| Вот если бы мы напечатали: «Пресс-конференция...», – тогда другое дело... О. Ливерий опасался открыто выражать свои взгляды до конца перестройки. Как-то в конце 1980-х годов, в разговоре за обеденным столом, я высказал уже заурядную по тем временам мысль: Ленин был такой же палач, как и Сталин; оба они – «убийцы за письменным столом». Поперхнувшись супом, о. Ливерий подчёркнуто чётко произнёс: «А я уважаю Владимира Ильича как основателя социалистического государства». Я продолжал настаивать на своём, и тогда профессор, отсидевший при Сталине свою «законную десятку» в Норильске, произнёс фразу, потрясшую меня своей «многоплановостью»: «Отец Августин! Если меня спросят – был ли у нас с Вами этот разговор, я не смогу сказать, что его не было». («Семнадцать мгновений весны». Профессор Плейшнер [актёр Евстигнеев] – Штирлицу (Тихонов): " Если меня снова начнут бить палками по рёбрам, я ведь могу и не выдержать!») Другой старый лагерник – о. Павел Груздев – в таких случаях «прикидывался ветошью», в крайнем случае – «валенком». Некоторые представители органов проявляли настойчивость. Начнут задавать ему каверзные вопросы: – А как вы относитесь к Ленину? Отец Павел, крестясь на столб с электропроводами, отвечает: – Спасибо Ленину, он свет дал. Так и Христа испытывали фарисеи, чтобы уличить его в каких-либо неблагонамеренных помыслах против существующей Римской власти. Подав допрашивающим его монету с изображением императора, Христос ответил: «Отдавайте Кесарю кесарево, а Богу – Богово» 238 . Выживали самые осторожные. В те годы в Отделе трудился колоритный старичок «из бывших»; ему было крепко за 80. Он тихо шуршал бумагами и часто брал «тайм-аут» на чаепитие. В разговорах с коллегами был осторожен и отделывался бессвязными фразами, лишёнными смысла. Иногда владыка Никодим приглашал его в свой кабинет и мягко намекал на отставку. Но тут у старца сенсорная афазия сменялась прогрессирующей ремиссией, и он чётко говорил: «В работе смысл моей жизни. Если Вы меня уволите, я сразу умру. |
| Перевод – дело дорогостоящее, и Совет, по существу, паразитировал за счёт церковной казны. Десятки «идеологических работников» отирались в читальном зале Совета на втором этаже и, сидя под гипсовым бюстом Ленина, делали выписки для своих кандидатских и докторских... По иронии судьбы, эта контора размещалась на углу Садового кольца и 2-й Неопалимовской улицы. Именно здесь «религиозники», отправлявшиеся за рубеж, получали заграничные паспорта с выездными визами. В Совете полагалось брать разрешение на вывоз докладов, написанных для прочтения на международных конференциях. Однажды мне пришлось представить «советскому» чиновнику обширный доклад на тему: «Буддизм в России». Из его содержания явствовало, что в царской России, этой «тюрьме народов», буддисты пользовались широчайшими правами, имели несколько десятков монастырей (дацанов), совершали паломничество в Тибет и т. п. А при советской власти – массовое закрытие дацанов, аресты ламаистского духовенства, «депортация из приграничной зоны» (т. е. на лесоповал). И, в качестве камуфляжа, открытие двух дацанов после Великой Отечественной войны, – чтобы ублажить заграничных буддистов-миротворцев, друзей страны Советов. Негативная тенденция доклада от клерка-цензора не укрылась, и он заявил, что доклад «непроходной». Возражать было бесполезно. – Но я же составлял его на основании открытых источников! – Да, но при таком подборе фактов и в такой концентрации открытая информация становится закрытой! И невольно вспомнилась байка из жизни папанинцев. Радистом станции «Северный полюс» на дрейфующей льдине был беспартийный Эрнст Кренкель. Вся информация из Москвы шла Папанину через него. Но когда полярники собирались в палатке на партийное собрание, чтобы обсудить очередную «эпохалку», то в определённый момент начиналась комедия. Папанин объявлял: «А теперь открытая часть партсобрания объявляется закрытой, а закрытая открытой». И Кренкель бегал вокруг палатки на морозе, приговаривая: «Партийные собрания – как переломы; бывают открытые и закрытые». |
