| 483 Афанасий (Дроздов), архиеп. Астраханский и Енотаевский (1800–1876). См. о нем: ПЭ III, 712–713. – Ред. 486 Русские писатели-богословы. Вып. 2. С. 195–212; ИАБ IX, 673–794 (и по именному указателю). Годы жизни: 1815–1894. – Ред. 488 Позиция еп. Феофана была выражена в статье «По поводу издания Священных книг Ветхого Завета в русском переводе» в «Душеполезном чтении» (1875. Ч. 3. 11. С. 342–352, и отд.). Ответом послужила публикация П. Горского-Платонова (Несколько слов о статье преосвященного епископа Феофана…//Православное обозрение. 1875. Т. 3. И. С. 505–540), затем последовали ответные работы еп. Феофана в «Душеполезном чтении» (1876. 5 и 9) и «Церковном вестнике» (1876. 19 и 23), отраженные также в отдельных публикациях «О нашем долге держаться перевода LXX толковников» (М., 1876. 19 с.) и «Об употреблении нового перевода Ветхозаветных Писаний» (М„ 1876. 8 с., из ДЧ), и реплика П. Горского-Платонова (О недоумениях, вызываемых русским переводом св. книг Ветхого Завета//Православное обозрение. 1877. Т. 1. С. 69–104, 260–284). – Ред. 489 Его толкование псалма 118 имело несколько переизданий. Последнее издание в Jordanville в 1976 году [и новые репринты и переиздания с 1990-х гг.]. 499 Выдающимся библеистом этого периода был А. А. Олесницкий (1842–1907) [Русские писатели-богословы. Вып. 2. С. 155–159]. Больше всего его интересовала история библейской литературы и поэзии. (См., например, его работы о Книге Притчей, о Песне Песней, о рифмах и размерах библейской поэзии, о древнееврейской музыке. Он вел исследовательскую работу также в Палестине. Плодом этих исследований является его обширный труд «Ветхозаветный храм в Иерусалиме». [СПб.,] 1899.) Олесницкий был профессором Киевской [духовной] академии. Из петербургских библеистов следует назвать [свящ.] Η. [П.] Вишнякова [ПЭ VIII, 612–613] и Ф. Г. Елеонского [Русские писатели-богословы. Вып. 2. С. 97–101]. Русские библеисты этого периода широко пользовались переводом «Введения» Кейля. Представители ортодоксального протестантизма, такие как [Э. |
| В академию Горский поступил почти мальчиком, шестнадцати лет, из философского класса Костромской семинарии, на два года раньше нормального срока. Академический ревизор нашел его развитие редким, — кстати, то был Афанасий Дроздов, тогда еще бакалавр Московской академии. Но в академии Горскому учиться было сперва не легко. Он ведь вовсе не изучал богословия в семинарии и должен был изучать в первый раз то, что другие учили уже во второй... Отец доверил его покровительству о. Феодора Голубинского, тоже костромича родом. Философских склонностей у Горского никогда не было, и к философским внушениям Голубинского он остался невосприимчив. Но Голубинский очень на него повлиял своим “теплым благочестием.” От него у Горского и эта постоянная религиозная задумчивость. С Голубинским и с о. П. Делицыным Горский навсегда остался в дружбе, в “ученом братстве.” От них у него интерес к “мистической” стороне христианства. Горский читал Фенелона, Гамана и др. В его религиозном облике немало черт Александровского времени: внимательность к снам и приметам, вера в тайное общение душ (срв. “религиозный энтузиазм” в молодости и у П. С. Казанского)... Поверх этого западнического мистического влияния ложится отеческая волна. И она была сильнее. Это было влияние Филарета Гумилевского. Кажется, именно Филарет и объяснил Горскому впервые его призвание историка. Сблизились они сперва на ученой основе. Вспоминали они впоследствии о долгих беседах на исторические темы, о часах, проведенных вдвоем над рукописями или старопечатными книгами. Но сближение пошло глубже. Филарет ввел Горского и в мир отеческого любомудрия и аскезы. Он учил его аскетической мудрости и работе