| Из всех разобранных выше житий с их редакциями можно набрать десяток, достоверно или вероятно написанный до XV века. Одно из них (Авраамия Смоленского) вполне отличается уже искусственным складом, позже усвоенным северной агиобиографией, и выше указан источник этого исключительного явления. Другое житие (А. Невского) – своеобразный, не повторившийся в древнерусской литературе опыт жития, чуждого приемов житейного стиля. Остальные жития, различаясь между собою свойством источников и фактического содержания, представляют несколько общих топических черт: они писаны для церковного употребления или по крайней мере имели его, некоторые несомненно, другие вероятно; потому все они имеют характер проложной записки, или «памяти» о святом, отличаясь сухим, сжатым рассказом, скудно оживляемым речью действующего лица или библейским заимствованием; в них заметно уже зарождение условных биографических черт и приемов, составивших риторику житий позднейшего времени; но вопреки ей все они, не исключая и двух указанных, имеют в основе своей известную историографическую задачу, ставя на первом плане фактическое содержание жития и не обращая его в материал для церковной проповеди или нравственно-риторического рассуждения. Таковы происхождение и первоначальный вид древнерусской агиобиографии на Севере. Глава III. Киприан и Епифаний С XV века развитие исследуемой отрасли древнерусской литературы заметно принимает иное направление. С одной стороны, усиливается постепенно производительность в этой отрасли; с другой – в ней вырабатывается новый характер, изменяющий отношение к ней историка. Для большинства новых житий предание перестает быть не только единственным, но и главным источником; в то же время начинают перерабатывать прежде написанные жития; развивается особый литературный взгляд, под влиянием которого составляются новые жития и новые редакции старых, найденных неудовлетворительными. С этого времени в житиях получают господство искусственные литературные приемы, устанавливаются сложные правила и условия; сказание о святом уже не ограничивается простой исторической задачей сохранить о нем память в потомстве, но ставит на первом плане другие цели. |
| Известное на Руси с XI–XII вв. «Житие Василия Нового» оказало заметное влияние на древнерусскую литературу, изобразительное искусство и фольклор. В XII – начале XIII в. рассказ о мытарствах был использован при составлении «Слова о небесных силах», предположительно атрибутируемого Авраамию Смоленскому. Описание облика Смерти, являющейся к человеку с различными орудиями, включил в свою редакцию «Повести о споре жизни и смерти» неизвестный книжник XVI в. (см. ПЛДР, т. 7, с. 48–52). Особую популярность «Житие Василия Нового» приобрело в XVII–XIX вв., преимущественно у старообрядцев (этому интересу способствовало также наличие в Житии еще одного пространного эсхагалогического рассказа – «Видения мниха Григория» (о Страшном Суде)). Оно печаталось в старообрядческих типографиях, сохранилось в большом числе списков. Как самостоятельная статья «Хождение Феодоры» помещалось в лицевые рукописные сборники эсхатологического содержания. Известны также старообрядческие настенные лубки XIX в. на этот сюжет. По-видимому, именно «Хождение Феодоры» послужило источником духовных стихов о мытарствах: «Принесли душу грешную Ко лестнице ко небесной. На первую ступень ступила, И вот встретили душу грешную Полтораста врагов; На другую ступень ступила – Вот и двести врагов; Вот на третью ступень ступила – Вот две тысячи врагов возрадовалися: “Ты была наша потешница! Ты была наша наставщица! ” Вот несут они письма да раскатывают, Да раскатывают, все грехи рассказывают». (Русские народные песни, собранные П. Киреевским. Ч. I. Русские народные стихи. М., 1848. 22). Сюжет «Хождения Феодоры» бытовал и как устный прозаический рассказ народно-легендарного характера. Одну из таких его фольклорных версий записал Г. С. Виноградов в Восточной Сибири в первой четверти XX в.: «... “Как умерла ты, Федора?” Она говорит: “Чижолая смерть была, жестокая. Сперва смерть пришла с косой, с пилой... Вот вражье набралося к душе (вот правда, станет человек умирать, глаза-то остолбенеют, вытарашшыт, быдто каво боится...), караулят душу вражье. |