| Политические средства и средства государственной мощи в нашей стране в настоящее время уже в значительной степени парализованы. Правые силы создали благоприятные условия для контрреволюционного переворота. В такой сложной обстановке обращаемся к вам, советские коммунисты, руководящие представители КПСС и СССР, с просьбой оказать нам действенную поддержку и помощь всеми средствами, которые у вас имеются. Только с вашей помощью можно вырвать ЧССР из грозной опасности контрреволюции. Мы сознаём, что для КПСС и СССР этот последний шаг для защиты социализма в ЧССР бы не был лёгким. Поэтому мы будем изо всех своих сил бороться собственными средствами. Но в случае, если бы наши силы и возможности были исчерпаны или если бы не принесли политических результатов, то считайте это наше заявление за настойчивую просьбу и требование ваших действий и всесторонней помощи. В связи со сложностью и опасностью развития обстановки в нашей стране, просим вас максимальное засекречивание этого нашего заявления, по этой причине пишем его прямо лично для Вас на русском языке 298 . Сегодня имена «подписантов» хорошо известны – Алоис Индра, Драгомир Колдер, Антонин Калек, Олдржих Швестка и Васил Биляк. После того, как Вацлав Гавел передал фотокопию оригинала письма генеральному прокурору ЧСФР, репортёры разыскали Басила Биляка. Василу Биляку, единственному здравствовавшему автору письма, которое дало в 1968 г. повод для оккупации Чехословакии войсками Варшавского Договора, грозил судебный процесс. «Ничего не подписывал, ничего не знаю, подпись – подделка», – заявил он журналистам. Конверт передавал, но что в нём было, не ведал. Биляку грозил 10-летний срок тюрьмы за «преступление против мира»: авторы письма могли спровоцировать широкомасштабную войну. Тогдашний прокурор генеральной прокуратуры ЧСФР Владимир Неханицкий считал, что Биляку не избежать возмездия. Правда, следствию предстояло доказать подлинность подписи. Состояние здоровья 75-летнего Биляка могло стать препятствием для привлечения его к суду 299 . Такова была расплата за интервенцию... |
| Из беседы Риббентропа с Молотовым 12 ноября 1940 г. Берлин. Имперский министр иностранных дел интересуется, не повернёт ли в будущем на юг и Россия для получения естественного выхода в открытое море, который так важен для России ... Может ли Советская Россия извлечь соответствующие выгоды из нового порядка вещей в Британской империи, т. е. не будет ли для России наиболее выгодным выход к морю через Персидский залив и Аравийское море, и не могут ли быть в то же самое время реализованы и другие устремления России в этой части Азии, в которой Германия абсолютно не заинтересовано? 268 . На следующий день обсуждение «индийского вопроса» было продолжено. Место беседы: бомбоубежище в доме Имперского министра иностранных дел. Проект соглашения, статья 3: «Центр тяжести интересов Советского Союза предположительно лежит южнее территории Советского Союза в направлении Индийского океана» 269 (Привет Жириновскому!). ... В 1975 г. в Найроби (Кения) проходила V Генеральная ассамблея Всемирного совета церквей (ВСЦ). Владыка Никодим возглавлял делегацию Московского патриархата на этом форуме. На повестке дня были разные вопросы – острые и «так себе». Во время дебатов по «горячим» темам владыка брал ответственность на себя, и