| Точнее следует перевесть: Иоаннины (множественное число) с греческого: Τ ωννινα. Имя города, очевидно, христианское и, даже в христианстве, не очень древнее, едва выходящее за переживаемое нами тысячелетие. Упоминается оно у историков и именно у Анны Комниной 147 . О начале если не города, то имени его, хронография Эпира гадает следующим образом. На самом выдающемся пункте полуострова, занимаемого теперь городом, существовал в старину подобно стольким другим пустынный монастырь, посвященный св. Иоанну Предтече. По удобству места при нем образовали поселок, поселок разросся в город, город подавил собою монастырь… повторение, значит, Битольской истории, темной, как и та, от темноты вообще средних веков. Так ли было, кто может сказать? По крайней мере, это ничуть не хуже попытки навязать городу Ктитора одного из императоров, Иоанна по имени (Цимисхия, Дуку, Комнина). Как бы то ни было, история, осветившая это место в 1081 г., находит Иоаннину уже значительною крепостию, – местом богатым и цветущим. Во все продолжение растерянного царствования Палеологов, город по необходимости разделял общую участь края, то есть подчинялся первому, кто им так или иначе овладевал, всего же более колеблясь между Императором и Деспотом, то есть владетелем Эпира и Этоло-Акарнании, распространявшим в разные времена различно пределы своих владений, и резиденцией своей имевшим нередко самую Янину. Из периода этого сохранились неложными памятниками его два Хрисовула Имп. Андроника старшего 1319 и 1321 годов. Первый относится вообще к городу, второй собственно к Янинской Церкви. Из обоих документов видно, что в начале XIV века город уже процветал действительно, а не гадательно. Из той же эпохи и приставший к Палеологам „царь“ Симеон почтил город своим хрисовулом 1361 г. Он может считаться представителем стороны Деспотов, ибо в действительности был таковым, насколько к его времени уцелело из державы первого Михаила, и второго по нем Феодора, с которым мы уже познакомились в кратком изложении Солунского царства. |
| Глава 6. Андроник II старший Несмотря на энергию, опыт и способности Михаила VIII, Византийская империя за все его долговременное царствование лишь старалась вернуть себе прежние пределы, лишь защищала свое существование против сильных врагов, не раз находясь на краю гибели. Возвращение древней столицы, воскрешение традиций Комнинов с задачами и тяготами их мировой политики ухудшили народное благосостояние, особенно в Малой Азии, где, казалось, суждено было развиться цветущему центру эллинизма, богатому и сильному национальному государству, основанному на новых началах не бюрократического, но царского хозяйства. Если даровитому и энергичному Михаилу, унаследовавшему от Ласкарей национальное войско, богатую казну и неразоренную страну, пришлось растратить накопленное золото, разорить и крестьян и служилый класс, расстроить оборону восточного рубежа, опираться на полуитальянский флот и на турецкую конницу, то что ожидало империю впереди? Правда, пало могущество Карла Анжу и рушились планы латинского нашествия. С этой стороны опасность более не угрожала. Греческие патриоты и константинопольское правительство могли вздохнуть свободно и обратиться к устройству внутренних дел. Но не греки сломили Карла; южноитальянская держава была разрушена борьбою сил внутри Италии. Если Византии XIV в. не по плечу было наследие империи Комнинов, то каждое молодое национальное государство, возникшее по соседству с Византией, могло рассчитывать на ее богатые земли. Такие новые силы появились: на Балканах – южное славянство под скипетром наследников Уроша Сербского, за Бруссой и Никеей – тюркские племена, объединенные родом Османа. Продлить существование Византии при этих условиях могли выдающиеся, гениальные монархи, но их не было, хотя Палеологам нельзя отказать в дарованиях. Спасти Византию могли лишь коренные реформы социального, государственного и церковного строя, но таковых не было и прежде, когда государство было сильнее. Тяжелое наследие бурного времени Михаила было кое-как ликвидировано, церковные раздоры сглажены, но Византия беднела, хирела, блеск империи полинял в возвращенной столице весьма быстро. Несмотря на относительную безопасность Константинополя в XIV в., несмотря на несомненную духовную работу, о чем речь впереди, процесс упадка Византии развивался неудержимо. Важнее всего было обеднение государства и страны, немедленно отразившееся на состоянии вооруженных сил. С переездом двора в Константинополь, с разорением долины Меандра турками погибло громадное хозяйство никейских царей, покрывавшее чисто государственные расходы. Политические договоры с генуэзцами и венецианцами отдали вывоз и ввоз, отчасти и розничную торговлю, в итальянские руки. Покровительство туземной торговле и местной промышленности было забыто. |
