| Однако в больших городах, где снег с мостовой частично расчищался, частично утрамбовывался, можно было и зимой ездить в колесных экипажах. « Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу, карета Ростовых подъехала к театру », — так описана зимняя поездка Ростовых в оперу («Война и мир» Толстого). В «Пиковой даме» по Петербургу зимой разъезжают кареты явно на колесах, а не на полозьях. В начале повести Л. Толстого «Казаки» есть фраза: « Редко, редко где слышится визг колес по зимней улице ». Масти лошадей Масти, то есть расцветки, лошадей собственно нельзя считать забытыми словами-архаизмами, но если прежде значения их были известны каждому, то ныне разбираются в них только люди, имеющие дело с лошадьми. Между тем вряд ли найдешь произведение русской классики без этих знакомо-незнакомых терминов. Потому есть смысл кратко объяснить смысл слов, обозначающих основные масти: для простоты — в словарном порядке. БУЛАНЫЙ — светло-желтый, с черным хвостом и гривой. ВОРОНОЙ — сплошь черный. ГНЕДОЙ — темно-рыжий, с черным хвостом и гривой. В чичиковской тройке гнедым был коренник. ИГРЕНЕВЫЙ — рыжий, со светлой гривой и хвостом. У старого графа Ростова в «Войне и мире» игреневый меринок. КАРАКОВЫЙ — темно-гнедой, почти вороной, со светлыми (желтоватыми) пятнами, так называемыми подпалинами, в паху и на шее. Караковой была верховая лошадь Вронского Фру-Фру в «Анне Карениной». Некрасовский торговец дядя Яков — « седенький сам, а лошадка каракова »; тут подчеркивается цветовой контраст белых волос хозяина и темной масти лошади. КАРИЙ — масть средняя между вороной и гнедой. Грива и хвост при этом обычно черные. КАУРЫЙ — светло-каштановый, рыжеватый. В чичиковской тройке — левый пристяжной. МУХОРТЫЙ — гнедой, с желтоватыми подпалинами. ПЕГИЙ — в крупных пятнах. ПОЛОВЫЙ — бледно-желтый. САВРАСЫЙ — темно-желтый, с черной гривой и хвостом. В «Преступлении и наказании» с потрясающей силой описана саврасая крестьянская клячонка, которую пьяные забивают до смерти. СИВЫЙ — серый, темно-сизый. |
| В.В. Виноградов Буланый, вороной, гнедой и др. Буланый, вороной, гнедой, каурый, мухортый, пегий, саврасый, соловый, чалый, чубарый. В течение XVIII–XIX вв. класс имен прилагательных пополняется и расширяется с поразительной быстротой – соответственно общему темпу роста великого русского языка. Как лексический материал для творчества качественных определений используются главным образом основы имен существительных и глаголов. [...] В предшествовавшем бытовом запасе качественные оттенки цветовых названий определялись главным образом посредством указания на сходство с цветом какого-нибудь предмета. Имена прилагательные этого рода имели очень конкретное значение. Эта бо льшая конкретность значений древнего имени прилагательного и в связи с этим меньший объем его смысловых связей с именами существительными ярко выступают в обозначениях лошадиных, отчасти собачьих мастей. Соответствующие обозначения, в значительной своей части восходящие к тюркским заимствованиям, вследствие исключительности своего применения имеют до сих пор сильный привкус предметности. Вороной, буланый, гнедой, каурый, мухортый, пегий, саврасый, соловый, чалый, чубарый – употребляются непосредственно как клички лошадей. (Виноградов. Русск. язык, с. 184–185). Читать далее Источник: История слов : Ок.1500 слов и выражений и более 5000 слов, с ними связ./В. В. Виноградов; Рос. акад. наук. Отд-ние лит. и яз. Науч. совет " Рус. яз. " . Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. - М., 1999. - 1138 с. ISBN 5-88744-033-3 Поделиться ссылкой на выделенное |