все члены делегации должны были голосовать единогласно, глядя на святителя. По второстепенным вопросам – вразнобой, демонстрируя свободу мнений. А как определить «уровень вопроса»? Очень просто. Владыка сидит впереди, и все смотрят на его длани. Если вверх пошла правая рука, значит все – «заединщики». Если левая – полный плюрализм. Домой вернулись, как тогда говорили, «с победой», – на V Ассамблее ВСЦ митрополит Никодим был избран одним из президентов ВСЦ. Но часть здоровья владыка оставил в Найроби. Как вспоминала Фэри фон Лилиенфельд, владыка прислал ей открытку из Найроби, где проходила V Ассамблея ВСЦ. На открытке были изображены огромные толстокожие слоны. Владыка написал ей: «Вот такую кожу надо иметь, чтобы всё это выдерживать»... ... 1995 г. Уже два года как выезд из России безвизовый. При въезде в Кению виза оформляется за пять минут прямо в аэропорту. Иду по Харамби-стрит, поворачиваю на Парламентскую и выхожу на Сити-сквер. Передо мной – Центр конференций им. Джомо Кениаты. Здесь в 1975 г. проходила работа V Генеральной ассамблеи ВСЦ. Центр, с примыкающей к нему круглой высотной башней, – своеобразный конвейер. Одна конференция сменяет другую, и вот уже чёрные бои меняют растяжки-транспаранты: «Привет участникам такого-то конгресса!». |
| ... Весна 1989 г. Истекают последние месяцы «эпохи стены». Иду вдоль берега Шпрее. Посреди реки – сторожевая вышка, стоящая на бетонном островке. Гэдээровский пограничник зорко следит за вверенной ему зоной. Автоматная очередь поразит любого, кто попытается пересечь границу. Будет ликвидирован даже «голубь мира»,– а вдруг он почтовый? В «Музее стены» у Чек-пойнт-Чарли только что довелось увидеть образцы гэдээровских подводных заграждений. Невидимые взору, они идут вдоль фарватера реки в пределах Большого Берлина. Аквалангист, избравший свободу, сможет доплыть только до середины Шпрее, и его свобода закончится вместе с жизнью. Течение прижмёт пловца к решётке, усеянной шипами, и незадачливый «Ив Кусто» наткнётся на один из них в кромешной тьме. Сделанные по принципу рыболовных крючков, они неохотно отдают свою добычу. А вот что рассказал мне местный лютеранский пастор Гердт Веттиг. Подготавливая 4-сторонние соглашение по Берлину, тогдашние союзники не задумывались о мелочах. Так, чья-то пьяная рука провела границу кое-где кое-как: не по фарватеру Шпрее, а по береговой линии. И получилось так, что ступив в воду у своего берега, житель Западного Берлина нарушал границу. А у пограничника инструкции. «Зафиксировав объект», он не должен размышлять: то ли это пловец- " осси» всё-таки добрался до свободного берега, то ли подгулявший «весси» решил покуражиться. У него приказ; стрелять на поражение. И стреляли. И поражали. Играет ребёнок на берегу, срывается и падает в воду. Мать бросается за ним и получает с вышки «контрольный выстрел в голову» (второй – вверх, предупредительный). После нескольких «инцидентов» такого рода высокие договаривающиеся стороны достигли консенсуса. И вдоль набережной Шпрее через каждые 300–500 метров были установлены тумбы с «мигалками». Отныне, прежде чем спасатель ринется в воду, он должен добежать до стояка, разбить стекло, нажать на красную кнопку. Если завоет сирена и заработает «проблесковый маяк», то только тогда пограничник на вышке не станет досылать патрон в ствол. |
