, казалось бы, неожиданным сближением калик перехожих со скоморохами: «Вынимали калики поспешливо//Для коров сбереженные крохи.//И кричали пастушки насмешливо://" Девки, в пляску! Идут скоморохи!» Но сближение двух образов – калик и скоморохов – далеко не случайно, имеет свои глубокие исторические корни. |
| Митрофан, не желая раздражать лопарей, удалился. Он направился в ту же сторону, куда пошел и Ильмаринен. Тревога запала в его душу. Митрофан думал о том, что это вдруг сделалось с Ильмариненом и как объяснить его молчаливый уход. Неужели он погибнет? Но из-за чего? Какие думы вдруг овладели пастухом? К какому решению они приведут его? Митрофан искал глазами Ильмаринена и не находил. Он окликнул его — тот не отзывался. Где же он? Куда он делся? Раздумывая таким образом, Митрофан дошел до реки. Это была Печенга. Она бежала, образуя вдоль своего пути заливы и островки, на которых обитало множество птиц — морских попугаев, величиною с голубя, с пушистым белым брюшком, черными спинами и крыльями и красными ножками... Леса по берегам тянулись зелеными морями, перемежаясь полянами, и всходили на горы, верхушки которых то более, то менее острые, походили на монашеские скуфьи. Митрофан переправился через реку и, ступая по густой траве, пестревшей цветами, пошел к высочайшей из гор. Когда он дошел до нее, то увидел пещеру. Она чернела в горе, как пасть. " Не сюда ли укрылся Ильмаринен? " — мелькнуло в голове Митрофана. Он вошел в пещеру. Пусто. Ни души. Митрофан сел на камень и осмотрелся. Пещера была невелика. На земле лежали сучья, обгорелые и просто сухие; по-видимому, сюда заходили иногда лопари. " Какая тишина кругом! " — подумал Митрофан. Пустыня, необъятная пустыня да бледно-синее небо. И эта тишина и пустыня напомнили Митрофану окрестности Торжка. Сердце дрогнуло. Как будто вдруг теплом повеяло из далекого отчего дома. Старик-отец вот точно стоит перед Митрофаном и плачет, провожая его в даль неведомую. И весь Торжок словно открывается с площадями, базаром, храмами. Жизнь течет, хотя и суетная, а все-таки жизнь. В церквах слышится чтение Священного Писания. Поют певчие. На молящихся глядят строгие лики святых. А здесь!.. Пустыня — голая, дикая... Из церкви выйдешь, слепцы у паперти сидят и так-то стройно поют. Сердце надрывает их пение — это правда, однако сколько великого смысла, сколько красоты в духовных стихах, которые они поют! Или калИка перехожий попадается навстречу. Попроси — и чего только он ни расскажет! Ведь каких только людей калИка не видал, где только он не бывал... Там, в Торжке, есть, с кем душу отвести, есть, от кого уму-разуму набраться, тогда как здесь... |
| А Алёша, как щенок, на тура гавкает: - Много ли он славы добудет, на весёлых пирах мёды попиваючи! Не стерпел Илья, вскочил на ноги: - Верное слово молвил поповский сын - не годится богатырю на пиру сидеть, живот растить. Отпусти меня, князь, в широкие степи поглядеть, не рыщет ли враг по родной Руси, не залегли ли где разбойники. И вышел Илья из гридни вон. Илья избавляет Царьград от Идолища Едет Илья по чистому полю, о Святогоре печалится. Вдруг видит - идёт по степи калика перехожий, старичиме Иванчище. - Здравствуй, старичище Иванчище, откуда бредёшь, куда путь держишь? - Здравствуй, Илюшенька, иду я, бреду из Царьграда. да нерадостно мне там гостилось, нерадостен я и домой иду. - А что же там в Царьграде не по-хорошему? - Ох, Илюшенька; всё в Царьграде не по-прежнему, не по-хорошему: и люди плачут, и милостыни не дают. Засел во дворце у князя царьградского великан - страшное Идолище, всем дворцом завладел - что хочет, то и делает. - Что же ты его клюкой не попотчевал? - А что я с ним сделаю? Он ростом больше двух саженей, сам толстый, как столетний дуб, нос у него - что локоть торчит. Испугался я Идолища поганого. - Эх, Иванчище, Иванчище! Силы у тебя вдвое против меня. а смелости и вполовину нет. Снимай-ка ты своё платье, разувай лапти-обтопочки, подавай свою шляпу пуховую да клюку свою горбатую: оденусь я каликою перехожею, чтобы не узнало Идолище поганое меня. Илью Муромца. Раздумался Иванчище, запечалился: - Никому бы не отдал я своё платье, Илюшенька. Вплетено в мои лапти-обтопочки по два дорогих камня. Они ночью осенней мне дорогу освещают. Да ведь сам не отдам - ты возьмёшь силою? - Возьму, да еще бока набью. Снял калика одежду стариковскую, разул свои лапотки, отдал Илье и шляпу пуховую, и клюку подорожную. Оделся Илья Муромец каликою и говорит: - Одевайся в моё платье богатырское, садись на Бурушку-Косма-тушку и жди меня у речки Смородиной. Посадил Илья калину на коня и привязал его к седлу двенадцатью подпругами. - А то мой Бурушка тебя враз стряхнёт, - сказал он калине перехожему. |
|
|