| С цветом волос первых носителей прозвищ связано происхождение многих «цветовых» фамилий. Их гамма сводится к трем основным цветам: белому, черному и рыжему или красному. Белокурые предки оставили потомкам фамилии Белаков (Старочеркасская); Беланов (Боковская, Вешенская); Беликов (Егорлыкская, Мечетинская); Белов (7 станиц); Белоклоков (Кумшацкая); Белоусов (11 станиц); Беляев (Митякинская, Кундрюченская, Ольгинская); Беляевсков (Есауловская, Николаевская); Беляков (Камышевская, Скурищенекая); Беляничев (Богоявленская); Белянцев (Старочеркасская); Луданов (Грушевская), от луданый – белобрысый Станичник с ранними сединами и седоволосый человек, прибывший на Дон в пожилом возрасте, также получили соответствующие прозвища: Седов (Есауловская, Кагальницкая, Скородумовская, Черкасск, Новочеркасск); Сиволобов (Константиновская, Кумшацкая, Новочеркасск). Черноусых и черноволосых наделяли прозвищами Черный Ус, Черныш, Чернушка, Черный и т. д. От них пошли фамилии Черненков (Грушевская, Семикаракорская, Старочеркасская); Черников (5 станиц); Чернобровкин (Багаевская, Михайловская); Черноиванов (Вешенская); Черномазов (Старочеркасская); Чернов (8 станиц); Черноусов (Болотовская, Кочетовская, Кундрюченская); Чернышков (Усть-Белокалитвенская); Чернышев (10 станиц). Огненные, медные, золотые, красные, багряные кудри предков запечатлели фамильные прозвания Багрянцев (Семикаракорская); Краснов (Вешенская, Иловлинская, Семикаракорская); Красный (Гундоровская, 1752 г.); Рудаков (Калитвенская, Митякинская, Семикаракорская, Усть-Белокалитвенская); Рудин (Константиновская); Рудов (Вешенская, Николаевская, Новочеркасск, Павловская, Старочеркасская); Рудухин (Скородумовская); Рыжкин (Велико-Княжеская, Камышовская, Кундрюченская, Мариинская); Рыжов (Нижнемихайловская, Митякинская); Рышкин (Болотовская, Каргальская, Константиновская, Кундрюченская). Значительно реже, чем основные цвета, в антропонимических портретах появлялись такие старинные обозначения цветов, как буланый, гнедой, карий. Обычно их область применения ограничивается описанием масти домашних животных, прежде всего лошадей. Но иногда, чтобы наиболее точно обозначить цвет волос человека, авторы прозвищ использовали и эти термины, главным образом, для характеристики разных цветовых оттенков. Среди них светлый или темный «шатен», рыжеватый или каштановый: Карев (Вешенская, Калитвенская), от карий – бурый, каштановый; Карин (Вешенская), от карий; Гнеденко (Старочеркасская), от гнедой – темнорыжий; Буланин (Заполянская). Буланов (Богоявленская, Константиновская, Мелиховская), от буланый – рыжеватый; Буров (Сиротинская, Грушевская). |
| . — Угорелые! Мы и действительно были в каком-то чаду, нас охватила неудержимая полудетская потребность бегать, петь, смеяться и делать все очертя голову. А между тем час езды по скверной дороге начал на меня действовать неблагоприятно — старый буланый мне надоел, и во мне охладела охота держать в руках веревочные вожжи; но невдалеке, на горизонте, засинел Селиванов лес, и все ожило. Сердце забилось и заныло, как у Вара при входе в Тевтобургские дебри. А в это же время из-под талой межи выскочил заяц и, пробежав через дорогу, понесся по полю. — Фуй, чтоб тебе пусто было! — закричали вслед ему Аннушки. Они все знали, что встреча с зайцем к добру никогда не бывает. И я тоже струсил и схватился за свой кинжал, но так увлекся заботами об извлечении его из заржавевших ножен, что не заметил, как выпустил из рук вожжи и, с совершенною для себя неожиданностию, очутился под опрокинувшеюся телегою, которую потянувшийся на рубеж за травкою буланый повернул