| Выше мы сказали, что весьма наклонны вместе с Шевыревым усвоять преподобному Аврамию Смоленскому «Слово о небесных силах и чего ради создан бысть человек и о исходе души». В одной из Волоколамских рукописей л. 101) слово усвояется преподобному отцу Авраамию; а основанием видеть в преподобном Авраамии Аврамия Смоленского служит для нас то, что последний, будучи проповедником покаяния, занимался мытарствами, которым посвящена половина нашего слова, и приказал написать икону с их изображением (житие). Неизвестному Кириллу, в котором не должно видеть Туровского, как мы также указывали выше, усвояется «Слово в 1 неделю поста, поучение на сбор». Слово, как будто очень не худое или даже и совсем очень хорошее, состоит из двух частей: в первой части – о посте, именно – об его важности и в чём он должен состоять, чтобы быть истинным постом; во второй части передаётся история совершаемого в первую неделю празднества православия 1526 . Слишком не многочисленны известные в настоящее время по именам до-монгольские писатели слов и поучений в собственном и несобственном смысле. Но очень возможно, что были и другие, подобные Кириллу Туровскому , исключительные ораторы, т. е. ораторы, получившие так же, как и он, настоящее образование. Во всяком случае, несомненно, что были и ещё другие кроме указанных неисключительные слагатели слов и поучений с образованием, состоявшим из одной грамотности 1527 . Мы сказали выше, что число этих последних не должно быть представляемо слишком большим, так как писательство в настоящем роде, о котором говорим, есть вещь весьма трудная для человека только грамотного. Полагаем однако, что к сказанному должна быть сделана оговорка. Слагателей слов и поучений сколько-нибудь самостоятельных, сколько-нибудь таких, которые бы имели действительное право и претензию на имя сочинителей, нет сомнения, было немного. Но затем оставался ещё особый род сочинительства – компиляция, некоторая переделка слов греческих или составление новых слов посредством выбора из них, с небольшим в том и другом случае прибавлением собственного авторства. Думаем, что количество этого особого рода сочинителей должно быть предполагаемо наоборот более или менее значительным. |
| Вообще, житие преподобного Авраамия Смоленского, написанное ближайшим учеником его Ефремом, хотя достойно замечания как литературный и вместе исторический памятник 1-й половины XIII в., но не показывает в авторе ни больших дарований, ни уменья выражать свои мысли правильно, последовательно и немногословно. Нет сомнения, что на поприще церковного красноречия, кроме святителя Туровского Кирилла, подвизались тогда и другие просвещенные пастыри. Это видно из представленных уже нами отзывов о митрополитах Клименте Смолятиче и Кирилле I, и особенно о преподобном Авраамии Смоленском. Клименту Смолятичу, может быть, принадлежит “Слово о любви Климове”, сохранившееся в позднем списке. Авраамию Смоленскому некоторые приписывают “Слово о небесных силах, чесо ради создан бысть человек”, или Слово о мытарствах, которое в одном из поздних списков надписано именем преподобного отца нашего Авраамия., хотя во многих других и более древних списках надписывается именем святого Кирилла или святого Кирилла Философа, а под именем митрополита Кирилла I не сохранилось ни одного слова. Зато встречаются в рукописях поучения неизвестных писателей, которые, по всей вероятности, составлены были в России в период домонгольский. Такими кажутся нам двенадцать Слов, помещенные в Прологе Новгородской Софийской библиотеки XII – XIII вв. за первую половину года и потом встречающиеся в другом Прологе той же библиотеки XIII – XIV вв., именно: пять Слов на предпразднства великих праздников и семь на самые праздники. Догадку свою мы основываем на следующих соображениях: а) славянский Пролог, без сомнения, переведен с греческого, но в греческом, как он ныне известен, помещаются только краткие жития святых без всяких Слов и поучений; б) славянский Пролог мог быть принесен к нам первоначально от славян южных, но и там, сколько известно из болгаро-сербского Пролога XIII в., помещались в Прологах только жития без поучений; следовательно, поучения могли быть внесены в Пролог только в России; в) правда, и в России могли быть внесены в Пролог статьи не русские, а греческие, существовавшие в славянском переводе, как действительно и внесены, кроме сказаний из греческих Патериков, и некоторые греческие Слова и поучения, но замечательно, что эти Слова и поучения, внесенные в древние наши Прологи XII – XIV вв. |
| Прочитав живые и увлекательные страницы генерала Ратча о действиях нашей гвардейской артилерии, я беру у него приведенный им совет Фридриха Великого: «aimez les details», 17 будучи уверен, что меня не упрекнут за то, что я, при разборе романа графа Толстого, увлекся в лишния подробности, невольно пробудившияся во мне при воспоминании о славных днях нашей армии. Вопреки моим ожиданиям, следующий день 25-го августа прошел миролюбиво для обеих армий; но нас придвинули еще ближе к боевой линии. Хотя мы составляли третью линию, однако мы знали, что уже находимся под выстрелами. Глубоко-трогательное зрелище происходило в этот день, когда образ Смоленской Божией Матери, при церковном шествии и с молебным пением, был обносим по рядам армии в сопровождении нескольких взводов пехоты, с киверами в руках и с ружьями на молитву. Теплое религиозное чувство привело в движение все войско; толпы солдат и ратников повергались на землю и безпрестанно преграждали торжественное шествие: все желали, хотя коснуться иконы; с жадностью прислушивались к молебному пению, которое для многих из них делалось панихидою, – они это знали, и на многих ратниках, у которых на шапках сияли кресты, были надеты белые рубашки. Вся наша армия походила тогда на армию крестоносцев, и, конечно, наши противники были не лучше мусульман: те призывали Аллаха, а у французов имя Божие едва-ли было у кого на устах. Кутузов помолился пред иконою и объехал всю армию, громко приветствуемый ею. Я был послан в этот день для ознакомления с местностью наших парков и ординарцем для принятия приказаний начальника всей артилерии, графа Кутайсова. Вот что велел он мне, уже вечером, передать моим товарищам: «подтвердите от меня во всех ротах, чтоб оне с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки, сказать командирам и всем гг. офицерам, что, только отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно достигнуть того, чтобы неприятелю не уступит ни шагу нашей позиции; артилерия должна жертвовать собою. Пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор. Если б за всем этим батарея и была взята, хотя можно почти поручиться в противном, то она уже вполне искупила потерю орудий». Эти знаменательные слова графа Кутайсова сделались его духовным завещанием артилерии, и, конечно, его приказания были на следующий день буквально исполнены. |
| Слово о мытарствах приписано Кириллу философу, неизвестно какому; но оно подвергалось на Руси разным переделкам, записано во многих сборниках, и с самой глубокой древности доставляло предкам искреннее назидание. В слове этом находятся почти все главные истины и догматы нравственно-аскетического проповедничества, которые раскрыты и в церковно- исторической литературе, особенно в житиях святых. Так, в нем говорится о необходимости добродетелей для спасения души, а именно: поста, молитвы, покаяния, исповеди, епитимии, и вообще нравственных подвигов; ибо живущих без подвигов, в покое и довольстве, говорит слово, ждет гнев Божий. Излагаются догматы, служащие основою и побуждением к сим добродетелям и подвигам, а именно: учение о смерти, влиянии на человека ангелов и бесов, о суде, воскресении, вечной муке и вечном блаженстве. Здесь же в первый раз высказывается учение о близком разрушении мира (с окончанием семи тысячелетия) и пришествии антихриста. «И вот уже видим приближающийся конец миру и скончавшийся урок житию. Уже бо мало (остается) нашего живота и века». Но главным образом в слове раскрыто учение о мытарствах. Это учение имеет сходство с хождением ап. Павла по мукам; оно же находится в житиях Василия Нового, Антония Римлянина и Авраамия Смоленского. В этом же слове находятся почти все истины практические, входящие в состав древнего проповедничества. Так, в нем говорится об умственных заблуждениях и недостатках народа: суеверии, чародействе, страсти к ворожбе, гаданию по приметам, ношению талисманов, и ересях; о нравственных недостатках: пьянстве, объедении, блуде, страсти к пиршествам, играм, музыке, пляске, корыстолюбию, отдаче денег на проценты, взяточничестве, воровстве, грабительстве, драчливости, сквернословии, лжи, клевете и подобных страстях. Особенно обличается немилосердие к нищим и рабам, обременение последних работою и неудовлетворение их пищей и одеждою. Все эти заблуждения и пороки обличаются бесами на 20-ти мытарствах и уготовляют душе вечную муку в огненном озере. «Если душа исполнила все заповеди Божии, но была немилостива к нищим и рабам, то все же будет истязана от воздушных бесов». Изложение слова отличается недостатками, свойственными церковно-славянскому языку, простотою, тождесловием, многословием, темнотою и вообще неправильным построением речи. Напр. «да нельзе се их запрети (оспорить грехи)»… «Язык молчанием затворится»... «Да тем (грешным) явится им ярость Божия, полна гнева и яру, беду отмщения носящи»... В расположении мыслей, по обычаю древних слов, господствует беспорядок, повторение и растянутость, от которых зависит длинна слова. Виды практического проповедничества |
