| Окунев, Степанов, Крюков, Славинский, Путиловский, М. Фалеев (1852 г.), М. Фальковский, А. Лапчинский, Вл. Смирнов, Вас. Кедров, Ив. Семенов, А. Жемчужин (1854 г.), К. Михаилов, В. Иллин, Пероцкий (1855 г.), Ал–й Добровольский (1856 г.), Вен. Подгаецкий, И. Исполатов, И. Орлов, М. Романский, И. Кабаланович (1859 г.), М. Грандплевский, Ал–й Смирницкий, Вас. Румянцев, В. Строкин (1860 г.), Н. Тихвинский, М. Еленев, Н. Красев, А. Полянский, Е. Тихомиров (1861 г.), Гр. Самчевский (1863 г.), Н. Фасанов –из дух. ак., Ф. Лаачинский (1864 г.), П. Флеров, Н. Лебедева, В. Сенатораский, В. Сперанский, В. Горский, Митр. Орлов, М. Полотебнов, Вл. Окунев (1865–66 г.), И. Александровский Н. Боголюбов , Вл. Иванов, И. Исполатов, А. Краснопольский, И. Дубягский, Н. Миролюбов, Н. Светлов, М. Круглевский, А. Черновский (1867–68), Е. Пападаки, Ст. Ставрович, С. Сафир, Ал–й Зрелов, Н. Сыренский, С. Прутенский, Вл. Разумовский, Вл. Малиновский, И. Исаков (1868 г.). Многие из поименованных доселе подвизаются на медицинском поприще в С. -Петербурге и др. местах. В Университет, большею частию сю-петербургский: И. Горянский (1842 г.), Ф. Горянский (1844 г.), Ант. Богданов – из псаломщиков в Берлине – в берл. университете (1845 г.), П. Верховский (1853 г.), Вл. Петров, И. Строкин (1855 г.), М. Травлинский (1857 г.), Бор. Полянский, Н. Спасский (1858 г,), Митр. Турский (из высш. отд.) – проф. Петровской землед. академии, Н. Степанов, М. Лапчинский – проф. варш. университета, (1859 г.), Пав. Петров (1860 г.), А. Соколов, Немшевич, Петухович, Родевич, Абрамович, И. Бровкович – все из дух. ак., П. Молчанов (1861–62 г.), А–р Братолюбов (1863 г.), П. Аландский – был профессором в Киевском университете, С. Савваитов, М. Добржанский (1865 г.) К. Стефановский (был членом окружного суда в Полтаве), и В. Смирнов, – из дух. ак. (1866 г.), Н. Федоровский, С. Григорьев, А. Дубровский, И. Весин (1867 г.), Ф. Быстров, Бассевич, И. Перов (1868 г.). В Педагогический институт: И. Сапоровский – из высш. отд., Вл. |
| Бородка – нижегородка, а ус макарьевский. Нижегороды – не уроды. Нижегородцы – водохлебы (т. е. чайники) . Нижегород – либо мот, либо вор, либо пьяница, либо жена гулявица. Будто из Елховки, стрижены верховки (т. е. маковки) . Кстово – Христово: чарочка маленька, да винцо хорошо. Мы бы (нижегородцы) не собрались да не встали, так вы бы поганую землю носом копали (намек на врем. к. Пожарского и Минина) . Татинец да Слопинец (села) ворам кормилец (старин.) . На Арать воровать, на Якшень продавать, в Мурашкино концы хоронить (Арать Арзамасского, Якшень и Мурашкино Киягининского уезда) . Васильцы (на р. Суре) – стерлядники. Княгининцы – шапошники. Шапками обоз задавили. Мурашкинцы – тулупники, рубезок кислый; кислая овчина. Ой ты, Устя Копосовска! (Брань; Копосово – село под Нижним) . Кунавина слобода в три дуги меня свела (пристанище разврата на Нижегородской ярмарке) . Ныне пустяки-то позади Оки (о Кунавине же) . Лысковцы – народ честный; коли не вор, так мошенник. Сыщи в Лыскове не пьяницу, не мошенника, а в Юркине не разбойника (села Макарьевского уезда) . Черновское (Нижегор. г., Сергач. у.) – место воровское. У Макарья – по деньге Наталья, а на грош – целый воз. Балахонцы – гагары. Балахонская гагара. Город Балахна стоит, полы распахня (Балахна растянулась по Волге версты на три) . В Городце (Балах. у.) на горе по три девки во дворе. Арзамасцы – гусятники, луковники; малеваны (иконописцы) . Арзамасцы собор кандалами сковали (связали обручами свод) . В Кардовили удавили, в