| на гравюре «Болгарские книжники» Н. Иванова из Пазарджика, отпечатанной в Белграде в 1858 г. ( Василиев. 1970. С. 114. Фиг. 15), на иконе 1860 г. тревненского иконописца Симеонова из ц. Св. Троицы в Свиштове. В 1863 г. иконописец Н. Тодорович изобразил К. молодым, а Мефодия - седым (Там же. С. 115. Фиг. 19). В росписи 1889 г. по сторонам входных ворот мон-ря св. Петки Мулдавской возле Асеновграда оба святых изображены пожилыми архиереями, над вратами - буквы кириллицы. Подобные изображения есть в соседних храмах: в Араповском мон-ре, в с. Хвойна, в с. Лесидрен близ Тетевена и др. Отличается образ 2-й пол. XIX в. из ц. К. и Мефодия в болг. г. Русе, на к-ром св. братья показаны в крещатых ризах и головных уборах с крестами, подобно изображениям свт. Кирилла Александрийского. На свитке в правой руке К. написана глаголица, а в раскрытой книге у Мефодия помещен кириллический текст. Подобная икона была создана Х. Молдау в 1902 г. для ц. К. и Мефодия в Зографском монастыре. На иконе 1861 г. Д. Зографа из ц. Пресв. Богородицы в Скопье К.- молодой, в монашеских одеждах, Мефодий - средовек в архиепископском облачении. Подобное изображение есть на гравюре 1867 г. из Хиландарского мон-ря, созданной по заказу проигум. Анфима Хиландарца из Тырнова. В небесном сегменте представлена Пресв. Богородица (Там же. С. 118. Фиг. 44). Монахом и архиереем соответственно изображены К. и Мефодий на фресках Н. И. Образописова в ц. вмч. Георгия в с. Долни-Лозен (ныне Лозен) близ Софии, на иконе 1886 г. Е. Попдимитрова в ц. Св. Троицы с. Горановци возле Кюстендила и на иконе 1886 г. Й. Недялкова в храме с. Байлово близ Софии. Вариантом парной композиции представляется иконография с аналоем (или столом) в центре, на к-ром лежит Свящ. Писание. На сев. стене Преображенской ц. часовой башни Зографского мон-ря в росписи 1869 г. К. и Мефодий показаны ровесниками, в одинаковых архиерейских облачениях, с митрами на головах, стоящими возле маленького столика, на к-ром лежит Евангелие, и держащими развернутый свиток с кириллицей; рядом св. |
| Ещё одна была видная фигура в Тамбове – губернский предводитель дворянства владетельный князь Челокаев, гофмейстер и член Государственного Совета. Ещё 10 лет назад он был довольно прогрессивен и против губернатора. Но в 1907 крестьяне сожгли его имение – и он стал сторонник жёстких консервативных мер. Однако сегодня у него не было опорных сил для оппозиции, и шёл ему 77-й год, и наконец он приходился Юрию Васильевичу – родным дядей. Положение губернского комиссара равнялось прежнему губернатору, и Давыдов должен был бы занять губернаторскую канцелярию. Но он больше держался своего привычного кабинета на 2-м этаже земской управы – массивного каменного здания на углу Большой и Араповской, откуда и видна была ему вся центральная городская площадь перед собором и монастырём. Продолжая и дела земской управы, там принимал он большую часть посетителей – и туда же к нему пришёл сегодня и его шурин Александр Львович Вышеславцев, москвич. – Саша! Откуда? Сейчас приехал? с вокзала? В другое время, поспокойней и повнимательней, заметил бы Давыдов, что шурин его что-то слишком рассеян, даже расстроен. Но сейчас он сам был так возбуждён и переполнен деятельностью, да и не виделись от дня революции: – Ну, каково, а? Каково, голубчик, мы отмочили? – встретил его на середине кабинета, обнимал и тряс. – Дождались, а? Ещё при нашей жизни вдруг дождались! Вышеславцев виновато улыбнулся. По мягкому лицу его – со лба, через глаза и на щёки, как бы постоянно стекало тихое облачко осветлённости, как это нередко бывает на русских образованных лицах. А Давыдов, усадив его и рискуя оказаться