| В Смоленской г. Авраамиева монастыря, что в Смоленске, в Смоленском же уезде 159 дворов. Оброчных денег 95 руб. 31 алт. 4 д., за столовые запасы 186 р. 5 алт. 6 д. Итого 282 р. 4 алт 2 д. Хлеба в посеве бывает ржи 52 четверти, ярового 66 четвертей 6 четвериков, хлебных запасов 277 четвертей с полосминою. А по расписанию имеется на двор денег по 1 р. 25 алт. 5 д. хлебных запасов по 2 четверти без полосмины, да на посев ржаного и ярового по 6 четвериков. Вышеписанные положенные как со оных, так и с других синодальной команды вотчин доходы определены платить неровно, смотря по вотчинным угодьям и по крестьянскому семейству на тяглых их крестьянских жеребьях, по прежним до состояния Монастырского Приказа архиерейских домов и в монастырях от начальствующих определениям, а иным некоторым вотчинам против оного же чинено определение в Монастырском Приказе, а колико в которой вотчине тяглых жеребьев и сколько на каком тяглом жеребье крестьянских дворов и с тех тяглых жеребьев почему помянутых оброчных денег и хлеба и других монастырских доходов платить и пашни пахать, и сено косить и прочей монастырской работы работать определение, о том в Монастырском Приказе известия не имеется; а что вышеупомянутым по пропорции дворового числа расписанием оные доходы с дворового числа и показаны. Итого (кроме вышеписанной Воронежской губернии доходов) в сущую приказную верность принять не можно, потому что тем доходом оклад состоит не с дворового числа с крестьянских жеребьев, а оное расписание учинено до получения из синодальной команды подлинных ведомостей. 24. Выписка из доношения Патриаршего Дворцового Приказа Св. Синоду о платежах при патриархах натурой в патриарший дом с подмосковных вотчин Из дела Синод, арх. за 1723 год 527 В прошлых годах при бывших святейших патриархах Московского уезда и иных уездов синодальных подмосковных вотчин крестьяне платили в синодальной дом по окладу с осмака по фунту масла коровья, да по 40 яиц в год, да с выти по полуосмине орехов в год. И со оных вотчин крестьяне оные столовые запасы масло и яйца и орехи платили по 705 год. |
| – 648– Автор, впрочем, признает учительность обязанностью и священника, но благодаря слабой степени просвещения в древней Руси – её «невозможно было требовать от каждого приходского священника». Отсюда, говорит он, – «мы встречаем прямые запрещения для некоторых священников «держать детей духовных», а вместе с тем учить и читать пред людьми (стр. 135). Мы, по крайней мере, не знаем такого запрещения, связанного с известным лицом и временем. Самое содержание ставленой грамоты отрицало бы легальность подобных запрещений. Были скорее, так сказать, частные воззрения в подобном роде и было только нравственное осуждение лиц, которые, будучи невысокими умственно, брались бы за учительское дело. Проф. С.И. Смирнов верно говорит, что учительность духовника понималась в смысле умения руководить в нравственной жизни, Однако ставить это в связь с тем, что от духовника книжность требовалась только в практическом смысле (стр. 136), представляется мало основательным. Мы и здесь должны указать на те отношения между духовником и духовными чадом, которые должны быть по внутренней природе исповеди. В пояснение того, чем должен был располагать духовник для своей учительности, автор приводит перечень книг, которые считались обязательными иметь духовнику по предисловию ко второму (1624 г.) изданию теперешнего номоканона при Б. требнике (стр. 137, прим. 2). Однако нужно бы отметить, что все эти книги предполагаются обязательными одинаково и для епископа и для иереев; если же здесь духовник почитается «паче» обязанным иметь те же книги, то ведь указываемый теперь номоканон издавался собственно для духовников. В ряду исторических примеров учительных духовников автор исчисляет – Авраамия Смоленского, Кирилла Белозерского, Пафнутия Боровского, Иосифа Волоколамского и Даниила Переяславского (стр. 134–144). Помимо того, что все это исключительные примеры, – по крайней мере, три из этих лиц, если и выдвигались на поприще учительства, то самое меньшее постольку же как духовники, поскольку и как игумены – настоятели. |