над собой. “Дело спасения начинается в нас зимою, именно сокрушением сердечным, крепким самопогружением и стеснением воли, мыслей и чувств.” Он предостерегал его от умозрительных увлечений, от того “почти гностического” духа, которым можно было заразиться из немецких книг, — “но и крепко запустил в тебя когти волк немецкий.” Филарет учил Горского духу практической церковности и канонического послушания. Остерегал его подчинять веру доводам науки, остерегал и от самой книжной страсти, — опасной, как и всякая страсть. “Вкусите и видите, — вот способ знания христианской религии,” — таинства и молитва. Этот урок Горский твердо запомнил. Он принял священство впоследствии для укрепления себя в богословской работе, — и ради радости приносить бескровную Жертву... |
| Приход мой я описывал. Это мои статьи, под заглавием: «Питомцы Московского Воспитательного Дома», помещённые в «Русской Старине» изд. 1879 г. Но для более полного описания его я не имел тогда свободного времени, и потому опущено тогда мною очень многое. Описывать же его теперь, — нейдёт к моей программе, и я, пользуясь случаем, вношу только несколько строк, как первое впечатление при въезде в новый приход. В новом приходе я имел поместительный для себя казённый дом, с казённым отоплением и водою. Здесь было несколько чиновников, доктор, фельдшер, аптека, порядочная казённая библиотека, сельскохозяйственное учебное заведение, — ферма, приходская школа, хороший хор певчих. Прихожане-питомцы были народ состоятельный и в высшей степени простой и добрый, хотя и любили всегда выпить. Обучение в школе было обязательное, точно также были обязательно и говенье в великий пост. Я занял должность законоучителя в учебной ферме и должность учителя и законоучителя в приходской школе. Здесь я ожил: у меня были и общество, и книги, и дело, и покойная квартира. Я считал своё место лучше всех мест губернского нашего города. Оно действительно таким и было. Первою же весною к нам приехал преосвященный Афанасий (Дроздов) и остановился в доме управляющего Ремлингена. Ремлинген был истый остзейский немец, — высокий, дебелый и гордый господин. В это время к нему, как нарочито, наехало много гостей-немцев. Преосвященный приехал в сопровождении ректора семинарии, архимандрита Спиридона и градского благочинного, протоиерея Гавриила Чернышевского. К нам же вызвано было духовенство села Идолги и Сленцевки. Мы представились преосвященному. Преосвященный сидел в гостиной на диване, в стороне сидели архимандрит и протоиерей, вдоль же всех стен — немцы. Мы вошли, поклонились в ноги, приняли благословение, опять поклонились и встали к двери. Преосвященный, по одиночке, стал всех экзаменовать. Он спрашивал, большей частью, по катехизису о таинствах и заставлял петь по октоиху. Изо всех он не спросил опять только меня. Дураков наполучали все от щедрот владыки, — без числа. Слово «дурак» у него было, как поговорка, его нельзя было считать и бранью; оно говорилось у него так себе, мимолётно, незаметно и для него самого. Каждый экзаменуемый подходил к столу, кланялся в ноги, отвечал, опять кланялся и отходил в сторону. Над ректором Спиридоном он прямо издевался. Он отдал ему проверить наши церковные приходо-расходные книги. Спиридон же их с роду и не видывал. Спросивши человека два-три из нас, преосвященный обращается к ректору: «Ну, что, верно?» Тот замялся. Преосвященный захохотал: «А понимаешь ты сам-то, в чём может быть неверность?» Тот покраснел, — и ни слова. Преосвященный спросил ещё человека два, потом: «Ректор! Спроси его о чём-нибудь», указывая на дьякона. Спиридон опять замялся. — «Скажи мне о благодати!» Преосвященный: «Ха, ха, ха! О благодати! А ты спроси, знает ли он 10 заповедей!» |