неучтивым, расхаживал по ковру и с размахами рук рассказывал о себе, о своём – да потому что это было не своё, а Тамбов, а губерния, а вся Россия! Ослепительна была общественная победа, и каждое событие и известие пело об этом, и безграничны, бездонны развернувшиеся перспективы, но может быть самое затаённое, да, вот что чувствовала всякая душа болельца за народ, и конечно изгнанника брата Васи бы сейчас: происходит искупление столетней дворянской неправоты! – нашим участием в революции, и как доверчиво революция приняла нас в свой поток! – Но что в Москве? А в Москве как? Ты рассказывай! Нет, Вышеславцев не вскидывался из кресла, не разбегался размахивать руками, хотя был моложе зятя почти на десять лет. |
| Алина – просто слишком трагично всё воспринимает. Всегда так, и теперь так. Ведь он повторял ей, повторял: я никогда тебя не оставлю, этого и в мыслях у меня нет. И вдруг первое, что она предлагает, – перерубить? Нет, он ей в этом не соучастник. Алина-Алина, я ведь тебя люблю! Помни об этом. От ходьбы, от движения к действию – уже не так жгло. Смягчалось. Возвращалось в привычные размеры, в привычный ход. (А та лёгкость, нет, – всё ж залегла уголочком в груди, держалась). Он шёл мимо тёмной каменной высокой монастырской стены, облепленной заснеженными лавочками. И вдруг миновал широкую калитку, полотнище её было распахнуто. Мелькнуло тёплым светом – и он шагнул назад, задержался против проёма. Полотнище было распахнуто – и дальше были распахнуты церковные двери – и виделись внутренние остеклённые: там, дальше, было немало огня, различались столпы подсвечников со свечами, служба уже началась или готовилась. Но ни звука не было слышно сюда и даже не видно фигур внутри – священника, или монастырских, или прихожан. Если служба шла – то как будто сама, без людей, ночная. Поколебался – не зайти ли? Но нет, телеграмма не ждала, надо было спешить. Зашагал к телеграфу. Единою задачей влачимый черезо всю жизнь, и всегда спеша, – так он и прошагивал всегда. 75 Темнота… Тишина. Но – не могила, ты – в жизни ещё. А полмига, четверть мига, пока не вернулась память никакая, ни о чём, – лежишь как не знавшая горя: проснулась. Только – полмига. И тут же – уколом! – самое последнее, вчерашнее! Но не последнее одно, а – уколами – уколами сразу и вся цепь. И всё это – в голову больную, в грудь больную, нет сил!… Что бы вот так – ничего не вспомнить, просто полежать? Просто отдохнуть, послушать, как тихо, тихо, тихо по всей Араповской, во всём Тамбове. Нет! передачей молоточков – Письмо вчерашнее – Могилка детская – Женькина смерть, Типуленьки – Последние дни его – Из Тамбова опоздала – Пустынная горечь от свидания – Двое суток блаженных, не знающих о беде, – в этой самой комнате? Могилка сельская, в осени сырой. |
| Но и к тёте-монашке почему-то никак нельзя. Руки дрожат – ключ уронила. Теперь – ключа не найти. Если в щель порога… Вовсе бы бросила, ушла, – нельзя, сестре жить. Заплакала. Всё держалась, а вот заплакала: ну где он, железа кусочек?… По всей Араповской – ни души. Если где засветились, то – ещё за ставнями. Медленно встают. Медленно живут. Молятся по часу. Фонари – на углу Большой. И фонарь на углу Долевой, близко, но сюда не достаёт. Вернулась за спичками. С тётей – что ж? Она давно, давно в монастыре. Святой – быть легко. Но грешную понять невозможно. Женщине не испытавшей – понять испытавшую невозможно. Чиркала, чиркала, ветер задувал. Нашла наконец, вот куда завалился. Заперла. Положила в укрыв. И пошла. Если бы к тёте – то по Большой, до Вознесенского за Студенец. Не выбирала, пошла к Долевой. Сыро. Темно. По Долевой и ветрено. Через лёгкий платок голову продувает. И