| И только одним сниму я с себя это пятно: если когда-нибудь опять же с меня начнётся у нас в отечестве 283 . И если от прямого противостояния советскому «дубу» уклонился матёрый «антисоветский телёнок», то что уж говорить про «официальных лиц»! Что было, то было; как сказали бы в Париже, «назвался шампиньоном – полезай в ридикюль». Когда руководимый А. Яковлевым журнал «Журналист» открыто поддержал Пражскую весну, в частности, в её борьбе с цензурой, это ему даром не прошло. В ту пору один из советских литературных мракобесов прославился фразой, что, прежде чем в Прагу, танки надо было ввести в журнал Твардовского «Новый мир». Солженицын вспоминает о том, как повёл себя в эти августовские дни редактор «Нового мира» А.Т. Твардовский. Верховоды СП (Союза писателей. – а. А.), чтобы шире и надёжней перепачкать круг писателей, в эти дни прислали А.Т. подписать два письма: 1) об освобождении какого-то греческого писателя (излюбленный отвлекающий манёвр) и 2) письмо чехословацким писателям: как им не стыдно защищать контрреволюцию? Твардовский ответил: первое – неуместно, от второго отказываюсь. Отлистайте сто страниц назад – разве это прежний Твардовский? Я ему, в сентябре: – Если это подлое письмо появится за безликой подписью «секретариат СП», можно ли рассказывать другим, что Вы туда не вошли? Он, хохлясь: – Я не собираюсь делать из этого секрета. (Три года назад: «нежелательная огласка»!..) – Я глубоко рад, Александр Трифоныч, что вы заняли такую позицию! Он, с достоинством: – А какую я мог занять другую? Да какую ж? ту самую... Ту самую, которую в этих же днях совсем неокупаемо, бессмысленно подписал «Новый мир»: горячо одобряем оккупацию! Гадко-казённые слова в соседних столбиках «Литературки» – одни и те же у «Октября» и «Нового мира»!.. Глазами чехов: значит, русские – все до одного палачи, если передовой журнал тоже одобряет ... Да, конечно, жали: не обычный секретариат СП, к которому уже привыкли, но райком партии (дело партийной важности!) звонил в «Новый мир» каждые два часа и требовал резолюцию. Замечешься! А Твардовского в редакции не было: он формально в отпуске. И Лакшин с Кондратовичем поехали к нему на дачу за согласием. |
| А через четверть века «светлый образ почившего» сильно поблёк, и в «осадке» осталась лишь пара анекдотов. – Юрий Владимирович, в Москве новый камерный театр открылся! – Да? И на сколько камер? – Юрий Владимирович! Кто ваш любимый поэт? – Пушкин. Это ему принадлежат строки: «Души прекрасные порывы!» Протопресвитер Виталий Боровой С 1959 г. сотрудником Отдела был о. Виталий Боровой, и нами, «семидесятниками», он воспринимался как живая легенда. Протопресвитер Виталий родился в 1916 г. в Минской губернии; после образования «белопанской Польши» учился в Виленской духовной семинарии, а с 1936 по 1939 гг. – на православном богословском факультете Варшавского университета. В 1920 г. ленинское правительство пыталось захватить Польшу, и в обозе Красной армии, пересёкшей польскую границу, находилось «советское правительство Польши» – разумеется, с участием бесстрашного рыцаря революции, председателя ВЧК Дзержинского. «Даёшь Варшаву! Дай Берлин!» – заливались песенники Первой конармии. «Даёшь Европу!» – вторили советские писатели. Первый наскок не удался, от Варшавы пришлось отступить. Когда Польша в 1920 г. не покорилась, не приняла привезённого в обозе оккупантов «советского правительства Польши», а организовала контрнаступление, Ленин поспешил заключить мир. Ясно, что поход Пилсудского на Киев в апреле 1920 г. – агрессия, хотя её формально прикрывал договор с Петлюрой. А как оценить, спрашивают польские историки, поход Тухачевского на Варшаву? После раздела Польши (пакт Молотова–Риббентропа, 1939 г.) Виталий стал учителем в родной деревне на Витебщине. 