| И все заговорили как раз о душе, о Боге. И вдруг он ко мне приходит и говорит: «Я крестился!» И я понимаю, что это он сам выбрал. Правда, как он был до этого эдаким бесшабашным разгильдяем, так им и остался, но это не имеет значения – человек он очень даже симпатичный… Но вот само переживание, вот этот опыт, как он сам пришел к мысли о Боге… – я до сих пор вспоминаю, купаясь в той ситуации, вспоминаю эту совершенно обалдевшую физиономию – комсорга, баскетболиста, начинающего реаниматолога, мальчишки еще… который понял, что Бог есть! Арсений Гулыга и смысл жизни – Вы знали Арсения Гулыгу – известного философа: видели, как он уходил из жизни. – Наверное, знал – это слишком громко сказано, но для меня это была памятная встреча. Я до последнего времени поддерживал знакомство с его супругой и его дочерью. Не могу сказать, что отношения эти очень близкие, но раза два в год, а может, и чаще я с ней переговаривался по телефону. Буквально на днях (18.04.16) раба Божия Ирина (в крещении) ушла из жизни, пережив своего супруга практически на двадцать лет. Я за две недели до этого только стал диаконом и при этом дежурил в реанимации больницы Академии Наук. Вся моя заслуга, благодаря которой развилось наше тёплое знакомство, в том, что я позволил ей проститься с мужем на смертном одре, ибо в те времена никого из смертных в это «священное» отделение не пускали. Но самое главное – это, конечно, его последние слова. И не то, что сказал, а – как сказал! Приступая к дежурству в ночь с 9 на 10 июля 1996 года, я ознакомился с историями болезни вверенных мне пациентов и на карте с грифом «Гулыга Арсений Владимирович» прочел: философ. А какой мог быть философ в советское время? Марксист-ленинец. Это первое, что приходило в голову. А у меня отношение к марксистам-ленинцам, сами понимаете, какое было при моей-то биографии. Я подошёл к умирающему человеку, которого, однако, несмотря на некоторую предвзятость, оценил как личность. Как яркую личность! А ему нечем было уже жить – настолько был изношен организм. |
| Какую бы область жизни общества, науки, культуры, техники мы ни взяли, все они будут представлены словами трех родов. Следовательно, с точки зрения современного русского языка распределение существительных по трем родам загадочно, необъяснимо. Но тогда каким же образом мы безошибочно узнаем, что, например, стол и стул — слова мужского рода, доска, парта, школа — женского, а окно, стекло — среднего? Ответ прост: в русском языке в подавляющем большинстве случаев род определяется по окончанию: если существительное оканчивается на твердый согласный (школьник, ученик, учебник), то перед нами слова мужского рода; если существительные оканчиваются на а(-я) (школа, ученица, земля), то они женского рода, если на о(-е) (дерево, перо, поле), то эти слова среднего рода. Слова, заимствованные из других языков и имевшие в них другой род, в русском языке получают род в соответствии с тем, какое окончание они получили в русском языке. Так, слова клуб, спорт, вокзал, футбол, баскетбол, трамвай, танк, матч, хоккей и т. п. относятся к мужскому роду, так как оканчиваются на твердый согласный j (орфографически й ). Французские слова, имеющие в конце о или е , в русском языке стали словами среднего рода: бюро, пальто, депо, пюре, кашне, фойе и др. Слова на а(-я) относятся к женскому роду: авиация, атака, революция, партия, ваза, газета и т. п. А как же быть со словами день, огонь, осень, лагерь, дверь, ноготь, кость, рояль, тюль и т. п., среди которых есть слова и мужского и женского рода? Как определить род этих существительных? Для лиц, владеющих русским языком, можно рекомендовать прием вопросов, подставляя к таким существительным местоимения мой, моя, мое или он, она, оно. К словам день, огонь, лагерь, ноготь, рояль