хорошо. Никого навстречу, так и шла одна. Никого у калиток. Кажется, с первым бы заговорила! – никого. Тёплыми вечерами весь Тамбов – на скамеечках, у калиток. Сейчас – никого. И – к кому ж она? Всё закрыто. И все по домам. Когда-то считала: чем хуже – тем интереснее жить, а как дела исправятся – всё укладывается в слишком покойные рамки, скучища. Не-е-ет, это пока не провалишься. А из проруби – руку подайте! руку подайте! вытащите меня к вам! Шесть лет она Фёдора любила, а Женьку – шесть месяцев. Но весь мир была ему – она одна, он-то ничего в мире больше не знал. И – преполна была. И зачем опять эти письма? К своей полноте – зачем ещё звала его? Столько лет удерживалась – не стать навязчивой, нежные слова заставляла иронией, переписывала, если получалось нежно. А тут – на одной ноге заскакала. Как будто если та “другая” будет с ним – он станет счастлив? Да нисколько. Ему и не нужно ни любви, ни счастья, ни близкого человека. Он беден душой и, наверно, неисправим. Никогда не переступит по земле собственными ножками. Никогда не вымолвит даже “мама”. Ничего не успел. Со вчерашним письмом как же явиться к тёте, как голову поднять, – потаскуха? Уже довольно было ребёнка от женатого. |
| И не случайно он же оказался со мной во время посещения храма Казанской иконы Божией Матери в Шаморди-не (во время паломничества в Оптину пустынь), когда в храме читался этот Акафист. Заступница усердная, Матерь Господа нашего, моли Христа Бога спасти-ся душам нашим! Сейчас в обители несут послушание 60 сестер. Живут, как и прежде, в отдельных домиках. Каждая сестра имеет свое послушание - в ризнице, трапезной, иконо-писной, швейной мастерской, в библиотеке, свечной и многие другие. Не-сут послушания на участках, принадлежащих Русской Православной церкви, в Русской миссии. Осенью собирают маслины в монастырской саду (они всегда были на столе во время трапезы). Много можно рассказать о Гор-нем монастыре и его сестрах, но не объять необъятного - иначе не добе-русь до описания остальных событий паломничества. Скажу только еще об одном событии, происходящем в монастыре в память о посещении этих мест Божией Матерью. По прошению архимандрита Антонина указом Святейшего Синода от 5 августа 1883 года в Горненской обители установлен праздник Целования, совершаемый обычно 30 марта, на пятый день после Благове-щения. Накануне праздника из Троицкого собора Русской Духовной Миссии в Горненскую обитель переносится икона Благовещения Пресвятой Бого-родице. Встречают икону у источника Божией Матери сестры монастыре многочисленные паломники с участием представителей Иерусалимского Пат-риархата. От источника по дороге, украшенной цветами, крестный ход с иконой направляется в храм Казанской иконы Божией Матери. Ее ставят на игуменском месте в голубом одеянии наподобие монашеского, укрепляя ря-дом у основания игуменский жезл. Икона останется в Горненском монасты-ре три месяца в память о трехмесячном пребывании у Праведных Захарии и Елисавет. В этот период Сама Богородица становится игуменией монасты-ря. Сестры монастыря берут блогасловение сначала у Царицы Небесной, затем у матушки Георгии. В праздник Рождества Иоанна Предтечи икону торжественно провожают в Троицкий собор. И мы, будучи в Горнем монас-тыре, удостоились получать благословение у Царицы Небесной - Она гос-тила в граде Иудовом. |