самым правильным образом, так что все четыре колеса очутились вверху, а я с Роськой и со всею нашею провизиею явились под спудом… Это несчастие с нами случилось моментально, но последствия его были неисчислимы: гитара Аполлинария была разломана вдребезги, а разбитые яйца текли и заклеивали нам лица своим содержимым. Вдобавок Роська ревела. Я был всемерно подавлен и сконфужен и до того растерялся, что даже желал, чтобы нас лучше совсем не освобождали; но я уже слышал голоса всех Аннушек, которые, трудясь над нашим освобождением, тут же, очень выгодно для меня, разъяснили причину нашего падения. Я и буланый были тут ни в чем не причинны: все это было делом Селивана. Это была первая хитрость, чтобы не допустить нас к его лесу; но, однако, она никого сильно не испугала, а, напротив, только привела всех в большое негодование и увеличила решимость во что бы то ни стало исполнить всю заду манную нами программу. Нужно было только поднять телегу, поставить нас на ноги, смыть с нас где-нибудь у ручейка неприятную яичную слизь и посмотреть, что уцелело после нашего крушения из вещей, взятых для дневного продовольствия нашей многоличной группы. |
| Девушки, идучи по рубежу, пели: «Распашу ль я пашеньку, посею ль я лен-конопель», а ритор им вторил басом. Попадавшиеся нам навстречу мужики кланялись и опрашивали: — Куда поднялись? Аннушки им отвечали: — Идем Селиванку в плен брать. Мужики помахивали головами и говорили: — Угорелые! Мы и действительно были в каком-то чаду, нас охватила неудержимая полудетская потребность бегать, петь, смеяться и делать все очертя голову. А между тем час езды по скверной дороге начал на меня действовать неблагоприятно — старый буланый мне надоел, и во мне охладела охота держать в руках веревочные вожжи; но невдалеке, на горизонте, засинел Селиванов лес, и все ожило. Сердце забилось и заныло, как у Вара при входе в Тевтобургские дебри . А в это же время из-под талой межи выскочил заяц и, пробежав через дорогу, понесся по полю. — Фуй, чтоб тебе пусто было! — закричали вслед ему Аннушки. Они все знали, что встреча с зайцем к добру никогда не бывает. И я тоже струсил и схватился за свой кинжал, но так увлекся заботами об извлечении его из заржавевших ножен, что не заметил, как выпустил из рук вожжи и с совершенною для себя неожиданностию, очутился под опрокинувшеюся телегою, которую потянувшийся на рубеж за травкою буланый повернул самым правильным образом, так что все четыре колеса очутились вверху, а я с Роськой и со всею нашею провизиею явились под спудом… Это несчастие с нами случилось моментально, но последствия его были неисчислимы: гитара Аполлинария была разломана вдребезги, а разбитые яйца текли и заклеивали нам лица своим содержимым. Вдобавок Роська ревела. Я был всемерно подавлен и сконфужен и до того растерялся, что даже желал, чтобы нас лучше совсем не освобождали; но я уже слышал голоса всех Аннушек, которые, грудясь над нашим освобождением, тут же, очень выгодно для меня, разъяснили причину нашего падения. Я и буланый были тут ни в чем не причинны: все это было делом Селивана. Это была первая хитрость, чтобы не допустить нас к его лесу; но, однако, она никого сильно не испугала, а, напротив, только привела всех в большое негодование и увеличила решимость во что бы то ни стало исполнить всю задуманную нами программу. |