можно подставить слово мой, и они будут относиться к мужскому роду. К словам же осень, дверь, кость — слово моя: они относятся к женскому роду. Однако среди таких существительных есть слова, к которым, если точно не знаешь, какого они рода, как будто можно подставить слова и мой и моя, и поэтому этим приемом воспользоваться нельзя. Это, например, слова тюль, картофель, толь, мозоль, табель, шампунь, персоль, лебедь и др. История их родовой принадлежности извилиста и весьма любопытна. О некоторых из них мы расскажем. Но чтобы не ошибиться в определении рода этих и других «трудных» слов, нужно обращаться к словарю. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 95 голосов: 4.2 из 5) Письмо Зорице Это было так давно. Господи, какой же я старый. Помню, как в один из воскресных дней к нам в храм, уже после службы, зашла молодая высокая девушка. Не могу назвать её красавицей, и в тоже время, черты её лица располагали к себе. В глазах читалась внутренняя свобода и раскованность. И ещё, сразу было понятно, что она нерусская, хотя и славянка. — Я Зорица Андрич из Сербии. Мой отец работает в Москве, а мы будем жить у вас в посёлке. Теперь я буду приходить к вам в храм, а вы, батюшка, будете моим духовным отцом. Этот абсолютно безапелляционный тон, эти резко очерченные тонкие губы, растянувшиеся в широкой улыбке. Да, в этом была вся наша Зорица. Совершенно и во всём свободный человек. Она не задумываясь, могла позвонить тебе ночью и задать вопрос, который вполне можно было бы разрешить и днём. Причём, ей и в голову не могло придти, что она делает что-то не так. И что её поступки могут вызывать, у кого бы то ни было, раздражение или досаду. Зорица раньше довольно серьёзно занималась баскетболом и играла за молодёжную сборную своей страны, а сейчас, пока её отец работал в Москве, училась на журналиста. Понятное дело, что девушка с таким непосредственным отношением к жизни, вскорости перезнакомилась, наверное, со всеми сербами, работавшими в Москве и учащимися в Троицкой семинарии. О ком не спросишь, все ей хорошо знакомы, и даже закадычные друзья. Причём, для друзей она была абсолютно открыта, и готова была поделиться всем, что имела в личной собственности. А поскольку имела она немного, то и делиться ей пока ещё было нечем, за исключением внимания и сердечного тепла. Хотя, согласитесь, сегодня этого, как раз-то, чаще всего и не хватает. Зорица очень любила свой родной Новий Сад. Рассказывая о нём, она воодушевлялась, её глаза начинали блестеть, а голос неизменно переходил на верхние тона от восхищения его улицами и домами, а самое главное, мостами. Но мы, всякий раз, как только начинался рассказ о Новем Саде, старались перевести разговор на другую тему, потому, что как только дело доходило до мостов, Зорица начинала плакать в голос. Потому, что знаменитых мостов через Дунай в Новем Саде тогда уже не было. А сама девушка вспоминала, как они со сверстниками выстраивали из самих себя живой щит, чтобы спасти эти самые мосты. Но ничего не получилось, и на её глазах американские самолёты бомбили её детство. |
| Дональд Кнут родился в 1938 году в городе Милуоки (штат Висконсин, США). Он окончил Институт технологии Кейза (Case Institute of Technology) и в 1963 году получил степень доктора философии по математике в Калифорнийском технологическом институте. Технологии программирования заинтересовали его уже в студенческом возрасте – в 1958 году он написал программу для баскетбольной команды своего колледжа. В 1960-х годах программирование было полностью новой областью, и предстояло оформить его в отдельную область науки, дать строгие доказательства отдельных положений, построить теорию анализа алгоритмов и т. д. Основным жизненным проектом Кнута стало написание уже упомянутой выше книги «Искусство программирования», первый том которой вышел в 1968 году. Эта книга, наряду с другими работами, принесла ему мировую известность и ряд престижных международных наград и премий, включая высшую американскую награду в области науки – Национальную медаль Науки США в 1979 году и премию Тьюринга в 1974-м – своего рода «Нобелевскую премию по программированию». Приятно отметить, что Дональд Кнут также является иностранным членом Российской Академии наук. Будучи с детства воспитанным в религиозном духе («я вырос с идеей, что Бог постоянно читает мои мысли, и я всегда чувствовал себя вполне комфортно с подобным вторжением в мою частную жизнь»), в зрелом возрасте он заинтересовался возможностью изложения своих религиозных взглядов для своих коллег, – прежде всего тех, которые отрицательно относились к религии (таких, по его расчетам, было от 5 до 10 процентов). «В течение долгого времени меня беспокоило отсутствие материала о теологии, который был бы написан для людей вроде меня. Существует много книг для разных людей, но, кажется, не так много для специалистов в области компьютерных наук. Вспоминаю, как однажды я вошел в магазин так называемой христианской книги и понял, что большинство из моих коллег сочло бы оскорбительным просто находиться в такой комнате. Меня возмущают мнения о религии большинства моих академических коллег, но я понимаю, что эти мнения сформировались вполне естественно, под влиянием того, что они видели в средствах массовой информации и что предназначено для других субкультур». |
| Но тут есть парадокс — когда мы оглядываемся назад, то понимаем, кем мы стали. Но когда смотрим вперед, то склонны думать, что останемся такими же и в будущем. Теперь мы знаем — мир будет другим. Искусственный интеллект и изменение климата не позволят ему остаться прежним. Но мы не представляем, что у нас будут другие точки зрения, другие взгляды, другие предпочтения в будущем. Я называю это иллюзией непрерывности. Когда смотрим вперед, мы можем представить себя немного старше, более седыми, но мы не представляем, что у нас будут другие взгляды или точки зрения, что мы станем другими людьми. Сегодня я хочу вам показать, что эта иллюзия имеет глубокие последствия. Решения о жизни и смерти Позвольте представить вам Джона и Стефани Ринка. Эта фотография сделана на их свадьбе в 1971 году. Джон и Стефани только что поженились в мэрии Кембриджа в Массачусетсе. Ему было 22, ей 19. Джон рассказал мне, как после женитьбы они путешествовали по всей стране. В итоге остановились в Северной Каролине. Джон стал школьным тренером по баскетболу, Стефани — медсестрой. И поскольку супруги жили в сельской части штата, она часто навещала пациентов по домам. Многие пациенты Стефани были очень больны. У них было низкое качество жизни и смертельные болезни. Когда Стефани возвращалась после таких визитов, она плакала. И говорила Джону: «Джон, если я когда-нибудь заболею неизлечимой болезнью, пожалуйста, не продлевай мои страдания. Мне важнее качество жизни, чем ее количество». И Джон Ринка, смотря с любовью на свою жену, отвечал: «Хорошо, Стеф, хорошо». Через пару десятков лет, в свои пятьдесят, Стефани начинает невнятно произносить слова. Она идет к доктору, который делает пару анализов и диагностирует боковой амиотрофический склероз [БАС] — болезнь Лу Герига. Врач говорит ей, что это неизлечимо. Он говорит, что настанет день, когда она не сможет самостоятельно дышать. Стефани решает извлечь из жизни как можно больше радости и удовольствия, она проводит время с друзьями и семьей. Когда ей становится хуже, она и Джон проводят время на их любимом пляже. |