| Григорий Палама, богослов исихазма Молодые годы Палама родился в 1296 г.; его родители были знатного происхождения – малоазийцы, переселившиеся в Константинополь в результате турецкого нашествия. Григорий вырос при дворе императора Андроника II Палеолога. Андроник покровительствовал писателям и ученым, будучи сам интеллектуалом, но посредственным политиком. Однако он был наиболее благочестиво настроенным из всех византийских правителей этой поздней эпохи. Смиренный и послушный друг строгого патриарха Афанасия I, он лучше многих других осуществил идеал теократии, теоретическую основу Византийской империи, символически воплощенный в расположенной над «царским входом» в притворе св. Софии мозаике IX в.: на ней христианский император, царь земной, простерт перед Христом Вседержителем, воплощенной Премудростью, Императором небесным. Биограф Паламы описывает атмосферу византийского двора около 1300 г. Он рассказывает, что отец будущего учителя исихазма, заседая в сенате, был настолько поглощен умной молитвой, что не услышал, когда император задал ему вопрос на политическую тему. Андроник, уважая его молитву, не настаивал на получении ответа! Приблизительно до двадцатилетнего возраста Григорий изучал светские науки, классические тривиум и квадривиум, давшие ему основательное знание Аристотеля. Метафизика Платона в среде византийских традиционалистов считалась несовместимой с христианством и потому не включалась в обычный курс светских наук. Палама нередко говорит об аристотелевской логике как о чистом упражнении, удобном методе мышления, законном для христианина. Метафизическое же учение Платона в глазах Паламы означало определенный выбор интеллектуального направления и связанные с ним обязательства. Палама гордился тем, что отверг его. Около 1316 г. Григорий неожиданно решил последовать монашескому призванию, развившемуся в нем в результате посещения выдающихся константинопольских монахов. Феолипт Филадельфийский , в частности, посвятил его в «чистую молитву». Напрасно император предлагал ему блестящую карьеру: он решил оставить мир. Все семейные препятствия к своему монашеству он устранил весьма типичным для средневековой Византии способом. Еще ребенком он потерял отца (который перед смертью принял монашеский постриг) и потому остался ответственным за свою мать, двух сестер, двух братьев и большое число слуг. Он предложил им всем постричься. Так, мать его, обе сестры и многие из слуг поступили в монастыри столицы, а трое юношей вместе пешком отправились на Афон. Там Григорий двадцать лет жил монашеской жизнью, очень мало отличавшейся в XIV в. от той, что еще можно видеть на Святой Горе в наши дни. |
| Скачать epub pdf Вселенские судьи в Византии К характерным особенностям византинизма как культурной системы нужно отнести высокое развитие начал права, которые в средневековую эпоху составляли яркое и выразительное достояние общественного самосознания Православной Византии. Правовые памятники византийского Средневековья вменяют византийцам в прямую обязанность знание законов и канонов. «Ведь написано: нельзя ромею не знать законов (а то же самое сказать – и канонов)», – говорит знаменитый византийский канонист Феодор Вальсамон, комментируя в своем трактате о патриарших прономиях соответствующие предписания церковных правил. 636 Требуя от всех знания законов, правовые памятники Византии имели назначением внедрить в общественное самосознание идею правды или справедливости ( δικαιοσνη, justitia), заложенной в основе социальных отношений. «Закон получил наименование от правды, так как есть искусство ( τχνη, ars) прекрасного и равного», – говорят Василики, 637 а за ними и другие памятники византийского права – гражданского и церковного. 638 «Правда же есть твердая и постоянная воля, воздающая каждому принадлежащее ему право. Свойства правды – честно жить, другому не вредить и каждому воздавать свое. Мудрость правды состоит в познании дел Божеских и человеческих, справедливого и несправедливого». 639 К торжеству правды во всех областях жизни и стремились представители не только церковной, но и гражданской власти в Византии, как это видно и из характеристики царя и патриарха в правовых византийских памятниках, 640 и из многочисленных исторических данных, касающихся деятельности византийских императоров и патриархов с середины IX до середины XV в. 641 В систематическом служении византинизма правде законов особый интерес представляет организация института «вселенских судей ромеев ( ο καθολικο κριται των ρωμαων)», возникшая в связи с преобразовательной судебной деятельностью императоров Андроника II и Андроника III Палеологов. Институт «вселенских судей» еще недостаточно разъяснен в специальной литературе, 642 и дополнительная оценка этого научного вопроса является вполне мотивированной. I |