| Шагая по узенькой окраинной улочке, он неожиданно услыхал невообразимый шум, доносившийся со двора. Кричали и ругались крестьяне, отчаянно ржала лошадь. Эмиль тотчас шмыгнул в ворота, желая узнать, что там происходит. Его глазам представилось зрелище, заставившее его вздрогнуть. Во дворе была старая кузница, и в отблесках пылающего горна, в толпе злющих-презлющих крестьян Эмиль узнал своего буланого конька. Крестьяне, все как один, были вне себя от злости. Угадай, почему они злились? Да потому, что молодой буланый конь ни за что не давал себя подковать. Как только коваль пытался поднять его ногу, конь вставал на дыбы, бешено бил копытами и лягался так, что крестьяне рассыпались в разные стороны. Коваль просто не знал, что делать. – Много лошадей довелось мне подковать на своем веку, но такого коня я еще не встречал. Ты, может, не знаешь, кто такой коваль? Это кузнец, который обувает лошадей. Да, да, потому что коню, так же как и тебе, нужна обувка, а не то он в кровь сотрет копыта и будет спотыкаться и скользить по обледенелой дороге. Обувь эта не обычная – это железные скобы, которые накрепко прибивают гвоздями к копытам. И называют их подковами; тебе, может, случалось их видеть. Однако молодой буланый конь, верно, решил, что обувка ему ни к чему. Он стоял смирно и кротко до тех пор, пока не дотрагивались до его задних ног. Но стоило кузнецу приблизиться к коню и чуть коснуться его ноги, как снова начинался настоящий цирк – конь лягался и отпрыгивал в сторону, хотя полдюжины крестьян висели на нем, пытаясь удержать на месте. Барышник из Молиллы, купивший коня, постепенно приходил в ярость. – Дай-ка я сам, – сказал он и злобно схватил заднюю ногу жеребца. Но конь так лягнул его, что барышник шлепнулся прямо в лужу. – Эхе-хе, хе-хе, вот так-то, – сказал старый крестьянин, долго наблюдавший за происходящим. – Нет уж, поверьте мне, этого коня не подковать! Ведь дома в Туне его пытались подковать раз двадцать, не меньше. Тут барышник смекнул, что с конем его надули, и еще пуще рассвирепел. |
| – Вяземский едет ко мне? – сказал Морозов. – Что он, рехнулся? Да может, он едет мимо. Ступай к воротам и подожди! А если он поворотит сюда, скажи ему, что мой дом не кружало, что опричников я не знаю и с ними хлеба-соли не веду! Ступай! Слуга колебался. – Что еще? – спросил Морозов. – Боярин, твоя надо мной воля, а этого не скажу Вяземскому! – Ступай! – закричал Морозов и топнул ногой. – Боярин! – сказал, вбегая, дворецкий. – Князь Вяземский с опричниками подъезжает к нашим воротам! Князь говорит, яде послан от самого государя. – От государя? Он тебе сказал – от государя? Настежь ворота! Подайте золотое блюдо с хлебом-солью! Вся дворня чтобы шла навстречу посланным государя! Между тем ближе и ближе слышались звон и бряцанье бубна; человек двадцать всадников, а впереди Афанасий Иванович на статном караковом жеребце, в серебряной сбруе, въехали шагом на двор Морозова. На князе был белый атласный кафтан. Из-за низко вырезанного ворота виднелось жемчужное ожерелье рубахи. Жемчужные запястья плотно стягивали у кистей широкие рукава кафтана, небрежно подпоясанного малиновым шелковым кушаком с выпущенною в два конца золотою бахромой, с заткнутыми по бокам узорными перчатками. Бархатные малиновые штаны заправлены были в желтые сафьянные сапоги, с серебряными скобами на каблуках, с голенищами, шитыми жемчугом и спущенными в частых складках до половины икор. Поверх кафтана надет был внакидку шелковый легкий опашень золотистого цвета, застегнутый на груди двойною алмазною запоной. Голову князя покрывала белая парчовая мурмолка с гибким алмазным пером, которое качалось от каждого движения, играя солнечными лучами. Черные кудри Афанасия Ивановича, выбегая из-под шапки, смешивались с его бородой, короткой и кудрявою. Легкий ус образовывал над верхнею губой не черную полосу, но лишь темную тень. Стан