| Ангелина стала «Юным поисковиком года» в 2018 году. И затянула в военно-патриотическое направление брата. Алексею 15 лет, уже дважды он ездил на Вахту памяти и ждет новую экспедицию с нетерпением. Конструирует, играет в футбол, увлекается баскетболом. Отдохнув у бабушки и дедушки в Челябинской области, приехал и удивил родителей кулинарными изысками. По совету родителей остаток лета решил посвятить курсам пекаря, чтобы повысить свой навык в этом деле. Алексей сам осваивает игру на гитаре, а мама обучает азам игры на фортепиано его и младших детей. Маша любит школу, вместе с приемным братом Никитой танцует и завоевывает награды, занимается ментальной математикой, скорочтением и поет. С Никитой очень дружат, хотя бывает, что и ссорятся в пух и прах, как все братья и сестры. Про него Надежда говорит, что мальчик очень спокойный и скромный, а еще скрупулезный и педантичный: «Показала ему, как правильно зубы чистить – две минуты, не меньше. Смотрю – чистит, такое впечатление, что считает про себя 120 секунд». Увлекается тхэквондо, очень любит читать. Мария – А Антошка – это наше рыжее солнышко, – говорит Надежда. – Когда он дома, у него улыбка всегда до ушей, хочешь не хочешь, начинаешь улыбаться вместе с ним. Говорливый, веселый, подвижный. Конечно, хочется, чтобы все дети были счастливыми, не знали, что такое война и голод. А еще хочется, чтобы они были честными, для меня это очень важно. И еще хочу, чтобы они были добрыми, сострадательными к чужой беде. Стараемся всех детей приучить к домашнему труду, но не заставляем, а мотивируем и показываем на собственном примере. У нас нет кнута, только пряники и словесное поучение. Сил на все хватает У семьи Подкорытовых множество традиций: крещенские обливания из ведер на улице, Пасха. Отмечают начало весны и посевной. Кроме того, Подкорытовы увлекаются плетением из лозы, это умение передается из поколения в поколение. – Мы очень активная семья, принимаем участие в мероприятиях, в деревне мы культмассовый сектор. Возможно, что приемным детям это сначала казалось диким. Но они присматривались к нам, радует, что они принимают такую жизнь, не отвергают ее, узнают этот новый мир, щупают его, – рассказывает Надежда. |
| И вдруг Чик почувствовал, что по толпе прошел испуганный и одновременно благоговейный шелест. Некоторые стали незаметно уходить, но некоторые оставались, шепча вполголоса: – Мотя идет… Тише… Мотя… По тротуару, ведущему ко входу на базар, шел Мотя Пилипенко. Это был рослый, здоровенный парень в сапогах и матросском костюме с медалью «За отвагу» на бушлате. Год тому назад он появился в Мухусе и сразу же настолько возвысился над местной блатной и приблатненной мелкотой, что никому и в голову не приходило соперничать с ним. Считалось, что его и пуля не берет, и потому он имел прозвище Мотя Деревянный. О его неслыханной дерзости рассказывали с ужасом и восхищением. Простейший способ добычи денег у него был такой. Говорят, он входил в магазин со своим знаменитым саквояжем, вызывал заведующего и, показывая на саквояж, тихо говорил: – Дефицит… Закрой двери… Заведующий выпускал покупателей, приказывал продавцу закрыть дверь и подходил к прилавку, куда Мотя ставил свой саквояж. Мотя осторожно открывал саквояж, заведующий заглядывал в него и немел от страха – на дне саквояжа лежали два пистолета. Заведующий подымал глаза на Мотю, и тот, успокаивая его, окончательно добивал: – Эти незаряженные, – кивал он на пистолеты, лежавшие в саквояже, – заряженный в кармане. После этого заведующий более или менее послушно вытаскивал ящик кассы и вытряхивал его в гостеприимно распахнутый Мотей саквояж. Мотя закрывал саквояж и, уходя, предупреждал: – Полчаса не открывать… Так, говорили, он действовал в самом Мухусе и в окрестных городках. Чик не только слыхал о Моте, но и довольно часто видел его. Дело в том, что недалеко от улицы, на которой жил Чик, был довольно глухой переулок и в конце этого переулка находились баскетбольная и волейбольная площадки. Между ними травянистая лужайка, на которой росла шелковица. Мотя почему-то любил приходить сюда отдыхать. Он или спал на траве под деревом, или, опершись подбородком на руку, лениво следил за игрой, и его глаза выражали всегда одно и то же – спокойный брезгливый холод. |