| Святая Праведная Тавифа, моли Бога о нас, помоги нам обрести добро-детели и милосердие к людям. Поклонились Святой Тавифе, посетив ее усыпальницу. Гостеприимные матушки монастыря напоили нас на дорогу чаем. Помоги им, Господи, в их нелегком служении. В Яффе построено еще два монасты-ря - греческий монастырь Георгия Победоносца и монастырь Архангела Ми-хаила - он стоит на месте дома кожевника, в котором останавливался Апостол Петр. 9 июня.День 8й. В этот день посетили Хеврон. В Хевроне жил Патриарх Авраам. И дви- нул Авраам шатер, и пошел и поселился у дубравы Мамре, что в Хевроне, и создал там жертвенник Господу. И явился ему Господь у дубравы Мам-ре. когда сидел он при входе в шатер свой, во время зноя дневного. Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стояли против него (Бы-тие,18,1-2) И получил Авраам известие, что неплодная жена его Сарра в 90 лет родит ему сына и нарекут его Исаак. В Хевроне находятся гробни-цы Праотцев Авраама. Сарры, Исаака. Известно, что к дубу Мамврийскому приходил отдыхать и слагать свои псалмы царь Давид. Сколько лет дубу? Возраст его исчисляется в 5000 лет - живой старец среди деревьев. Ав-рааму было 75 лет, когда он отдыхал под ним, и уже тогда он называл его большим. А прожил Авраам 175 лет и умер за 1800 лет до Рождества Христова. По преданию здесь был земной рай, где жили Адам и Ева. В до-лине росли финики, инжир, виноград, маслины, земля здесь очень плодо-родна. Крона дуба Мамврийского достигала 120 саженей. В 1868 г. учас-ток у дуба Мамврийского был куплен - Антонином Капустиным для русской Православной церкви. В 1871 г. прямо у дуба состоялась первая Литургия в праздник Пресвятой Троицы. Затем Литургии служились ежедневно. Па-ломники ночевали у дуба. только спустя долгое время появилась гостини-ца для паломников (теперь там трапезная монастыря). Паломники спали вповалку на травяных матрацах. Антонин Капустин купил землю у пяти семей турок. Турки продали зем-лю, но запретили строить храм. Один из продавших землю - Ибрагим Шалу-ди был убит. В 1884г. Святую землю посетил Св. Патриарх, и в 1906 г. начали строить храм. Строительство храма закончено в 1914 г., а освя-щен только в 1925г. Патриархом Дамианом. Тогда состоялась Библейская трапеза - был заколот агнец. С 1925 г. молящихся не было. Первые русс-кие паломники, представители Русской Зарубежной церкви появились в 1960г., в 1990-92г. появились паломники из России. На земли монастыря многие покушались, но Господь хранит это место. В храме монастыря главный придел посвящен Праотцам, два других - Пресвятой Троице и Свя-тителю Николаю. |
| Что же касается управления монастырским имуществом, то и это, согласно со св. канонами, должно быть под непосредственным наблюдением и контролем епископов, с сохранением и за гражданским правительством права, как наблюдения за этим имуществом, так и всякий раз когда бы оно сочло это нужным, за управляющими им. Тоже самое надобно привести в действие и относительно имущества приходских храмов, непосредственное наблюдение за коим и контроль должны иметь епископы, не исключая однако и правительственного наблюдения и контроля. Мы уверены, что никто не может допустить какую-нибудь заднюю мысль в предлагаемых мерах, а напротив, всякий должен иметь более доверия к епископу, которому вверено столь много душ, несравненно драгоценнейших всех сокровищ, нежели к случайному монаху или гражданину, которого личный интерес заставил быть распорядителем священного имущества. Если же все это будет так устроено, при чем будут назначены монахам необходимые издержки для их свободного содержания, а расходы на благолепное содержание св. монасты- —282— рей и приходских храмов будут заранее правильно распределяться, то вместо нынешних недочетов будем иметь порядочную прибыль. Если же эта прибыль будет собираться в особой кассе, управляемой св. Синодом и находящейся под наблюдением гражданского правительства, то она в скором времени составит значительный капитал, проценты с которого Церковь может