| В академию Горский поступил почти мальчиком, шестнадцати лет, из философского класса Костромской семинарии, на два года раньше нормального срока. Академический ревизор нашел его развитие редким, – кстати, то был Афанасий Дроздов, тогда еще бакалавр Московской академии. Но в академии Горскому учиться было сперва не легко. Он ведь вовсе не изучал богословия в семинарии и должен был изучать в первый раз то, что другие учили уже во второй... Отец доверил его покровительству о. Феодора Голубинского, тоже костромича родом. Философских склонностей у Горского никогда не было, и к философским внушениям Голубинского он остался невосприимчив. Но Голубинский очень на него повлиял своим «теплым благочестием». От него у Горского и эта постоянная религиозная задумчивость. С Голубинским и с о. П. Делицыным Горский навсегда остался в дружбе, в «ученом братстве». От них у него интерес к «мистической» стороне христианства. Горский читал Фенелона, 162 Гамана 163 и др. В его религиозном облике немало черт Александровского времени: внимательность к снам и приметам, вера в тайное общение душ (срв. «религиозный энтузиазм» в молодости и у П. С. Казанского )... Поверх этого западнического мистического влияния ложится отеческая волна. И она была сильнее. Это было влияние Филарета Гумилевского . Кажется, именно Филарет и объяснил Горскому впервые его призвание историка. Сблизились они сперва на ученой основе. Вспоминали они впоследствии о долгих беседах на исторические темы, о часах, проведенных вдвоем над рукописями или старопечатными книгами. Но сближение пошло глубже. Филарет ввел Горского и в мир отеческого любомудрия и аскезы. Он учил его аскетической мудрости и работе над собой. «Дело спасения начинается в нас зимою, именно сокрушением сердечным, крепким самопогружением и стеснением воли, мыслей и чувств». Он предостерегал его от умозрительных увлечений, от того «почти гностического» духа, которым можно было заразиться из немецких книг, – «но и крепко запустил в тебя когти волк немецкий». Филарет учил Горского духу практической церковности и канонического послушания. Остерегал его подчинять веру доводам науки, остерегал и от самой книжной страсти, – опасной, как и всякая страсть. «Вкусите и видите, – вот способ знания христианской религии», – таинства и молитва . Этот урок Горский твердо запомнил. Он принял священство впоследствии для укрепления себя в богословской работе, – и ради радости приносить бескровную Жертву... |
| Лит.: Афанасий (Дроздов), архим. Ист. известия о Костромском 2-кл. Богоявленском мон-ре с XV по XIX в. СПб., 1837; Крживоблоцкий Я. С. Мат-лы для географии и статистики России, собр. офицерами Ген. штаба. СПб., 1861. Т. 12: Костромская губ. С. 458-460; Самарянов В. А. Памятная кн. для Костромской епархии. Кострома, 1868. С. 123-131; Иосиф (Баженов), архим. Сведения о возобновлении костромского Богоявленско-Анастасиина жен. мон-ря. СПб., 1880; Зверинский. Т. 1. С. 95-96; Баженов И. В. Костромской Богоявленско-Анастасиин мон-рь. Кострома, 1913; Лукомский В. К., Лукомский Г. К. Кострома: Ист. очерк и описание памятников худож. старины. СПб., 1913. С. 207-219; Дунаев Б. И. Кострома в ее прошлом и настоящем по памятникам искусства. М., 1913. С. 42-50; Рязановский Ф. Памятники искусства и старины//Прошлое и настоящее Костромского края. Кострома, 1926. С. 125-127; Иванов В. Н., Фехнер М. В. Кострома. М., 1955. С. 26-34; Кострома: Путев.