| Когда он пришел к власти, объявил свое кредо: если где-то был храм, его надо восстановить. Все думали – психически ненормальный: коровники рушатся, совхозы умирают, а он призывает строить церкви. Кому молиться-то? Там полторы старушки. А он говорит: «Даже если полторы старушки будут молиться, то село начнет возрождаться». Так оно и произошло. Начали строить – выяснилось, что в одном сельском храме служил дед Бориса Грызлова (Председатель Государственной Думы РФ четвертого и пятого созывов. – Ред. ). Приехал сам Грызлов, посмотрел, дал распоряжения, и этот храм довольно быстро восстановили. Потом нашелся другой родственник, заведующий кафедрой экономики в университете, который родился в Тульской области. Он тоже каких-то бизнесменов нашел, и храм восстановили. Эти деревни ожили, сейчас 98% земель там засеяно. А мужчины купили оборудование для переработки зерновых и свеклы... Там, где восстанавливается храм, начинается молитва , там возрождается село. Оркестр начинает играть – Отец Киприан, вы окончили Хабаровский педагогический институт. Как вы сделали свой выбор? Расскажите о студенческих годах. – Я окончил школу и решил поступать в Политехнический институт. Сдал экзамены, прошел по конкурсу, но мне в Политехническом не понравилось – какие-то пьянки, атмосфера в целом не подходящая. У меня представление о студенчестве было совсем иное, идеализированное, и я вернулся домой. Мама была деканом филологического факультета в Педагогическом институте, и меня с этими же оценками устроила на физико-математический факультет Пединститута. Я выполнил родительское послушание, стал учиться, в то время у меня было полдесятка увлечений, до сих пор не могу понять, как их можно было совмещать. Я состоял в сборной института по настольному теннису, из этого следовало, что у пас было три или четыре тренировки в неделю, каждая по четыре-пять часов. Играл в сборной института по баскетболу – центровым. И тоже проводились тренировки, в период соревнований – довольно интенсивные. Состоял в сборной института по шахматам, имел первый разряд. Мне также легко давался бег: специально не тренировался, но когда случались какие-то соревнования, меня обязательно привлекали. На средних дистанциях, в полтора-три километра, мне редко находились равные, сначала держался в середине, потом делал рывок и всех обгонял. К этому серьезно не относился: попросят пробежать – пробежишь. |
| — Да где же — нажаловался? От твоей музыки сейчас перепонки лопнут! Против бабушки Васька не возражал. Васька тоже любил бабушку, но по-своему, конечно. Он любил её так же, как любил всё остальное на свете — просто. Просто любил. Помочь, перенести, передвинуть… Короче — передвинуть шкаф. Истинно, и по-мужски. А для тех, кого Васька любил, любит, или полюбит, Васька бы мог свободно передвинуть пару-другую высоких гор. Девушки у Васьки не было. Если не считать школьных, и позабытых уже Любовей, то у Васьки не было вообще никого. — Васька, ты когда уже женишься? — посмеивался над Васькой отец. — Хоть бы ты уже женился, да к тёще жить ушёл. — А, избавиться хотите от меня? А вот и не выйдет! Моя невеста ещё не родилась, — отшучивался Васька. — Ему надо в баскетбольную команду за невестой идти, — это уже Пашка кусал брата за больное место. Но зря. Всё равно, Васькиной толстой шкуры прокусить было невозможно. — Да нет, я лучше в синхронное плавание подамся. — А почему в синхронное? — покупался Пашка. — А чтобы мелкого, но