употреблять на более совершенное образование клириков, на отправление таковых к находящимся вдали от отечества общинам, которые не в состоянии содержать духовных отцов, на отправление проповедников и учителей и в страны, находящиеся вне пределов государства, туда именно, где истинные братия наши лишены духовной пищи, и вообще на другие духовные нужды Церкви. Для увеличения сумм этой кассы, которая может приносить столь великую пользу Церкви и отечеству, можно насчитать много источников. – Полагаем, что одним из таких источников могут быть имущества преосвященных епископов и других высших клириков, числящихся в безбрачном духовенстве, которые совершенно несправедливо переходят во владение праздных людей, часто не имеющих даже и наследнического права, а Церкви, как прямой наследнице, не принадлежат. |
| Для успокоения взволнованных умов жителей всех Иргизских монастырей и окрестных раскольников настоятель Нижне-Воскресенского монастыря, Адриан, решился созвать в монастырь на соборное совещание братию, как своего монастыря, так и всех других Иргизских монасты рей и даже окрестных раскольников. На этом соборе (21 Июня, 1828 г.) настоятель Нижне-Воскресенского монастыря, Адриан, изложил весь ход дела и все обстоятельства, побудившие его вместе с некоторыми другими иноками дать князю Голицыну подписку на принятие единоверия. По выслушании объяснений, представленных Адрианом, собор единогласно определил: «просить настоятеля объяснить его сиятельству, г. Саратовскому гражданскому губернатору, что, так как монастырь Нижне-Воскресенский содержит святую соборную апостольскую церковь без всякого изменения, или прибавления, или убавления по старопечатным книгам, то как братия этой обители, так и окрестные старообрядцы ни под каким видом не могут принять единоверия на, правилах, изложенных Московским митрополитом Платоном, и принять единоверие никто из нас не только не просит и не желает, но даже о принятии оного и помыслить не может, хотя бы то страхом, угрозами, разорением и самым истязанием принуждаемо было. Мы, прибавляли присутствовавшие на соборе раскольники, воли Его Императорского Величества не противимся и с верноподданическою любовию приемлем утеснение священства, при нас находящегося, уничтожение монастыря, лишение нас всего имущества, лишение земли, высочайше дарованной, и расточение нас самих вон из монастыря и уничтожение его самого, сколько бы для нас не прискорбно было. Но все-то из повиновения к правительству готовы перенести, но только церкви единоверческой принять совесть нас не допускает. А потому поспешно данную без общего согласия всех монастырей его сиятельству подписку положили просить чрез настоятеля нашего, когда он получит от его сиятельства обратно ту подписку, тогда явить нам оную соборне, такожде явить вообще с сим приговором в Средне-Никольском и Верхне-Спасо-Преображсвском иргизских монастырях, дабы они были успокоены и уверены, что настоятель и братия (Нижне-Воскресенского монастыря), давая подобную подписку на принятие единоверия, отнюдь не имели сердечного чувства отступить от нашей церкви, нами всеми достойно чтимой, и принять вместо оной церковь единоверческую, и никакого к тому и никто, по совести и всем объявляем, но имел из нас желания и согласия» 33 . |