Вяземского был высок и строен; вид молод и весел. Согласно роскошному обычаю того времени, пешие конюхи вели за ним под уздцы шесть верховых коней в полном убранстве; из них один был вороной, один буланый, один железно-серый, а три совершенно белой масти. На головах коней качались цветные перья, на хребтах их пестрели звериные кожи или парчовые чепраки и чалдары, усаженные дорогими каменьями, и все шестеро звенели на ходу множеством серебряных бубенчиков или золотыми прорезными яблоками, подобранными в согласный звон и висевшими по обеим сторонам налобников длинными гроздами. |
| Например, немало слов, связанных с коневодством, было заимствовано в русский язык с востока, в частности из тюрко-монгольских языков. Здесь прежде всего можно отметить слово лошадь, а также некоторые названия мастей (буланый, мухортый, каурый и др.). Поэтому когда мы в этимологическом словаре А. Г. Преображенского (I, 528) читаем (со ссылкой на Ф. Миклошича и Н. В. Горяева), что русское слово мерин пришло к нам с севера – от варягов, то уже в плане реалий данное предположение вызывает определенные сомнения. На самом деле слово мерин также проникло к нам с востока – из монгольских языков: монг. морь, др.-монг. morin, калм. mörin " конь». Разумеется, в рамках одного очерка нет возможности детально проанализировать рассмотренные нами критерии, на основании которых устанавливается заимствованный характер слова, а также определяется направление и конкретные пути заимствования. Кроме того, в практике этимологизирования, по большей части, приходится обращаться не к одному какому-то критерию, а к их совокупности. Причем эта совокупность не является простой суммой отдельно взятых критериев, ибо они, с одной стороны, составляют неразрывное единство, а с другой – находятся между собой в сложных и противоречивых отношениях. Это обстоятельство крайне затрудняет комплексный этимологический анализ заимствованной лексики. В заключение рассмотрим случай, который позволит нам перейти от изложения общих принципов и краткой характеристики отдельных критериев к их практическому применению – на конкретном примере, который до сих пор среди этимологов считается спорным. Возьмем лит. káušas " ковш» и рус. ковш. Эти два слова не могут быть исконно родственными, ибо они вообще не отражают обычных балто-славянских фонетических соответствий (литовскому káušas закономерным соответствием в русском языке явилось бы слово В то же время они вполне сопоставимы при допущении фонетической субституции в процессе заимствования. Но здесь и возникает главный вопрос: кто же у кого заимствовал слово? Одни этимологи считают, что русское слово ковш (так же как блр., укр. ковш и пол. kousz) было заимствовано из литовского языка (Фасмер, II, 273). Другие, напротив, полагают, что процесс заимствования шел в обратном направлении (Трубачев 1966: 302–303). 52 Для решения этого спорного вопроса обратимся к рассмотренным выше критериям. |
| В Духовном Подвиге сражений Он не нуждается ни в ком Так сталь протравленная чернью Лихим становится Клинком. Усталость в сумерках осенних, Не повернет событий вспять Над ним, Благословенной Сенью, Простерла Крылья - Благодать... ЛЮБОВЬ 2010/12/27, 19:49:12 Все стихи замечательные. Любовь, спаси, Господи, за Набат Надежды. Марина Чернова 2010/12/27, 08:37:58 Благословите Дорогие друзья за 23 декабря - в стихе ВОСПОМИНАНИЯ О ДУХОВНОМ ОТЦЕ - почему-то нет окончания... Сегодня 27 декабря я его снова разместила с окончанием. Просьба убрать стих за 23 декабря, а сегодняшний с окончанием - ОСТАВИТЬ. Спаси вас Господи. Простите. С любовью к вам - ЛЮБОВЬ А. Любовь 2010/12/27, 08:32:03 ВОСПОМИНАНИЯ О ДУХОВНОМ ОТЦЕ Когда закат свои расправит крылья И ночь Афонский вечер принесёт, Я утомлённый и покрытый пылью Закончу трудный, долгий переход. Спускаясь с каменистого кургана На берег перломутровой волны Так радостно всхрапнёт мой мул буланый, Пытаясь повод вырвать из руки, Чтоб поскорее до воды добраться - День знойным был, во рту горчит полынь - Но я прикрикну: " Перестань брыкаться! К воде успеется... Ну а пока, остынь! " ... Когда подковой месяц загорится И закружится звёздный хоровод, Тогда пойдём мы к морю помолиться И смыть с себя дороги пыль и пот... Уйдёт мой мул к траве прибрежной Щипать ковёр не кошеной травы, А я, спою молитвы безмятежно, И помолюсь до предрассветной синевы... И вспомню все, как я сюда когда-то С моим отцом духовным приезжал, Как любовались мы разводами заката, Как ангел нас Афонский провожал... И помнится, живительной отрадой Причастны были грешные тела И в ночь непредсказуемой усладой Потоком звёзд молитва к нам текла И, как взахлёб, усталости не зная, Мы Богу пели песни Кондака... На слух мотивы постигая, И с неба ангел наш молитвенный слетал... Мне эти ночи стали вспоминаться, Года своим промчались чередом, Но и теперь Святые ночи снятся, Хотя лицо его мне помнится с трудом... Бывает, вновь, как ныне, приезжая, На тихий берег и, опять во мгле Мне мысль летит неистово живая |
| Байцурова отправила туда мужа для принесения той власти жалобы и требования у нее защиты. Но, посылая туда мужа, Байцурова, очевидно, не много рассчитывала на горячее участие и защиту со стороны этой власти и имела, конечно, для этого уважительные основания. Несмотря на всю строгость царствовавшего государя, в местах, удаленных от его недреманного ока, в оны времена, как и в дни гораздо позднейшие, на Руси во всю ширь царил безграничный русский произвол, мироволье и бессудство. Байцурова это знала и, послав мужа в город, приняла и другие меры. Не успела скрыться за околицей кибитка ее мужа, как у ветхого крыльца домика стояла уже другая, запряженная парою кибитчонка, — в эту усаживалась сама госпожа с дородною мамою похищенной боярышни, пленною туркинею Вассой. Кибитчонка, в которой отправлялись в путь эти женщины, выехав из околицы, взяла совсем в противоположную сторону от направления, принятого кибиткою Байцурова, и, колыхаясь по колеям топкой осенней грязи, потянула к селу Плодомасову. Глава третья Девичий след В осеннюю ростепель, при которой случилось похищение боярышни Байцуровой и при которой выехали в разные стороны отец и мать молодой пленницы, путь на тонущих по ступицу повозках совершался крайне медленно. Старику Байцурову по крайней мере нужно было трое суток, чтобы доехать до города, а жене его с сопровождавшей ее мамкой-туркиней столько же, чтобы добраться до Плодомасовки. Между тем в селе Плодомасовке, перед вечером того самого дня, в который из Закромов выехала оборонительная миссия, с вышек господского дома праздными холопами, ключником и дворецким на взгорье черных полей был усмотрен конный отряд их владыки. В расположении этого отряда опытным и наблюдательными крепостными очами замечено было нечто странное. Буланый аргамак самого боярина, обыкновенно красовавшийся всегда впереди всех коней, нынче уступил свое место другим рядовым коням и шел сзади. Издали с плодомасовских вышек чуть видна была только одна сухая голова аргамака с блиставшим на ней серебряным налобником; его белая звезда из змеиных головок, обыкновенно издалека сверкавшая на перекрестке напоперстных ремней седла, была нынче закрыта выступавшею впереди боярина конною толпою. |
|
|