| Не хотели читать по-гречески — выучились по-немецки, вместо Платона и Эсхила набросились на Каутских и Леппертов» . Резко негативная оценка уровня просвещенности Киевской Руси была дана Е. Голубинским. Приводить ее здесь я не буду — позднее она была подвергнута научной критике. И все же, подводя итоги столетней дискуссии на эту тему, современный исследователь приходит к выводу, что «поиски в древнерусской литературе следов греческой классической образованности оставались бесплодными, в то время как значение греческого языка, в том числе и в сфере философско-богословской терминологии, отчетливо проявилось в обилии заимствований из него. И все же нам предстоит убедиться, что отсутствие гуманитарного образования в Киевской Руси, во всяком случае в систематических его формах, во многом предопределило облик древнерусского богословия, непохожего ни на византийское, ни на западноевропейское… Важнейшим отличием, видимо, является отсутствие на Руси классической образованности, прежде всего ее незнакомство с философией Платона и Аристотеля. Античная мудрость была доступна древнерусскому читателю лишь в виде немногочисленных изречений в составе сборников (в Пчеле и т. п.). Эти скудные, частью апокрифические фрагменты не могли дать никакого представления о методе и главных идеях классической философии. А без владения ее понятийным аппаратом важнейшие сочинения греческой патристики даже в славянском переводе должны были остаться непонятными для древнерусского читателя. Этим объясняется не только эклектизм переводной литературы, но и в еще большей степени — полное отсутствие в оригинальной древнерусской литературе таких фундаментальных жанров, как догматический и экзегетический… На Руси же борьба с остатками язычества, а лучше сказать, против удобного симбиоза христианства и язычества, была направлена не столько на рациональное переубеждение, сколько на преодоление продолжавшегося сосуществования (Konkurrenz) обрядов и обычаев. Мы нигде не найдем ни рационального изложения учения волхвов (ср. также «глубинные [голубиные] книги» в Житии Авраамия Смоленского), ни его аргументированного опровержения. Очевидно, что это — следствие той основной черты, которая была указананами в пункте первом: отсутствия классической образованности. В итоге многочисленные похвалы книжному учению никогда не конкретизируются, подчеркивая лишь «сладость» церковной литературы. Древнерусскому читателю были незнакомы муки выбора в условиях обилия книг, столь характерные для Византии: светской, т. е. антицерковной, литературы, кажется, вовсе не существовало, или, во всяком случае, она не оказалась достойной цитирования и полемики с ней. Именно здесь, может быть, отчетливее всего проявляется слабость древнерусского христианства, состоящая в недостаточной его рефлексированности, осознанности» . |
| В нашу задачу не входит распространяться об историческом и литературном значении произведений упомянутого века. В этом кратком обзоре мы ограничимся перечислением таких произведений, в которых так или иначе сохранились следы современного автору исторического перелома нашествия Татар. Рассказы очевидцев и личные воспоминания придают особенную ценность одному из главных произведений севернорусской агиографии, житию преп. Авраамия Смоленского. Автор жития, один из учеников святого, дает в своем произведении интересные указания на источники своего образования, перечисляя несколько сочинений из современной, знакомой ему литературы, которая, в свою очередь, должна была отразиться на приемах и содержании его собственного произведения. И действительно, автор обнаруживает в себе человека, знакомого с литературными приемами искуственных житий: он снабжает свой труд необходимым предисловием, пользуется общими местами и типичными выражениями своих литературных образцов, приводит цитаты и сравнения из известной ему духовной литературы, в частности из Священного писания, и оканчивает житие похвалой святому. В одном выражении этого послесловия, где жизнеописатель молит Богородицу словами: «поганых нашествия испроверзи... измаильския языки разсыпли», исследователи видят намек на время, когда было написано житие, время татарского нашествия. К той же эпохе относится и другое произведение севернорусской агиографической литературы, Сказание о мученической кончине князя Михаила Черниговского и боярина его Феодора, приведенное летописями под 1245 годом 1 . Автор, который назвал свой труд словом, сложенным «в кратце на похвалу сватыма», был, по всей вероятности, современник описанному им событию. Отсутствие живых черт и свежих личных воспоминаний в его рассказе не позволяют видеть в нем очевидца. Безыскуственный рассказ обходится без обычных общих мест житий и без лишних отступлений от хода событий. Единственное, на что не скупится автор, это обильный разговорный элемент, которым оживляется рассказ 2 . Описывая печальные последствия татарского нашествия, автор между прочим дает следующую картину, взятую из живой действительности: «инии же бежаша в земли дальнии, инии же крыяхуся в пещерах и в пропастех земных, а иже в градех затворишася, ти исповеданием и со слезами Богу молящеся, тако от поганых немилостивно избьени быша; а инии же крыяхуся в горах и в пещерах и в пропастех и в лесех, мало от тех остася». |
|
|