-справ. Кострома, 1963. С. 304-306; Бочков В. Н., Тороп К. Г. Кострома. Ярославль, 1970. С. 177-183; Иванов В. Н. Кострома. М., 1970. С. 94-97; Булыгин И. А. Монастырские крестьяне России в 1-й четв. XVIII в. М., 1977. С. 44; Брюсова В. Г. Гурий Никитин. М., 1982. С. 73-79; Разумовская И. М. Кострома. Л., 1989. С. 20-22; Зонтиков Н. А. Костромская ДС: Вехи истории. Кострома, 1997. С. 8-11; Памятники архитектуры Костромской обл.: Кат. Кострома, 1997. Вып. 1. Ч. 2. С. 198-206; Каткова С. С. Трапезная палата Богоявленского мон-ря Костромы// Она же. Века и судьбы: Сб. ст. Кострома, 2001. С. 20-29; Костромской Богоявленско-Анастасиин жен. мон-рь (1426-2001): К 575-летию основания и 10-летию возрождения. Кострома, 2001; Костромские святыни. Кострома, 2002. С. 34-57; Костромской Богоявленско-Анастасиин жен. мон-рь. Кострома, 2004; Харитон (Просторов), игум. Богоявленские преподобномученики//Костромские ЕВ. 2008. 4. С. 41-43; он же. Костромской Богоявленско-Анастасиин жен. мон-рь в 1918-1925 гг.//Там же. 9. С. 33-47; 10. С. 34-48; Мон-ри Костромской епархии. Кострома, 2009. С. 100-141. |
| Благословен Бездетный, родившийся во спасение наше, обновляющий нам не только лето, или лета, но и вечность! Да будет он и Вашим обновлением в духе и теле, в силе и действии, к распространению благословения и благодати Его на множайшие души и сонме душ, Им искуплённых. С истинным почтением и братскою о Господе любовью пребыть имею Вашего Высокопреосвященства покорнейший слуга Филарет . 3 Января, 1839 года. 39 Преосвященнейший Владыко, Достопочтенный о Господе Брат! Родственник мой села Раменок Священник Иосиф Афанасьев, имея нужду пристроитъ к приличному месту сына своего, обучавшегося в Семинарии, просит моего предстательства пред Вашим Высокопреосвященством. Как он приемлет участие в скорбях присных: то и я не мог отказать ему в участии. Посему покорнейше прошу оказать сыну его милость, какую он, по мере своего достоинства, получить способен. С истинным почтением и любовью о Господе прибыть имею Вашего Высокопреосвященства покорнейший слуга Филарет М. Московский . Июля 17 дня, 1839 года. 40 Преосвященнейший Владыко, 36 Достопочтенный о Господ Брат! Если от поклонения Вифлеемскому Младенцу возвратишася Пастыри, славяще Бога о всех, яже слышаша и видеша, хотя то были пастыри бессловесных, и видели только зарю славы Еммануила: то кольми паче свойственно Пастырям словесных, и служителям слова, возвещать славу Богочеловека, высокую в Его смирении, и нисходящую до нашего уничижения в Его человеколюбии, да приобщит славы Своея и наше смирение. С утешением услышал я от Вас глас сей славы, и, в единомыслии веры и единодушия любви, славя купно с Вами Возродителя мира, молю Его, да, обновляя Вашу жизнь и силы, в возрастающем преуспеянии продолжит Ваше служение распространению славы Его и спасения душ. С истинным почтением и любовью о Господе пребываю Вашего Высокопреосвященства покорнейший слуга Филарет М. Московский . 11 Января, 1840. К пояснению Могилевского строительного дела, довольно испорченного, приняты меры. 41 Преосвященнейший Владыко, 37 Достопочтенный о Господе Брат! |
| При этом он напоминал об уже выполненном переводе с еврейского языка Пятикнижия. Но Святейший Синод, указом провозгласив его «непризванным истолкователем судеб Божиих» (потому что он приводил примеры гнева Божиего, который проявлялся из-за неуважения к слову Божиему), наказал его «молитвенной епитимьей» (ежедневным служением Литургии в течение шести недель!). Но это ему не помешало и далее заниматься переводами Священных Книг; в дальнейшей работе его остановила смерть 480 . Переводом Ветхого Завета занимался и [прот.] Герасим Павский (1787–1863) 481 , известный гебраист, близкий кругам Библейского общества, для которого он перевел Псалтирь и наблюдал за переводом Пятикнижия, о котором уже говорилось. Он занимался переводами и их тайным печатанием и распространением и после запрещения Библейского общества, за что и был осужден со стороны церковных властей, но это не единственная причина. Создавалось