| Это становилось совсем странно. Раздался звонок. Спускаясь на платформу, Казмин сказал: – Приехал бы. Ахмаков стоял в дверях и улыбался. – Это шутка. Разумеется, шутка. На что вы мне можете быть нужны? Поезд тронулся. Освещенные окна прошли мимо. Казмин пересек платформу, прошел дорожкой у берез и сел в коляску. Тройка шла шагом. У шлагбаума их не задержали, поезд прошел. Золотые искры летели в темноте, да вдали, по полотну, краснел фонарь последнего вагона. Дождь уменьшился. Но так как было темно, возвращались домой тихо. Казмин вернулся усталый, как бы раздраженный. Смутное ощущение осталось у него от Ахмакова, его слов, намеков, – не то правды, не то шуток. Собираясь ложиться, прошелся он по дому. Заглянул в кабинет, где спал Ахмаков. В руке у него была свеча. Она отразилась в зеркале, в стекле окна. Там, за ним, была тьма июльской, ненастной ночи. Стало как-то жутко. Подумалось – вдруг увидит он сейчас жену, Никашу. Но ничего не увидел. Подошел к столику, у дивана, где лежала книга Паскаля: “Мысли”. Ахмаков читал ее на ночь. Казмин развернул. В одном месте было подчеркнуто карандашом, и на полях приписка: “Чепуха”. В другом изображено нечто с рожками и хвостом. Внизу подпись: “Et bien, et voila la mort qui arrive!” [ “А вот и смерть пришла!” (фр.) ] Казмин закрыл книгу, вздохнул и вышел. II Он был теперь хорошо знаком с одинокой жизнью. Она давалась нелегко. Но Казмин знал, что это неизбежно; и как человек, вообще воспитанный в рамках, из этих рамок не выходил. С отъездом жены внешность жизни его мало изменилась. По-прежнему он вел хозяйство, без увлечения, но добросовестно; косил, убирал, веял, сдавал угодья мужикам; сводил лес, платил налоги и ездил в город, по земским делам и личным. О себе он ни с кем не говорил. И бессонные ночи первого времени с ним и остались, не выходя из кабинета. По вечерам Казмин любил ездить верхом. Иван подводил ему черно-пегую Леду, под желтым английским седлом. Казмин в ботфортах, перчатках и кепи садился; ремни слегка скрипели; Леда шла полной и широкой рысью. |
| Вопрос Джонсона, станет ли кто-нибудь вором, потому что смертный приговор Макхиту был отменен, — кажется мне не относящимся к делу. Я же спрашиваю себя, помешает ли кому-нибудь стать вором то обстоятельство, что Макхит был приговорен к смерти и что существуют Пичум и Локит. И, вспоминая бурную жизнь капитана, его великолепную внешность, огромный успех и великие достоинства, я чувствую уверенность, что ни одному человеку с подобными же наклонностями не послужит капитан предостережением и ни один человек не увидит в этой пьесе ничего, кроме усыпанной цветами дороги, хоть она с течением времени и приводит почтенного честолюбца к виселице. В самом деле, Грэй высмеивал в своей остроумной сатире общество в целом и, занятый более важными вопросами, не заботился о том, какое впечатление произведет его герой. То же самое можно сказать и о превосходном, сильном романе сэра Эдуарда Бульвера «Поль Клиффорд», который никак нельзя считать произведением, имеющим отношение к затронутой мною теме; автор и сам не ставил перед собой подобной задачи. Какова же изображенная на этих страницах жизнь, повседневная жизнь Вора? В чем ее очарование для людей молодых и с дурными наклонностями, каковы ее соблазны для самых тупоумных юнцов? Нет здесь ни скачек галопом по вересковой степи, залитой лунным светом, ни веселых пирушек в уютной пещере, нет ни соблазнительных нарядов, ни галунов, ни кружев, ни ботфортов, ни малиновых жилетов и рукавчиков, нет ничего от того бахвальства и той вольности, какими с незапамятных времен приукрашивали «большую дорогу». Холодные, серые, ночные лондонские улицы, в которых не найти пристанища; грязные и вонючие логовища — обитель всех пороков; притоны голода и болезни; жалкие лохмотья, которые вот-вот рассыплются, — что в этом соблазнительного? Однако иные люди столь утонченны от природы и столь деликатны, что не в силах созерцать подобные ужасы. Они не отворачиваются инстинктивно от преступления, нет, но преступник, чтобы прийтись им по вкусу, должен быть, подобно кушаньям, подан с деликатной приправой. |