23 августа 1939 г. советские люди были поражены до глубины души, прочтя на первых страницах газет сообщение о прибытии в Москву министра иностранных дел Третьего рейха Риббентропа. На следующий день читатели газет могли познакомиться с текстом Договора о ненападении между Германией и СССР и полюбоваться на фотографию: улыбающиеся Сталин и Риббентроп, соединённые дружеским рукопожатием. «Правда» объявила пакт «инструментом мира», «мирным актом», который будет содействовать «облегчению напряжения в международной обстановке». В секретном дополнительном протоколе к Договору 2-я статья гласила: «Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих сторон сохранение независимости Польского государства и о границах такого государства будет окончательно решён лишь ходом будущих политических развитий». В истории дипломатии есть мало документов так цинично провозглашающих намерение ликвидировать и разделить суверенное государство. |
| А ну-ка, за семью такими подписями – да двинуть в Самиздат! через два дня по Би-Би-Си! – со всеми танками не хватит лязга у наших на зубах – вхолостую пролязгают, осекутся! Но с надрывом накручивая ручкой свой капризный «москвич», я ощутил физически, что не подниму эту семёрку, не вытяну: не подпишут они, не того воспитания, не того образа мыслей! Пленный гений Шостаковича замечется как раненый, захлопает согнутыми руками – не удержит пера в пальцах. Диалектичный прагматик Капица вывернет как-нибудь так, что мы этим только Чехо-Словакии повредим, ну, и нашему отечеству, конечно; в крайнем случае, и после ста исправлений, через месяц, можно написать на четырёх страницах: «при всех успехах нашего социалистического строительства... однако, имеются теневые стороны... признавая истинность стремлений братской компартии к социализму...» – т. е., вообще душить можно, только братьев по социализму не следовало бы. И как-нибудь сходно думают и захлопочут искорёжить мой текст остальные четверо. А уж этого – не подпишу я. Зарычал мотор – а я не поехал. Если подписывать такое – то одному. Честно и хорошо. И – прекрасный момент потерять голову: сейчас, под танковый гул, они мне её и срежут незаметно. От самой публикации «Ивана Денисовича» это – первый настоящий момент слизнуть меня за компанию, в общем шуме. А у меня на руках – неоконченный «Круг», не говорю уже – неначатый «Р-17». Нет, такие взлёты отчаяния – я понимаю, я разделяю. В такой момент – я способен крикнуть! Но вот что: главный ли это крик? Крикнуть сейчас и на том сорваться, такого ужаса я не видел за всю свою жизнь. А я видел и знаю много хуже, весь «Архипелаг» из этого, о том же я не кричу? все пятьдесят лет из этого – а мы молчим? Крикнуть сейчас – это отречься от отечественной истории, помочь приукрасить её. Надо горло поберечь для главного крика. Уже недолго осталось. Вот начнут переводить «Архипелаг» на английский язык... Оправдание трусости? Или разумные доводы? Я – смолчал. С этого мига – добавочный груз на моих плечах. О Венгрии – я был никто, чтобы крикнуть. О Чехословакии – смолчал. Тем постыдней, что за Чехословакию была у меня и особая личная ответственность: все признают, что у них началось с писательского съезда, а он – с моего письма, прочтённого Когоутом. |
| В Женеве с 1973 по 1978 гг. подвизался архимандрит Кирилл (Гундяев). Очередной отъезд о. Виталия в Женеву состоялся после перемещения архимандрита Кирилла на должность ректора Ленинградской духовной академии. Однако возвращение о. Витастия из Швейцарии было сопряжено с тяжёлыми испытаниями, о которых поначалу знал только узкий круг посвящённых. Лишь после августа 1991 г. о. Виталий стал рассказывать о пережитом. В 1985 г. на Лубянке начался переполох: на Запад «свалил» шеф лондонской резидентуры Олег Гордиевский. Последовал ряд провалов по линии ПГУ (Первого главного управления) КГБ (внешняя разведка). Тогдашний шеф КГБ Виктор Чебриков бился в истерике; глава ПГУ генерал Владимир Крючков был в предынфарктном состоянии. Было