Понятовке схоронили, в Корино по вино. Семеновцы (Нижег.) – заволжская кокура. Баклушники. Ложкари, ложка бурлацкая. Теплый, валеный товар. Сергачи, лукояновцы, ардатовцы – запьянские (затешские) неряхи; Запьянщина – гречишные запятки; бабы запьянские, – чупахи, бутены. Хороши ломакинцы: царя не кормя спать положили (Сергач. Уезда, О Грозном) . Кострома блудливая (веселая) сторона. На Куси – выпей да закуси (Кусь, река Костр. г.) . Костромичи: лучше бы три раза погорела, чем раз овдовела. Костромичи в кучу, а ярославцы прочь (врознь). |
| А ям, господине, на меже не знати: вешняя вода занесла. На правой, господине, стороне земля Стромынская – Зимнее становищо и болото высеченое Семеновского селища, а на левой, господине, стороне луг Чюдовской Филиповского села да Черные деревни. А тот, господине, исток пошел из болота направо – межа Черновской деревни с Семеновским селищом, а то, господине, болото на левой стороне истока Черные деревни Чюдовские. Да и луги, господине, по реке по Мележе вниз Чюдовские ж Филиповского села, да от тех мест, докуды вели Стромынские старожилци, да и за тем отводом до Данилова перевесья вниз по реке по Мележе луги и лес и болото Чудовское жо Филиповского села да Черные деревни. А за тем болотом, господине, стоит деревня Чюдовская Черная Филиповского села. И Стромынские старожилцы Осташ Панкратов с товарищи тако ркли: те, господине, Чюдовские старожилци Иван Овсевьев, да Федко Максимов с товарищи вели вас не гораздо, вели по Стромынскому лугу. Дайте нам, господине, с ними Божью правду, целовав крест да лезем с ними на поле битися. И судии вспросили Чюдовских старожилцов Ивашка Овсевьева да Федка Максимова с товарищи: а вы с ними лезете на поле битис? И Ивашко Овсевьев да Федко Максимов с товарищи тако ркли: целовав, господине, крест да лезем с ними на поле битися. И судии вспросили келаря Гурья: оприч ваших старожилцов кому то у вас ведомо, что тот луг ваш? Есть ли у вас на тот луг какие крепости? И келарь Гурей тако рек: есть, господине, у нас у монастыря на тот луг 3 грамоты жаловалные, а положим, господине, те грамоты перед великим князем на Москве за списком у доклада. – И судьи вспросили поселского Филиповского Юшка: а у вас сверх ваших старожилцов есть ли на тот луг какова крепость, что тот луг ваш Чюдовского монастыря Филиповского села да Черные деревни? И Филиповской поселской Юшко тако рек: есть у нас у Чюдовского монастыря на тот луг 4 грамоты жаловалных великих князей да грамота розъежжая великого князя писца князя Василья Голенина, а положим, господине, те грамоты жаловалные и розъежжую перед великим князем на Москве за списком у доклада. |
| Какое неприятное кладбище! Камень грязный. Чужая земля, татарская. Собаки рыскают у часовни, засматривают за стекла. И сторож пьяный. Я помню его лицо, тупое лицо могильщика-идиота. Потянет с меня за яму… Нечего взять с меня. А с Ивана Михайлыча потянет… Когда эти смерти кончатся! Не будет конца, спутались все концы – концы-начала. Жизнь не знает концов, начал… Умер старик вчера – избили его кухарки! Черпаками по голове били в советской кухне. Надоел им старик своей миской, нытьем, дрожаньем: смертью от него пахло. Теперь лежит покойно – до будущего века. Аминъ. Лежит профессор, строгий лицом, в белой бородке, с орлиным носом, в чесучовом форменном сюртуке, сбереженном для гроба, с погонами генеральскими, с серебряной звездочкой пушистой – на голубом просвете. В небе серебряная звезда! Чудесный символ. Завтра поступит в полную власть – Кузьмы ли, Сидора – как его там