| Студия Уолта Диснея, выпустив несколько книг непосредственно по книге Алана Милна, впоследствии стала придумывать свои истории. Кристофер Робин считал, что стиль и сюжеты диснеевских мультфильмов не имеют никакого отношения к творению его отца. Кадр из м/ф «Винни-Пух». Союзмультфильм, 1969 г. По поводу советской экранизации на Западе тоже раздавались скептические голоса. Памела Трэверс, автор книги о Мэри Поппинс, даже заявила: «Одному Богу известно, во что превратили Винни-Пуха эти русские. Но я точно знаю: они нарядили его комиссаром, нацепили на него патронташ и сунули его в ботфорты». Но созданный Федором Хитруком, Владимиром Зуйковым, Эдуардом Назаровым и озвученный Евгением Леоновым персонаж идейно и стилистически оказался гораздо ближе к оригиналу. Хотя Борис Заходер, выполнивший «классический» перевод историй медвежонка на русский язык, сделал его гораздо более «творческим» персонажем (например, никаких «сопелок» и «пыхтелок» в оригинале не было), смыслового «переиначивания» героя не произошло. Дух Винни-Пуха был сохранен. Винни-Пух — торговая марка, приносящая многомиллиардный доход В начале 2000-х годов авторитетный журнал Forbes опубликовал список самых богатых вымышленных персонажей. Все вместе они, по подсчетам издания, заработали только за один 2003 год более 25 миллиардов долларов. Второе место получили герои сказки Алана Милна «Винни-Пух и все-все-все». На счету медвежонка Винни, Пятачка и ослика Иа-Иа 5,6 миллиарда долларов. В Великобритании отмечается Национальный день Винни-Пуха 18 января, в день рождения «папы» самого известного в мире медвежонка, на родине Алана Милна устраивают веселый праздник. Почитатели его творчества устраиваются поудобнее с книгами о Винни-Пухе, пьют чай с медом и вспоминают похождения любимого героя. А в Оксфордшире даже проводят ежегодный чемпионат мира по «Пустякам». В последние годы хештег #winniethepoohd активно используется в соцсетях для празднования этого дня. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| Эта древнерусская столица кажется ему землей обетованной. И вот, как евреи через Синайскую пустыню, он идет через мертвую, пустынную снежную степь в далекую Москву. В здешних школах он жадно хватается за каждую крупицу знания. Новый мир открылся здесь перед Ломоносовым. Впитав в себя все, что только могла дать ему родная страна, он едет потом на Запад и хозяйским, критическим умом разбирается здесь в дарах западной культуры. При этом – он не отрывается от родных корней. Его национальный облик не стирается здесь. Скинув армяк и полушубок, надев немецкие ботфорты, Ломоносов, однако, сумел остаться русским человеком, с той широкой открытой русской душой, на которой как бы отпечатлелась безграничная даль его родины. Ломоносов, делая успехи в немецкой науке и удивляя ими немцев, в то же время мыслил и чувствовал по-русски. Он не стыдился своей темной, невежественной, дикой, полуварварской родины. В его отношениях к ней нет и тени того хамства, которое составляет отличительную черту многих современников. Ломоносов любит Русь любовью преданного сына, и эту любовь к родным началам русской жизни, как вечный завет, он передает своему потомству. Издали прошлого дивный образ русского самородка как бы говорит русским людям: берегите свое родное, не обрывайте тех корней, которыми вы вросли в свою русскую почву. Берите пример с законов растительной жизни. Чем глубже дерево проникает своими корнями в землю, тем могущественнее его рост. Чем больше вбирает оно из окружающей среды питательных соков, тем выше возносится его вершина, тем пышнее его крона. Заимствуйте из западной культуры все нужное и полезное. Прививайте это к родным самобытным корням, двигайте вперед русскую жизнь, но бойтесь потерять органическую связь с духом народа и святыми заветами его великого прошлого. Есть трава, которая растет без корней. Ее зовут «перекати-поле». По капризу ветра перемещается это растение с одного места на другое. У него нет родной почвы. Так бывает с человеком, который отрывается от исконных начал жизни своего народа. |