много. Может, и брательнику чего-нибудь перепадёт. Тебе, Пашенька, тебе. У Пашки тоже — туговато было с женским полом. На уровне «неясного томления духа», как выражалась бабушка Шура. И сколько надо было ещё томить его, этот дух… И в какой печи… Роста Пашка был — чуть пониже брата, и худее его — ровно наполовину. Но Пашка же ещё рос! И хороши же были оба брата, когда рядом стояли! — Васька, убери с полу свою форму! Воняет! — это Пашка не выдерживает, и сдвигает Васькину форму ногой, с прохода. Васькина форма, и правда, чистоты воздуху не добавляла. — Не воняет, а в рабочем процессе сушки. Высохнет — уберу. — Ты там, на тренировках своих, потеешь, как свинья! — выпаливает Пашка. За такое можно было и схлопотать. Пашка это понял только тогда, когда уже сказал. Да он и не говорил вовсе — оно само вылетело. Но Ваську сложно было разозлить. Такие простые вещи его, как правило, не прошибали. Вообще, трудно было проследить за Васькиным мыслительным процессом. Васька задумчиво посмотрел на Пашку и сказал тихим и спокойным своим баском: |
| Джесси чуть покраснела. — Ради Бога! — сказала она. — Итак, я уже сказал, что меня зовут Джордж Марвин Браш. Мне двадцать три года. Два года назад я окончил Баптистский колледж Шилоха в Уоллинге, штат Южная Дакота. Я баптист и очень религиозен. Я вырос на ферме в Мичигане… А вы ничего мне не расскажете о себе? По ее вытянувшемуся лицу Браш понял, что ему готовится не очень ласковый ответ. Но она только сказала отрывисто: — Меня зовут Джесси Мэйхью. Мне двадцать два. Я учусь на старшем курсе в Мак-Кеновском колледже в Огайо. После выпуска я буду учителем. Я — методистка. Ее серые глаза с холодком смотрели в его голубые. — Можно вас спросить?.. У вас есть отец и мать? — Нет, — отрезала Джесси. После тягостной паузы она добавила, напуская на себя небрежный вид: — Я росла в приюте. Меня оттуда взяли одни люди, которые потом умерли. Со второго курса я сама содержу себя. — Я думаю, у многих такая же судьба, как у вас, — сказал Браш. Вдруг ни с того ни с сего зазвонил будильник на каминной полке. Джесси было лень вставать, а Браш не решался протянуть руку и стукнуть по кнопке, и будильник звенел и звенел, наполняя комнату нудным пронзительным дребезгом. — Что касается меня, — продолжал Браш, когда звон наконец прекратился, — то я вырос на ферме. У меня были и отец, и мать, и два брата, оба старше меня. Один из братьев стал моряком, другой остался с родителями. Я приезжал к ним на Рождество, навестить, но… вы знаете, дома я тоже себя чувствовал почти сиротой. Конечно, я люблю их, но между ними и мной словно какая-то стена. Видите ли, они не хотели, чтобы я поступал в колледж. Он взглянул ей в лицо, надеясь увидеть сочувствие. — Я работаю всю жизнь. Я вовсе не хвастаюсь, когда говорю, что я учился лучше всех. Я был капитаном наших баскетбольной и футбольной команд, но у меня не хватало времени, и я бросил и футбол, и баскетбол. Я уверен, вы тоже хорошо учились. — Да, — снова краснея, ответила Джесси, — на одни пятерки. Браш улыбнулся. Он очень редко улыбался. — Перед тем как просить вашего позволения писать вам, — продолжал он, — мне кажется, вы обязательно должны знать обо мне кое-какие вещи, которые трудно назвать симпатичными. Я имею в виду то, что люди всегда называют меня сумасшедшим и… и даже негодяем. Но прежде чем я скажу вам о своих недостатках, я хочу, чтобы вы знали, что с момента моего прозрения я ничего не совершил из дурных намерений. Я ни разу не солгал, за исключением, правда, одного случая, когда я сказал неправду одному человеку, что я бывал в Нью-Йорке. На следующий день я пошел к нему и признался, что соврал. А если я совершаю что-нибудь из того, что люди обыкновенно совершают в раздражении, непременно раскаиваюсь потом и приношу извинения. |
|
|