| И вдруг подпрыгнул — на сосновую шишечку попал, — от непривычки. Горкин разахался: — В монасты-ырь?! Да как же так… да меня твой старик загрызет теперь… ты, скажет, смутил его! — Да нет, я ему письмо напишу, все скажу. По солдатчине льготный я, и у папаши Митя еще останется, да, может, еще и не примут, чего загадывать. — Да Саня-то заика природный, а ты парень больно кудряв-красовит, говорит Домна Панферовна, — на соблазн только, в монахи-то! Ну, возьмут тебя в певчие, и будут на тебя глаза пялить… нашу-то сестру взять — И горяч ты, Федя, подивился я нонче на тебя.. — говорит Горкин. Ох, подумай-подумай, дело это не легкое, в монастырь!.. Федя идет задумчиво, на свои ноги смотрит. Пыльные они стали, и Федя уже не прежний будто, а словно его обидели, наказали, — затрапезное на него надели. — Благословлюсь у старца Варнавы, уж как он скажет. А то, может, в глухие места уйду, к валаамским старцам… Он сворачивает в канавку у дороги и зовет нас с Анютой: — Глядите, милые… земляничка-то божия, первенькая! Мы подбегаем к нему, и он дает нам по веточке земляничек, красных, розовых и еще неспелых — зеленовато-белых. Мы встряхиваем их тихо, любуемся, как они шуршат, будто позванивают, не можем налюбоваться, и жалко съесть. Как они необыкновенно пахнут! Федя шурхает по траве, босой, и все собирает, собирает и дает нам. У нас уже по пукетику, всех цветов, ягодки так дрожат… Пахнет так сладко, свеже — радостным богомольем пахнет, сосенками, смолой… И до сего дня помню радостные те ягодки, на солнце, — душистые огоньки, живые. Мы далеко отстали, догоняем. Федя бежит, подкидывает пятки, совсем как мы. Кричит весело Горкину: — Михаила Панкратыч… гостинчику! первая земляничка божья!.. И начинает оделять всех, по веточке, словно раздает свечки в церкви. Антипушка берет веточку, радуется, нюхает ягодки и ласково говорит Феде: — Ах ты, душевный человек какой… простота ты. Такому в миру плохо, тебя всякий дурак обманет. Видать, так уж тебе назначено, в монахи спасаться, за нас Богу молиться. Чистое ты дите вот. |
| Колливады оказали огромное влияние не только на свое, но и на последующие поколения. Первоначально это влияние было более ощутимым за пределами Святой Горы, чем на ней самой. Однако сегодня монахи Святой Горы Афон признают вклад колливадов в в возрождение православной духовности и следуют их традиции. Несмотря на то, что противники колливадов значительно превзошли их в числе и постоянно их преследовали, они не только не остановили пламенных афонских исихастов, но и фактически способствовали распространению их идей в Греции и других православных странах (придунайские государства, Россия и т.д.). Именно колливадам надо отдать должное за возрождение исихазма в XIX веке. Даже в наши дни отцы-колливады продолжают бать вождями Православия и главным звеном, связывающим его со святоотеческой традицией. Повторное открытие исихазма четырнадцатого века, главным образом через труды его поборника св. Григория Паламы (+ 1357 г.), произошло благодаря тем зернам, которые посеяли в XVIII в. колливады. Коливады вторая волна С новой силой споры вспыхнули в нач. XIX в., и главной их причиной стал вопрос о частом при чащении Тайн Христовых. Наиболее значимым представителем колливадов на Святой Горе в это время был св. Никодим Святогорец. Повод к возникновению споров возник в 1804 году, когда было незаконно вскрыто и искажено письмо преп. Никодима к духовнику Святой Горы иеромонаху Иерофею, касавшееся вопроса о час том причащении. Это послужило поводом к но вым возмущениям, направленным против колли вадов и, главным образом, против самого святого, который, в отличие от первых колливадов, имел на Афоне уже и славу и авторитет. Чтобы прекра тить волнения, в Кареях 19 мая 1807 года был созван собор из представителей всех 20 монасты рей Святой Горы, который благосклонно отнесся к колливадам и осудил их новых наветчиков. 13 июня 1807 г. преп. Никодим предложил на рас смотрение Св. Кинота Св. Горы свое " Исповеда ние Веры " , где по порядку опровергал все обвине ния, выдвинутые против него. |
|
|