впечатление, что он очень ограничивал значение мессианских пророчеств, сомневаясь в аутентичности некоторых ветхозаветных книг и текстов. Ему свойственен литературно-критический подход к Ветхому Завету, который согласовывался с его религиозным рационализмом. У него ясно выражено стремление к сведению религии на мораль и Христа – к роли простого Учителя. Судя по всему, в его позиции по отношению к Откровению есть что-то еврейско-протестантское, что и было одной из основных причин реакции против его переводческой деятельности 482 . Эти и подобные нездоровые элементы у отдельных приверженцев этого библейского движения, чья цель сама по себе была законной – донесение Библии до народа, вызвали дальнейшую негативную реакцию. Эта реакция иногда доходила до такой крайности, как уменьшение значения Библии за счет преувеличения значения Предания (Афанасий Дроздов 483 ), а старославянскому переводу придавалось исключительное значение, как это и было сделано с Вульгатой на Западе, чтобы он стал общеобязательным, и все это с тем, чтобы помешать употреблению русского языка. Но все-таки все эти споры вокруг Библии и ее перевода и толкования послужили основой для возникшей позже русской библейской науки и библейского богословия и пробудили интерес к Библии и ее проблематике в широких слоях русского общества. |
| Ректор академии, по словам Никодима, «потворствовал светским, увеличивая число уроков на медицину, сельское хозяйство и пр. », но Никодим возражал и старался прибавить уроков по главным предметам. Когда программа была окончена, реформу стали вводить с сентября 1840 г., сначала по московскому и казанскому округам 184 . «Перемена учебной части требовала и нового определения способа преподавания соответственно с новопоставленной целию из духовных предметов особенно приспособить к обязанностям сельского священника богословие пастырское и собеседовательное и пр. » 185 . Поэтому учрежден особый комитет для рассматривания конспектов по всем отраслям богословия, в нем впоследствии участвовал и ректор спб. семинарии Феогност, но занятия комитета затянулись; по словам Никодима, комитет ничего не сделал, потому что «страсти, личности, беспечность общая с головы до ног; препоны от светских». Но впоследствии комитет усилен и ему вменено было в обязанность иметь постоянные собрания по два раза в неделю и о ходе своих занятий представлять подробные отчеты чрез каждые два месяца 186 . Между тем Никодим был отстранен, как не оправдавший возлагавшихся на него надежд, место его занял одесский ректор Афанасий (Дроздов), признанный более способным для предположенных целей и отличавшийся, по выражению преосв. Филарета Гумилевского , сильною охотой сделать угодное людям века» 187 . Его назначили ректором петербургской академии (1841 г.) и вскоре потом епископом винницким, с оставлением в академии при одной ректорской должности и с увольнением от должности профессора. Он был и председателем в комитете для пересмотра конспектов и явился проводником мыслей гр. Пратасова в направлении учебной части к церковному преданью и практической основе. 154 Направление дела о смене Нечаева и назначении на его место Пратасова приписывают известному духовному писателю А. Н. Муравьеву, бывшему тогда чиновником за обер-прокурорским столом, по назначению самого императора, которому он поднес сочинение свое «Путешествие к св. |