решено отозвать в Москву «долгосрочников» и поставить их на следственный конвейер: не разложился ли, не завербован ли западными спецслужбами? Но о. Виталий, как «церковник», был «профилактирован» ещё весной 1984 г., попав в мелкоячеистый невод контрразведки. Он был вызван в Москву под благовидным предлогом, на несколько дней. Отправился в столицу налегке, без вещей, не подозревая, что ловушка захлопнется в аэропорту Шереметьево-2. Многократная выездная виза была аннулирована; о. Виталию было предписано оставаться в Москве и пока работать в ОВЦС. А вскоре последовал вызов в «органы». Но опального протоиерея пригласили отнюдь не в то зловещее здание, перед которым тогда высилась статуя «железного Феликса». Мы жили в украденном времени. Над Лубянкой долгое время тикали часы, которые ещё Железный Феликс утащил в своё время с колокольни закрытой лютеранской кирхи. Часы были сделаны немецкими мастерами, циферки были латинскими, так что мало кто из москвичей почувствовал разницу. Часики, кстати, до сих пор тикают над крышей этого Дома Без Вывески. За десятилетия существования ЧК – ГПУ – НКВД – МГБ – КГБ эта контора расширялась и захватывала близлежащие здания, пока в центре Москвы не образовался целый режимный микрорайон. (Центральный аппарат РСХА располагался в Берлине в комплексе зданий на Принц-Альбрехтштрассе, однако многие службы были разбросаны по всему городу, занимая 38 зданий). В один из таких «хитрых домиков» и был приглашён всемирно известный православный богослов. |
| Надо полагать, убрать статую Сталина особого труда не составляло. Труднее оказалось освободиться от сталинизма. К тому же из года в год ситуация осложнялась ещё и тем, что на него – на «местный сталинизм» наслаивались последствия советского застойного периода. А в сторонниках брежневских методов правления здесь недостатка не было. Вспоминает Владлен Кривошеев, с 1965 по 1968 гг. собкор «Известий» в Праге. – Не буду повторять про «социализм с человеческим лицом», порыв к демократизации – это общеизвестно. Напомню то, что забылось. Например, что до 1968 г. Чехословакия была единственной соцстраной, где не стояли советские войска – так повелось со времён Готвальда и, естественно, смущало наших генералов. Одновременно чехи были традиционно очень расположены и к России, и к СССР в целом. Исторические русофилы. С давних пор у них бытовало поверье: освобождение от немцев придёт с Востока, когда казацкий конь омочит копыто во Влтаве. Символическим подтверждением этого – бросок войск маршала Конева в мае 1945-го на выручку Пражскому восстанию. Уважение к СССР доходило до нелепостей: помню надписи в пражских ресторанах: «Советский ресторан – образец для нас!» (это для чехов-то!). Конечно, в 1960-е свободнее стали границы, усилился туризм, чехи ездили к нам, на всё уже смотрели трезвее, преклонение сменилось шутками, подковырками – но не более! До 1968-го на моей памяти – единственная неприятная выходка: какие-то юнцы раз сожгли советский флаг (их вывешивали везде и по любому поводу); скорее, дурное ухарство, чем политический акт. И вот – 1968-й. Восторженная атмосфера – как у нас в начале перестройки. «Антисоветские настроения»? Глупости, пражское руководство как раз рассчитывало, что Москва всё одобрит. Реформы? «Известия» публиковали материалы о них под рубрикой «Опыт друзей». В соседней Венгрии Кадар без лишнего шума реформы проводил куда более глубокие. «Атаки против СССР»? Дальше мелких газетных шпилек дело, поверьте, не доходило. Но чехам не повезло ещё и в том, что советским послом у них в то время сидел человек ограниченный и трусоватый. И из посольства летели в Москву панические, всё преувеличивавшие донесения... 271 |
|
|