зовут? Кузьма не знает ни звезд, ни «яти», ни Ломоносова, ни Вологодского края; знает одно: надо содрать сюртук, а потом – вали в яму. Чужая земля, татарская… Да, смертеныш… Я сидел на бугре и думал. И вдруг – шорох за мной, странный, подстерегающий. За мною стоял, смотрел на меня… смертеныш! Это был мальчик лет десяти-восьми, с большой головой на палочке-шейке, с ввалившимися щеками, с глазами страха. На сером лице его беловатые губы присохли к деснам, а синеватые зубы выставили – схватить. Он как будто смеялся ими и оттопыренными ушами летучей мыши. Я глядел в ужасе на него – на видение из больного мира. А он смеялся зубами и качался на тонких ножках, как на шарнирах. Он проскрипел мне едва понятное слово: – Д… вай… За ним шла женщина, пошатываясь, как пьяная. У живота ее, на усталых руках лежало что-то, завернутое в тряпку. Она совсем упала на бугорке. Они с утра уже идут издалека, – верст шесть, – из-за Черновских камней, в город, к власти. Двое у ней уже померли, теперь кончается маленький, в этой тряпке. – А этот еще… красавчик… – говорит женщина про смертеныша, говорит издалека, сонно. – Господь послал… галку вчера подшиб. |
| Да цыфирный отдел (тайная расшифровка телеграмм дипломатов) доносил Милюкову, что швейцарский и ещё другие послы докладывали в свои столицы… о весьма вероятном падении Временного правительства! Хорошенькое начало! Нет, до этого далеко, однако читать неприятно. А ситуация с министром иностранных дел – никак не смягчалась. Не говоря о том, что не уставала травить Милюкова „Правда”, – завели ещё такую новую моду: заводские, якобы, резолюции. И „Известия” Совета публиковали их на месте передовых. „Треугольник”, видите ли, постановил: „Предлагаем Совету депутатов категорически потребовать от Временного правительства немедленного опубликования во всеуслышание всех договоров с союзниками. Рабочий класс России не желает вести войну во имя захватнических стремлений английских и французских капиталистов. И чтобы Временное правительство тотчас обратилось к союзникам: отказаться от аннексий и контрибуций. И взять на себя инициативу начала мирных переговоров.” Вот так. И это всё, и этим языком – составляли рабочие? Мы должны поверить? А рабочие „Старого Парвиайнена” будто бы требовали и большего: „Сместить Временное правительство!” А „Известия” печатали – самыми крупными буквами. И что ж это за новый стиль такой? – почему случайная сходка берётся направлять правительство Великой России? И вот, при всей деликатной шаткости положения министра иностранных дел, вчера, 13-го числа, раскрыл Павел Николаевич утренние газеты – и глазам не поверил. Повсюду напечатано: „Как стало известно, Временное правительство в настоящее время подготовляет ноту, с которой оно в ближайшие дни обратится к союзным державам и в ней подробно разовьёт свой взгляд на задачи и цели войны.” Как ужалили Павла Николаевича, не умел подскакивать, но подскочил: да кто ж это за него распорядился? да что ж это за подлость такая? что за невиданные политические приёмы? Вспомнил: на Контактной комиссии вечером 11-го появившийся Чернов разливался о своих европейских впечатлениях, и что там никто не знает о нашей декларации 27 марта, так хорошо бы повторить это в ноте, в Европе мол будет очень благожелательно принято. И Милюков тотчас же отрезал, что он не хуже знает западное настроение; что такая нота вызвала бы не сочувствие, но тревогу среди союзников: будут слухи, что Россия готовится разорвать союз. Но черновское „Дело народа” стало подкипячивать – ноту! ноту! – какой-то аноним, „Свободный”, а в этой же их шайке и Керенский. |