| (17/18.12.1392, К-поль - 31.10.1448, там же), визант. имп. (с 21 июля 1425), один из организаторов заключения Флорентийской унии К-польской и Римско-католической Церквей в 1439 г. Старший сын имп. Мануила II Палеолога (1391-1425) и имп. Елены Драгаш (ок. 1372 - 23 марта 1450). И. П. формально был провозглашен соправителем отца, вероятно в 1403 г. С нач. 20-х гг. XV в., когда смертельно больной Мануил не мог вести дела, И. П. стал фактическим правителем Византии. 19 янв. 1421 г. он был провозглашен «автократором» и сосредоточил в своих руках реальную власть в К-поле. При этом под прямым упр. И. П. оставались К-поль и города на черноморском побережье Фракии (Деркос, Месемврия и Анхиал); проч. немногочисленные владения Византии были поделены между неск. родственниками И. П., признававшими его сюзеренитет. Фессалоникой управлял деспот Андроник, младший брат И. П.; верховная власть в Морейском деспотате принадлежала Феодору Палеологу, там же значительными владениями управлял Фома - др. мл. брат И. П. В первые годы правления И. П. возглавил т. н. патриотическую партию, пытавшуюся спасти положение Византийской империи путем открытого противостояния османам. Воспользовавшись смертью султана Мехмеда I (26 мая 1421), И. П. попытался вмешаться в борьбу за османский престол между представителями османской династии. Византийцы поддержали претендента, который объявил себя сыном Баязида I Мустафой, помогли ему овладеть Адрианополем (ныне Эдирне, Турция), одной из резиденций Мехмеда, и разбить тур. войско Баязид-паши. Однако большинство турок в Анатолии, а также Венеция и Генуя признали законным султаном сына Мехмеда Мурада II (1421-1451). Положение Мустафы оказалось ненадежным; близ Бурсы его войско распалось, не желая вступать в междоусобную войну; Мустафа бежал в Галлиполи (Гелиболу), но Мурад осадил город, взял его при помощи генуэзцев и казнил соперника. Вмешательство И. П. в борьбу за османский престол означало открытую войну между Византией и Османской империей. Оно разрушило положение Византии как вассала османов, к-рого с нач. XV в. добился имп. Мануил II, и вновь поставило империю на край гибели. Визант. послы Димитрий Кантакузин, Матфей Ласкарис и Ангел Филоматис, отправленные ко двору Мурада, чтобы заключить мирные договоры, были приведены к султану в оковах. Летом 1422 г. Мурад осадил К-поль, используя артиллерию. 24 авг. они предприняли штурм города, к-рый византийцы отбили. Мурад мог продолжить осаду, но был вынужден снять ее, получив известие о мятеже в Вост. Анатолии. Не имея возможности защищать Фессалонику, И. П. с согласия деспота Андроника продал город за 50 тыс. дукатов Венеции. В 1423 г. османы начали карательный поход в Морею, разграбили сельские поселения и увели большое число пленных. В февр. 1424 г. между визант. императором и османами был заключен мир, его условия сохранили вассальное положение империи по отношению к султанам (RegImp, N 3407, 3414). |
| 1 . Георгий – издавна константинополец 1 , но рожден и воспитан в Никее, а в Константинополь прибыл уже двадцати одного года от роду – тогда, как этот город, волею Божиею, находился под властью римлян. В те времена Георгий был причислен к священному клиру, украшался церковными достоинствами и достиг даже степени протэкдика 2 , да и при дворе почтен саном дикеофилакса 3 . Написал он это сочинение, воспользовавшись не засвидетельствованными в свое время сказаниями и веря не одному слуху. – Часто случается, что писатель, как скоро кто говорит: я сам видел или слышал это,– тотчас принимает слова его за правду – единственно потому, что так рассказывают; но Георгий был большею частью самовидцем событий, или до точности разузнавал, кто первый видел событие, чтобы не только не допустить ничего без свидетельства, но еще оправдать дело согласием многих. Притом сочинитель считал необходимым,– так как время периодическими своими оборотами обыкновенно многое скрывает,– не позволять ему мало-помалу изглаживать из памяти дела мимотекущие, но, по верному выражению одного мудреца, 4 прятать явления. Не годится впрочем, говоря о таком предмете, и уничижать истину ложью; ибо истина, как сказал кто-то, есть душа истории: дело истины – дело святое; и потому, кто вместо ее вносит ложь, тот прямо святотатец. Итак, мы вовсе не думаем преувеличивать события и, увлекаясь ненавистью или пристрастием, худые поступки порицать, а хорошие прославлять более надлежащего, и чрез то как бы обворожать ухо ума. Хотя и можно, конечно, рассказывать о происшествиях, где бы они ни случились, можно и говорить о них, кому это угодно, и оставлять