| Коллежский асессор был совершенно обезнадежен. Он опустил глаза в низ газеты, где было извещение о спектаклях; уже лицо его было готово улыбнуться, встретив имя актрисы, хорошенькой собою, и рука взялась за карман: есть ли при нем синяя ассигнация , потому что штаб-офицеры, по мнению Ковалева, должны сидеть в креслах, – но мысль о носе все испортила! Сам чиновник, казалось, был тронут затруднительным положением Ковалева. Желая сколько-нибудь облегчить его горесть, он почел приличным выразить участие свое в нескольких словах: – Мне, право, очень прискорбно, что с вами случился такой анекдот. Не угодно ли вам понюхать табачку? это разбивает головные боли и печальные расположения; даже в отношении к геморроидам это хорошо. Говоря это, чиновник поднес Ковалеву табакерку, довольно ловко подвернув под нее крышку с портретом какой-то дамы в шляпе. Этот неумышленный поступок вывел из терпения Ковалева. – Я не понимаю, как вы находите место шуткам, – сказал он с сердцем, – разве вы не видите, что у меня именно нет того, чем бы я мог понюхать? Чтоб черт побрал ваш табак! Я теперь не могу смотреть на него, и не только на скверный ваш березинский , но хоть бы вы поднесли мне самого рапе. Сказавши это, он вышел, глубоко раздосадованный, из газетной экспедиции и отправился к частному приставу , чрезвычайному охотнику до сахару. На дому его вся передняя, она же и столовая, была установлена сахарными головами, которые нанесли к нему из дружбы купцы. Кухарка в это время скидала с частного пристава казенные ботфорты; шпага и все военные доспехи уже мирно развесились по углам, и грозную треугольную шляпу уже затрогивал трехлетний сынок его; и он, после боевой, бранной жизни, готовился вкусить удовольствия мира. Ковалев вошел к нему в то время, когда он потянулся, крякнул и сказал: «Эх, славно засну два часика!» И потому можно было предвидеть, что приход коллежского асессора был совершенно не вовремя; и не знаю, хотя бы он даже принес ему в то время несколько фунтов чаю или сукна, он бы не был принят слишком радушно. Частный был большой поощритель всех искусств и мануфактурностей, но государственную ассигнацию предпочитал всему. «Это вещь, – обыкновенно говорил он, – уж нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займет немного, в кармане всегда поместится, уронишь – не расшибется». |
| — О, господи помилуй, — прибавил опять дьякон. — Вы пройдите вот туда-то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, — сказала опять баба. — Она и есть. Вот сюда-то. Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что-то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее. — Возьми, возьми ребенка, — проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. — Ты отдай им, отдай! — закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что-то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею. Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат. Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом. |
| " Душа мальчика, блуждающая в мире сновидений, была так далека от тела, что он не почувствовал, как генерал покрыл его одеялом и поправил подушку... Ване снилась длинная белая дорога, по которой белый грузовик вез тело капитана Енакиева... Внезапно какой-то далекий звук раздался в темной глубине леса. Ваня сразу узнал его: это был резкий, требовательный голос трубы. Труба звала его. И тотчас ве волшебно изменилось. Ели по сторонам дороги превратились в седые плащи и косматые бурки генералов. Лес превратился в сияющий зал. А дорога превратилась в громадную мраморную лестницу, окруженную пушками, барабанами и трубами. И Ваня бежал по этой лестнице. Бежать ему было трудно. Но сверху ему протягивал руку старик в сером плаще, переброшенном через плечо, в высоких ботфортах со шпорами, с алмазной звездой на груди и с серым хохолком над прекрасным сухим лбом. Он взял Ваню за руку и повел