| Ахеронт!! – прежде грозно подымаемый против обветшалых чучел старого режима, теперь поднимали против кого же? против революционного министра?? Ну, дожили. Надо признаться, Павел Николаевич настолько не ожидал такого масштаба негодования, что в первые часы был без шуток ошеломлён: вдруг загорелись под ним – и именно под ним одним почему-то! – всегда сочувственные петербургские мостовые. С непримиримостью, ненавистью, яростью выставляли – что же? Долой именно и только Милюкова! Какое трагическое непонимание от соотечественников! – впрочем, удел всех великих деятелей, начиная от Сократа. Толпа не выносит людей с высокими принципиальными убеждениями. Двадцать лет дожидаться этого поста, а едва начавши славное поприще – уходить? Да что гневаться на бессмысленную толпу: её подучили, ей сунули в руки эти мерзкие плакаты. Но поражала незаслуженная ненависть от социалистов, для которых Милюков столько сделал в прежние годы, так защищал их от царизма. И самую же эту ноту социалисты требовали, хотели, по их настоянию и написал, – и за неё накинулись? И теперь слышать все рекриминации – именно от социалистического крыла? Яростно колола только что появившаяся гиммеровская „Новая жизнь”: „Милюков-дарданелльский бросил вызов всей демократии и всему народу”! Неуютно почувствуешь себя, когда на тебя лично натравляют „весь народ”. А черновское „Дело народа” шло дальше, уже эскизно рисовало правительство „от трудовиков до большевиков”, а Чернов, со своей сладенькой улыбочкой и кривляньем, на ночном заседании в Мариинском дворце уже предлагал Милюкову перейти на министерство просвещения. Да даже и благоразумный умеренный трудовицкий „День” обвинял Милюкова в двусмысленности фраз ноты. (О, конечно, она там есть, вы ещё не всё раскусили. Но счастье, что кинулись все на ноту, а интервью с „Манчестер гардиан” как не заметили, психология толпы, куда кинется первый, – а интервью было гораздо острей и опасней, его так легко не защитишь.) Да нота была бы неуязвима, если б не послушался Тома, не вписал бы эти его „санкции и гарантии”, в них-то вся и беда. |
| Возникло Казаково не случайно. Оно имело большое стратегическое значение, и расположено было на торговом пути между уездными городами. До 18 века гужевая дорога с Нижнего Новгорода на Муром проходила по водоразделу от Зяблицкого погоста (с.Озябликово) на Медоварцево, Алтунино, Казаково, Митино, Ганино, Черновское, Крутец, Монаково, Поздняково и далее по перевозу через Оку на Муром. Поймы двух речек Большой и Малой Кутры не имели мостов и поэтому местность для гужевого транспорта была труднопроходимой, что вынуждало делать объезд на Казаково, которое расположено почти на одинаковом расстоянии между бывшими уездными центрами – г. Муром и г. Горбатовым. Шел этот путь по глухомани лесов, кишевших беглыми, «лихими людьми», грабившими купцов, ехавших с товарами на Макарьевскую ярмарку, открывшуюся в 1641 году. А почему возникло Казаково не случайно? А почему не Рожественно, как на некоторых древних картах? Почему старая Муромская дорога проходила через Казаково, Озябликово, а не в стороне от них, затрагивая и Березовку и Чеванино и Давыдово. Сами же пишете правильно, что местность была без мостов труднопроходимой, поэтому от Озябликова поднятся в несрытую гору было невозможно - значит в стороне по возвышенности. Да и селились древние у дорог и рек в основном. Что-то фотки не появляются, а то бы можно скинуть и посмотреть древние карты, на которых показаны дороги