их невысказанными, когда нет необходимости; однако, по моему мнению, лучше молчать, нежели говорить иначе, чем как было дело, лучше вовсе не знать слушателям, что происходило, нежели знать иначе, чем как хочет того история: потому что в первом случае бывает просто незнание, которое не постыдно, а в последнем – незнание является вдвойне, является незнание вместе с убеждением в знании; а хуже этого не может быть ничего. Впрочем, я не приступил бы к такому труду, если бы по-настоящему гадая о последующем, или лучше, по случившемуся заключая к имеющему случиться, не ожидал, что с течением времени будет еще хуже; ибо, может быть, гораздо удивительнее было бы слышать не о том, как это мы от глубокой тишины, какою наслаждались, перешли теперь в состояние столь бедственное, а о том, если бы стечение таких явлений, от наступления ужасной зимы после прежнего нашего процветания, привело нас к обновлению сил: ведь душа, достигши своей осени, не цветет, а напротив и вовсе становится чуждою жизненного движения. |
| Был двадцатый день декабря, когда мы прибыли в царствующий град, встретивши здесь почетный прием. До этих пор дело шло хорошо; но затем сколько вдруг постигло нас напастей, ужасов и треволнений! А все от того, что многие были ошеломлены граматой, составленной Векком и названной им энцикликой, граматой, которую он прислал в огромном количестве списков для раздачи всем, если можно. Город разделился на два лагеря: одни готовы защищать его; по мнению же других, он сам должен защищаться в своей дерзости. Эти последние находят, что в то время, как все наслаждается глубокой тишиной, не хочет жить спокойно человек, причинивший столько зла и душам и телам, а напротив отваживается на новые дерзости, созывает судбища и судей и взывает о мщении: между тем как ему в пору было бы прятаться под землей, а не отваживаться смотреть в лицо людям. Притом, на самом-то деле не о судбище он хлопочет и не к нему взывает, а под прикрытием его очевидно пытается произвесть смуты в церкви, – ему мало горя, что она и то уж много из-за него страдала, как это всякому известно, – он пытается продлить в ней (поднятую им же самим) бурю. А что действительно он об этом помышляет, это можно видеть и из самой граматы, им сюда присланной. Как же после этого не оказать ему справедливости – не поместить его поближе к столице, не предоставить ему свободы действий и не снабдить его лучшими материальными средствами 2 , чем какими он пользовался до сих пор! Всеконечно он сделает из всего этого такое же употребление на пользу общую, какое делал прежде. Как все это на меня действует, легко поймет всякий, кто меня знает. Что же касается безпокойств, причиняемых нечестивыми сонмищами врагов церкви, возстающих на нее с другой стороны ( τρωθεν) 3 городу, а чрез него и мне, глубоко сокрушающемуся, как и следует, об их последователях (большею частью из простонародья), то у меня нет сил писать и сообщать об этом Вашему Царскому благочестию, частию от скорби, частию за невозможностью исчислить все, совершаемые ими плутни ( πονηρευμτων). |
| И снова в этой портретной галерее будут попадаться самые разнообразные типы: честные женщины и другие, менее честные, умы замечательные и души посредственные, женщины, снедаемые честолюбием и горящие благочестием и святостью. Анна Комнина, Ирина Дука – и наряду с ними хорошенькие женщины, попавшие в сети византийского дон Жуана, каким был Андроник Комнин, и еще многие другие, царицы и простые смертные, покажут нам с различных сторон, что представляло из себя в XII веке при дворе и в городе, во дворце и в монастыре, в мире литераторов и государственных мужей это общество, где процветали интриги, козни, мятежи и всякие любовные похождения, – византийское общество, современное крестовым походам. Но в особенности будет обращено внимание на изучение лиц, позволяющих нам провидеть, какое действие производили сношения греков с латинянами на византийских царевен, покидавших порой, – правда, редко, – столицу Босфора, чтобы взойти на трон Западной империи, и на западных принцесс – более многочисленных, – являвшихся из Германии, Франции, Италии, чтобы занять престол цезарей, и на царевен сирийских, происходивших от знатных французских семей, переселившихся на Восток, не раз прогремевших на всю византийскую империю своими необычайными похождениями. Мы найдем тут целый ряд романических существований, – небезынтересных для истории, – печальных или трагических, довольно хорошо символизирующих и объясняющих основное и вечное недоразумение, несмотря на все усилия к сближению и взаимному пониманию, всегда разделявшее два враждебные и соперничавшее друг с другом мира. И, в конце концов, может быть, не безынтересно будет пополнить достоверные сведения, даваемые нам историей, сведениями, почерпнутыми из романического вымысла. Из этого мы также увидим, какое место в рыцарском обществе того времени было отведено женщине, и в какой мере это общество сложилось по образцу придворных нравов Запада. Оживив, таким образом, исчезнувшие лики эпохи Комнинов и Палеологов, я надеюсь сделать полезный вклад в историю византийской цивилизации, ибо это прольет некоторый свет на эволюцию восточного мира, поскольку он подвергся изменениям от сношений с латинянами. Глава I. Византия и Запад в эпоху крестовых походов |