| А. Чистовича (цит. м.) по вопросу о том канцелярия ли графа или Афанасий Дроздов» писал приведенную бумагу. 203 Эти случаи несогласия первоприсутствующего на мнения митрополита московского и других членов Синода не раз бывали и прежде (см, напр. письма Филарета к наместнику Антонию, ч. 1. стр. 122–123, 130; ч. II, стр. 82 и др.; но это не препятствовало мирному общению их в главном и существенном. 204 Срав. цитов. статью И. А. Чистовича. в Христ. Чт. за 1872 ч. II, стр. 117 и также цит. ст. Н. В. Сушкова, в Чтениях Общ. ист. и древн. за 1869 год, кн. IV. 205 См. у Чистовича. в Хрисг. Чт. за 1872 год, ч. II, стр. 118: срав Сушкова. в Чтениях Общ. истор. и древн. за 1869 год, кн. IV. 206 При подписании протокола Филарет киевский настаивал было на том, чтобы в справке прописано было и то, что рассуждение между им и Филаретом московским об издании Библии с толкованиями, примечаниями и проч. происходило не в Синоде, а в частной дружеской беседе. Но Филарет московский мало-по-малу успокоил его и убедил не возбуждать спора, от которого мог бы быть только большой соблазн. Таково было положение даже митрополитов, не говоря уже о других членах Синода, в обер-прокурорство графа Протасова. Невольно припоминается при этом сказанное в письме раньше упомянутого Филарета Гумилевского к А. В. Горскому от 11 марта все тою же несчастного 1842 года: «вы пишете с сожалением о молчании наших генералов (т.е. членов Синода). Ах, друг мой! Если бы вы посмотрели здесь на положение наших генералов. вы бы пролили слезы о них. Таково положение их! Дела в таком положении что едва-едва можно бывает по временам делать отражения натисков. Иначе приходится только встречать пули в бок и лоб и стоять не моршась. Да, точно таковы дела. О вылазках или наступательных действиях и думать нельзя. Вам известны мои прежние мысли и чувствования, известно, как иногда терзалась душа нерассудительная мыслями о бездействии генералов. Теперь вижу, что надобно молить Господа, дабы дал им твердость и решимость выдержать осаду. |
| Материалы содержат обильные сведения по истории промышленности и сельского хозяйства одной из старейших экономически развитых среднерусских областей. Они дополняются рукописями и работами самого Диева, большей частью неопубликованными. О разнообразии их тематики говорят названия: «О старинных станах и волостях, находившихся на пространстве Костромской стороны», «Моровые поветрия в 1654 и I771–72 гг. в Костроме», «Городища Костромской, Ярославской и Владимирской губернии», «Ученые деятели Костромского вертограда. Словарь исторический» и многие другие. Большой интерес представляют исследования Диева по этнографии, диалектологии и фольклору – собранные им пословицы и поговорки Костромского края, записи народных песен, описания обычаев и обрядов. Что касается быта современников Диева, жившего в глуши русской провинции, то в его записях разбросаны самые разнообразные наблюдения, сценки и картины народного быта, какие не всегда можно найти в мемуарной литературе. В Сыпанове обнаружился ценный архив некогда бывшего там монастыря и в нем – редкие исторические источники. Это был не единственный источник. Диев часто ездит по окрестным селам, имеет привычку просматривать «коробочки» у своих прихожан и часто находит там ценные старинные рукописи. Таким образом, он приобрел редкий манускрипт «О посольствах Даудова», купил «Летописец русских князей» и др. Работая над своим «Обозрением нерехтской старины», он жалуется: «Не столько затрудняет соображение, сколько поиск материалов, к коим надобно пролагать пути докуками, а иногда карманом; простой народ, у коего скрываются неоцененные сокровища, смеется над рвением ученых». Коллекция древностей увеличивалась благодаря подаркам, сделанным в ответ на подобный жест со стороны Диева. Так, в благодарность за преподнесенные ему рукописи, ректор Костромской семинарии Афанасий (Дроздов) подарил сыпановскому священнику несколько редких монет. И коллекция Диева довольно умножилась. Начиная с Донского, у Диева находятся монеты почти всех великих князей и царей, кроме самозванца. |
|
|