и на Горбатов, и на Саконы и на Фоминки за Оку и на Тешу, Румасово и Венец к проходившей железной дороги. Это сейчас в этих населенных пунктах жизнь еле теплится, а когда-то не меньше Вачи, Казакова и графы, князья не чурались строить свои усадьбы. Скажем в Фоминках. Да, через Озяблицкий погост проходила дорога за Оку во Владимирскую и на Арзамас. А связи были не малые, так как Стародубский анклав был подчинен Владимирской губернии. И хочешь, не хочешь, приходилось пользоваться через Оку перевозами. В Чулково, Жайское (а не Жайск), Александрово (один из древних значков в округе на карте), чтоб попасть в Владимирскую губернию. И только недавно построили мост в Муроме,а в Павлове все еще паром и летом, понтонный... |
| В начальном номере – 2-м – 61 года – в средине, в неразрезанном вложены 15 р[ублей] на переписку сего и другого, имеющего поступить. Не хочется отдельно посылать. Номера лежат – все в ряд... совсем наготове... Не перепутайте их. Когда кончится переписка, потрудитесь переслать обратно номера сии. У нас все добре. На начало строения дома мне уже молебен отслужен... и крышу ломают с корпуса, на коем будет помещен дом. Всех Вам благ от Господа желаю. Благослови Вас, Господи, и протопопицу и всех. Ваш богомолец Е. Ф. Прилагаю брошюры две – «Киевские дидактические советы». Не успел пробежать. 472. Просьба не подписывать посылаемую статью: пусть идет безымянною [Без даты] Милость Божия буди с Вами! Получил тетрадки. Благодарствую за труд. При сем шлю статью о. ректору бранчивую. Забыл в письме ему сказать, чтоб не пропечатывали, что моя, а так пусть идет безыменною. Скажите о. ректору о сем. Спасайтесь и о нас Бога молите. У нас все добре. Е. Ф. Протопопице благословение. 473. О книгах, подготовленных к изданию. О здоровье 10 янв. [без года] Милость Божия буди с Вами! Вот я пошиб не только Черновского благочинного, но даже и законоучителя Тамбовской гимназии – что едва ли кому под силу. Выша и должна быть всех выше. Это в порядке вещей. С самого получения Вашего письма все собирался каждую почту и писать, и дослать предположенное – и все отлагал. Пошли дела, которые хотелось, не отрываясь, кончить, – и хоть не кончены еще, но невмоготу стало отлагать. Пять книг приготовлены к изданию: две – Бурачковых, одна для Аскоченской, одна для Алеши – послание к Галатам, еще другая для него немного не кончена – переделывается книжка о молитве. А все же таки должен сказать, что леность одолевает. Все можно духом поделать и тянет месяцы. Впрочем, замечаю, что духом, как бывало прежде, ныне уже стало не современно. Скоро утомляешься. Посылаю по два экземпляра книг: один недостающий в консисторию, и другой, секретарю домашнему владыкину. Потрудитесь раздать. Протопопу же доложите, что если ему по какому-либо случаю откроется потребность в книгах, то он может свободно относиться за сим на Вышу. |
| 6) Кошигинское селение находится внутри Кошигинского залива, на левой стороне его, на довольно ровном месте, подле устья речек, вытекающих из озер. Строений здесь: юрта, сарай, барабора, баня и скотный двор, принадлежащие Компании, имеющей здесь своего байдарщика, заведующего всею западною половиною острова, и 8 юрт алеутских. Жителей здесь, кроме байдарщика, 41 человек, в числе коих 18 мужеского и 23 женского пола. Местоположение здешнее более примечательно тем, что равнина, на которой лежит селение, есть первый от NO перешеек чрез Уналашку и предел, разделяющий Уналашку надвое. Горы, лежащие на северо-восточной половине, высоки, круты и непроходимы, а на