по ступенькам еще выше, говоря: – Иди, пастушок... Шагай смелее! " Далее у Катаева идут дата и место написания повести, которые говорят сами за себя: Москва, 1944. Думаю, и при написании повести в менее трагических обстоятельствах библейские коннотации в приведенном выше отрывке говорили бы сами за себя. Но у Катаева они как бы закольцовывают повесть. И если в финале мальчик возносится в плохо замаскированный советскими символами христианский рай, то в начале повести мальчик проходит еще более недвусмысленно описанное христианское мученичество. Вот его находят в лесу разведчики: " В окопчике спал мальчик. Стиснув на груди руки, поджав босые, темные, как картофель, ноги, мальчик лежал в зеленой вонючей луже и тяжело бредил во сне... Мальчик спал, и по его измученному лицу судорожно пробегали отражения кошмаров, которые преследовали мальчика во сне... Сон мальчика был так тяжел, так глубок, душа его, блуждающая по мукам сновидений, была так далека от тела, что некоторое время он не чувствовал ничего: ни пристальных глаз разведчиков, смотревших на него сверху, ни яркого света электрического фонарика, в упор освещавшего его лицо " . |
| 291 Этот план лично принадлежал вице-канцлеру графу Мих. Гавр. Головкину. См. «Замечания на записки Манштейна» в ч XXXVIII «Отечественных Записок» 1829 г., стр. 14. 311 Этому, однако, противоречит показание Шапа и из которых немецких источников, утверждающих, что императрица и правительница виделись и говорили. Первый рассказывает даже по этому случаю, что когда Елизавета подошла к спальне правительницы и часовой не хотел пропускать ее высочества, то Лесток будто бы сказал верному стражу: «Знаешь ли, несчастный, кому ты не повинуешься? Моли о помиловании твою императрицу!» И часовой уступил. Для нас важна роль, которая и в этом показании, хотя сомнительном, приписывается Лестоку. См. Voyage en Sibérie. T. 1, с. 185. Существует одно сочинение, довольно редкое, под титулом «Merkwürdige Geschichte ihrer grossmächtigsten unuberwindlichsten Majestät Elisabeth der Ersten» 1759 г., где перед заглавным листом находится даже гравюра, содержание которой – арестование правительницы самой цесаревной. Последняя изображена в ленте через плечо, с солдатской шляпой на голове и офицерским эспантоном в руке. Подле нее видны две фигуры гренадеров с ружьями. Правительница с какой-то повязкой на лбу, привстает из-под одеяла. Принц Антон-Ульрих, в мундире, шарфе и ботфортах, валится навзничь подле кровати, украшенной занавесами. Гравюра снабжена подписью и отличается забавной грубостью работы. Экземпляр этой же гравюры, выдранный из книги, выставлен неизвестно зачем в Ларинской зале императорской публичной библиотеки. 313 Gegenw. Zustand, с. 250. Людвиг курляндский тоже был арестован в самом зимнем дворце; но через час освобожден из-под стражи и переведен в почетное помещение. См. Materialen. z. d. Russ. Geach. II, с. 378. 317 Рихтер, в своей «Ист. Мед. в России», III, 437, ошибочно относит это событие, так же как и все другие награды и назначения Лестока, к одному в тому же дню 26-го ноября 1741, что вовсе не оправдывается официальными известиями того времени. 318 Таких дней в академическом календаре 1741 года насчитывается всего 20, из которых «весьма благополучных», в особенности для Лестока, два. Точно так же предписывались календарем дни, в которые следовало «семена снять», «лекарство принимать», «волоса стричь» и проч. Все это обозначалось особыми условным знаками. |