| КНИГА ВТОРАЯ. 1 . Крайняя и неотразимая необходимость связала патриарха Арсения новою заботою возвесть Палеолога на престол; потому что, кроме немногих, которые имели в государстве не важное значение, и которых мнения заглушаемы были голосом многих и значительных лиц, все другие явно и единодушно высказывали желание, чтобы царствовал над ними Палеолог. Наилучшее царствование, говорили они, есть не наследственное, которое получить, по скользкому жребию судьбы, может иногда человек недостойный, и не родовое, которое часто предвосхищается людьми развратными и самыми дурными, каким хороший правитель не захотел бы дать место и в ряду своих подданных,– но то, которое предоставляется правительственному лицу испытанной и высокой доблести. Такое только царствование и полезно народу; потому что такие только правители знают, для чего призваны они властвовать. Мы достойным своего имени врачом не назовем того, кто восстановлять здоровье больных назначен или случаем или происхождением; таким же образом, судя по происхождению и о кормчем, мы вверим управление кораблем не кормчему, а скорее топителю. Есть причины опасаться, что рожденный на престоле, имея нужду в очищении себя и образовании для хорошего царствования, будет особенно нечист; потому что в царском дворце сопровождают его роскошь и нега, беседует с ним лесть, закрывается от него истина, и самое дурное подделывается для него под самое хорошее; так что льстецы, по старинной поговорке 30 , могут слышать гармонию даже в кашле больного царственного дитяти.– А кто осмелился бы хрюкнуть какое-нибудь наставление, того вдруг назовут вольнодумцем и самым негодным человеком, принимая его наставление за приказание. Огорчаясь и сами тем, что делается, они, однако ж, не менее ласкательствуют, чрез меру честят правителя и тем надмевают его самомнение. Правитель, прикрываясь, будто на сцене, различными масками, порукою за наилучшее царствование почитает свой род, так как бы уже в первом вержении семени заключались какие-то царские силы для превосходнейшего управления. |
| КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. 1 . Отсюда начинается дело о патриархе Арсение. Царь до сих пор всячески старался склонить патриарха к кроткому с собою обращению и к разрешению себя от клятвы; когда же увидел, что цель его не достигается,– стал употреблять все меры к его низвержению. Посему, часто созывая архиереев, он свидетельствовался пред ними в тесных своих обстоятельствах, говоря, «что на нем лежит долг заниматься великими и трудными делами правления, требующими свободы; а он, между тем, связан неумолимою необходимостью нести тяжелые, наложенные на него патриархом узы. Если, в самом деле, должно быть так; то не лучше ли им самим принять участие в деле общественного управления, когда допущенный проступок не может уже быть изглажен и совмещен с прежним порядком вещей.– Поставленный врачевать зло должен сделать одно из двух: или требовать по возможности того, что было прежде, или отложить врачевание. Но первое невозможно, а второе вовсе неблагоразумно. Он обязан делать увещания и указывать падшему путь к раскаянию, хотя бы даже этот не сознавал своего преступления и упорствовал в решимости. Я просил у него прощения с искренним раскаянием и настойчиво хотел от него врачевства, хотя бы то было раскаленное железо; но он отказал и, вместо раскаяния, возбудил отчаянье между тем лучше было бы уже не раскаиваться, чем раскаявшись, отчаяться; потому что первым обличается бесчувственность, а последнее ведет к вечной погибели. Я многократно приходил к патриарху, но был отсылаем, и ища способов врачевания, не только не получал их, а еще выслушивал порицания. Патриарх ничего не открывал мне, кроме необходимости исцелить язву, а как исцелить, не научил: призывал к делу, а сам не знал, что надобно делать. Тут можно было подозревать одну насмешку. И так, время показало, что если бы я и сделал что-нибудь в заглаждение своей вины, он не снял бы ее и, признавая дело недостаточным, не принял бы меня; следовательно, подвиги мои были бы безуспешны. Поэтому, выслушав меня, рассудите, послужит ли к чему-нибудь такой двусмысленный образ его действий. |
|
|