другой половине низки, пологи и между более низких и ровных мест. На равнине, подле селения, находятся три неглубокие и небольшие озера, песчаные берега коих покрыты тучной травой; вытекающие из них речки, подле селения соединяясь, впадают в залив одним устьем. В здешнем селении, по низкому и песчаному местоположению, самый климат имеет большую разность в сравнении с главным селением, так, что снег здесь не лежит долго и только до перемены ветра, почему для скота почти всегда есть подножный корм. Но зато при всяком южном ветре здесь бывает дождь и туман. Выгоды этого селения не слишком завидны. В устье речки, хотя и идет красная рыба, почти с января и по июль, а с июня по октябрь гольцы, горбуша и кижуч; но очень немного, так, что и в самый лучший день едва бывает до 300 рыб; а морская рыба промышляется вне залива и довольно далеко; иногда удается ловить сивучей на южной стороне. Небольшое количество нерп, промышляемых на каменьях, и коренья, сараны и чагитки, растущие в большом количестве, составляют одну из важных статей продовольствия. С 1833 года в здешнем месте заведено Компанейское скотоводство. 7) Черновское селение, состоящее из 4 юрт и 44 душ алеутов, в числе коих 20 мужеского и 24 женского пола, – лежит на средине западной половины Уналашки, на северной стороне, подле Черновского залива, на перешейке, отделяющем залив от моря. Оно ныне есть последнее из селений, лежащих на западной половине Уналашки. |
| Самых больших селений прежде было два: одно на Унимаке – Погромское а другое на Умнаке – Тулинское. О них сказано выше. В нынешнее же время самое большое селение есть главное в Уналашке, а потом Унгинское, Бельковское, Речешное на Умнаке и Павловское. Расстояние между селениями весьма неровно (от 7 до 70 и более верст); и не от каждого селения к ближайшему селению можно пройти пешком. По сей причине сообщение между ними бывает не иначе, как на байдарках. При всяком селении вообще есть речки, кроме двух: Тулинского на Умнаке и Черновского на Уналашке. Самые лучшие селения, по изобилию рыбы: Шишалдинское, Макушинское, Натыкинское и Унгинское; по лучшему устройству и достатку жителей: Павловское и Тигалдинское, и оба, надо знать, под управлением своих родовых тоэнов, а самые беднейшие селения суть: Шишалдинское, Акутанское и Черновское. Пристани не в каждом селении хороши; и особенно плохие пристани находятся в селениях: Бельковском, Аватанакском, Акутанском, Веселовском и Макушинском, где, не во всякое время, можно отъехать и пристать. Но самая худая пристань в Шишалдинском селении, где во всю зиму, т. е. с октября и до марта, совсем невозможно ни пристать, ни отъехать. Ни в одном селении ни прежде, ни ныне, нет и не было никаких общественных зданий, например, Кажимов, как у кадьякцев прежде и у северных американцев ныне, кроме бань; но и те более или менее зависят от кого-либо из жителей. В нынешнее же время, без сомнения, во всяком бы селении пожелали иметь часовни, или особенные домы для молитвы, если бы позволяли время и средства; и потому ныне, кроме церкви, находится дом молитвенный только в одном селении на Умнаке, где плавнику более, нежели во всех других селениях. Строения прежних юрт их были таковы: в вырытую яму, глубиною от 2 до 4 аршин и шириною около 5 сажен, становили четыре ряда столбов вдоль ямы; первые два ряда подле стен, наравне с поверхностью земли и в расстоянии между собою около сажени; а другие два ряда, вышиною почти вдвое против первых, в расстоянии от стен от 2 1 / 2 до 5 аршин, а между собою – от 5 до 7. |
|
|