| «Народу известно было, – писал М.В. Клочков, – что Павел был против злоупотреблений, и устанавливал, в интересах населения, правильный порядок в присутственных местах». 194 Показательно, что смерть императора обратила на себя исключительное внимание жителей столицы. В течение нескольких дней проститься с покойным в Михайловский замок пришло около 100 тысяч человек (при том что в С.-Петербурге население тогда составляло 220 тысяч жителей)! По мнению современного исследователя, многие жители столицы в те дни по нескольку раз приходили в императорскую резиденцию, чем и объясняется столь внушительная цифра. 195 Однако в этой связи возникает и другой вопрос: зачем так часто (по несколько раз) ходить в Михайловский замок, чтобы увидеть ботфорты, и почти целиком закрывавшую лицо треуголку? Какой в этом смысл? Однозначного ответа на этот вопрос быть не может. В любом случае, массами двигало не только естественное человеческое любопытство. Мифы имеют тенденцию множиться с течением лет, слава заступника за народ, усиленная манифестом о трехдневной барщине (точнее сказать, восприятием этого манифеста), за XIX столетие выросла и укрепилась, и к реальному Павлу I стала иметь минимальное отношение. Теперь о возможности причисления императора к лику святых с канонической, т. е. с «формальной», стороны. Известно, что за Синодальный период канонизации к общему (всероссийскому) празднованию совершались следующим образом. Святейший Синод представлял Верховному Ктитору мотивированное мнение, которое последний и утверждал. В Русской Церкви мотивами канонизации к общему празднованию были обретение мощей, чудеса и святая жизнь (причем относительно количества чудес никаких определений нет, как нет и установленных авторитетных критериев для суждения о святости жизни канонизуемых). 196 Культ святого состоит в том, что ему совершается ежегодное празднование, поются молебны, к нему обращаются с молитвой, во имя его освящаются престолы и церкви, изображения почитаются как иконы, а мощи выставляются для чествования верующих. Что касается, так называемых, местночтимых святых, то их культ ограничивается более тесной территорией, по содержанию ничем не отличаясь от культа общих святых. 197 Кстати, в специальных, посвященных святым хвалебных песнопениях (акафистах), верующие вспоминают о важнейших моментах жизни и «стояния в вере» праведника, в том числе и о его кончине. В условиях императорской России трудно представить, как был бы составлен акафист Императору Павлу, и кто обвинен в его невинной гибели? На эти вопросы ответа не существует. |
| Незаметно дыша, он долго, тщательно вытирал руки красным платочком, покамест паук, как меньшой в цирковой семье, проделывал нетрудный маленький трюк над паутиной. Бросив ему платок, м-сье Пьер вскричал по-французски и оказался стоящим на руках. Его круглая голова понемножку наливалась красивой розовой кровью; левая штанина опустилась, обнажая щиколотку; перевернутые глаза, — как у всякого в такой позитуре, — стали похожи на спрута. — Ну что? — спросил он, снова вспрянув и приводя себя в порядок. Из коридора донесся гул рукоплесканий — и потом, отдельно, на ходу, расхлябанно, захлопал клоун, но бацнулся о барьер. — Ну что? — повторил м-сье Пьер. — Силушка есть? Ловкость налицо? Али вам этого еще недостаточно? М-сье Пьер одним прыжком вскочил на стол, встал на руки и зубами схватился за спинку стула. Музыка замерла. М-сье Пьер поднимал крепко закушенный стул, вздрагивали натуженные мускулы, да скрипела челюсть. Тихо отпахнулась дверь, и — в ботфортах, с бичом, напудренный и ярко, до синевой слепоты, освещенный, вошел директор цирка. — Сенсация! Мировой номер! — прошептал он и, сняв цилиндр, сел подле Цинцинната. Что-то хрустнуло, и м-сье Пьер, выпустив изо рта стул, перекувыркнулся и очутился опять на полу. Но, по-видимому, не все обстояло благополучно. Он тотчас прикрыл рот платком, быстро посмотрел под стол, потом на стул, вдруг увидел и с глухим проклятием попытался сорвать со спинки стула впившуюся в нее вставную челюсть на шарнирах. Великолепно оскаленная, она держалась мертвой хваткой. Тогда, не потерявшись, м-сье Пьер обнял стул и ушел с ним вместе. Ничего не заметивший Родриг Иванович бешено аплодировал. Арена, однако, оставалась пуста. Он подозрительно глянул на Цинцинната, похлопал еще, но без прежнего жара, вздрогнул и с расстроенным видом покинул ложу. На том представление и кончилось. Рекомендуем Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 1795 чел. Всего просмотров 69 млн. Всего записей 2586 Подписка на рассылку |
|
|
