| Был в скиту один послушник уже пожилых лет, с лысиной на голове И.Ф. По случаю тяжкой болезни старца, расстроенный, пришел он в его келейную в надежде, нельзя ли хоть молча получить благословение от старца. Надежда его не обманула. С тугой сердечной он подошел к лежавшему на койке страдальцу, поклонился, по обычаю, в ноги и протянул руки, чтобы принять благословение. Преподав благословение, старец слегка ударил его по голове, шутливо проговорив едва слышным голосом: «Ну ты, лысый игумен!..» «Как гора свалилась с плеч моих, – сказывал после послушник, – так легко-легко стало на душе». Пришедши же в свою келью, он места не находил от радости. Всё ходит по келье да твердит: «Боже мой! Что же это такое? Батюшка-то, батюшка-то, сам едва дышит, а всё шутит». Множество было подобных примеров. И так как старец часто сильно недуговал, а совершенно здоровым и никогда не был, то между близкими к нему на вопрос «Как здоровье батюшки?» сложился даже общий ответ: «Он веселенький». Так всегда душа старца находилась в тихом и мирном устроении. Однако заметим при том, что строптивость некоторых, упорство и настойчивость жить и действовать по-своему и его по временам выводили из терпения и заставляли приходить в негодование. Так как всякий, стяжавший смирение с плачем, явственно видит все греховные приражения к душе своей и, употребляя против них самые действительные врачевства, всё более и более алчет и жаждет правды или оправдания перед Господом, ища помощи Божией с великим рвением и таким образом совершенствуясь в жизни духовной, то и смиренный и плакавший старец Амвросий, как видим ниже (где ублажаются чистые сердцем), ясно видел все малейшие греховные пятна души своей, омывая их водою слез своих и отирая лентием покаяния. Ясно видимы были им, прибавим к сему, пятна греховные и в душах всех приходивших к нему. А потому не менее алкал он и жаждал правды, или праведности, перед Господом и в душах ближних, как и в своей. Со скорбию и даже с некоторым праведным негодованием смотрел он на тех из относившихся к нему, которые, по неразумию и нерадению своему, нечисто или и совсем не открывали ему своих помыслов греховных – чем легко врачуются души от сих, свойственных им недугов. |
| Мещанка г. Ливен, Вера Леонтьева Васильева, уведомляла письменно оптинского отца архимандрита Исаакия, что у нее года три или более болел левый бок. Лечили и доктора, но помощи не было. Бывши в июне 1887 года в Оптиной, больная спросила батюшку отца Амвросия, чем бы ей полечиться. Старец велел подать ей бумагу и карандаш и тут же записал траву, которую она должна была взять из аптеки и пить. Исполнивши совет старца, больная выздоровела. В том же письме Васильева прибавила, что она еще в одно время была в таком положении, что должна бы была на веки погибнуть, но, по молитвам старца, была сохранена. Еще: муж ее страдал внутренней болезнью – в желудке и кишках. И вот увидела она во сне, будто пришла к старцу и усердно просила его сказать, чем бы полечить мужа. Батюшка до трех раз сказал ей, чтобы пить укроп. По совету, полученному во сне от старца, муж ее стал пить укроп и почувствовал облегчение. Государственная крестьянка Лебедянского уезда, Тамбовской губернии, Анисья Ф. Монаенкова, имела такую сильную боль в пояснице и нижней части живота, что не могла ни ходить, ни лежать. Медицинские средства не помогали. По освидетельствовании больной акушерками признано было, что у нее внутри язва, почему и советовали ей ехать в Москву для операции, если только она желает остаться в живых. Но она предварительно приехала к старцу Амвросию, чтобы получить от него благословение на эту поездку, и скоро была им принята. «Дурак! – сказал старец, – Зачем в Москву? Я травки дам». Вскорости выслал он ей с одним монахом травы. Стала она пить, и болезнь прекратилась. В бытность, летом 1898 года, оптинского иеромонаха отца Венедикта в Калужской Тихоновой пустыни дворянка Данковского уезда Рязанской губернии девица Марья Тимофеевна Турчанинова передала ему записку, в которой ею объяснено, что с самого детства страдала она кровотечением из носа, но в 1890 году исцелена была старцем отцом Амвросием. «Однажды летом, – рассказывал оптинский монах отец Памво, – пришлось мне быть в Калуге. На возвратном пути в Оптину пустынь догнал меня священник с женою и мальчик лет 11. |
| Предложение поехать в Оптину меня сильно устрашило, ибо я знала, какой трудный и длинный путь предстояло мне совершить, между тем как от истощения сил я не могла вставать. Как я поеду? – думалось мне. Но слова, подчеркнутые – «ничтоже сумнясь», подкрепили мой дух и мои силы, и я, несмотря на просьбу детей не ехать и на убеждение доктора, пригласила священника, отслужила молебен и на другой же день поехала тихонько в карете до Ефремова; оттуда по железной дороге до г. Калуги, а там на лошадях в Оптину пустынь. Везде, конечно, долго отдыхала по случаю сильной слабости и утомления. По приезде в Оптину я просила узнать у батюшки в скиту, когда могу к нему приехать. Он приказал мне сказать, чтобы я сейчас отдыхала, а на другой день пошла бы к обедне и оттуда к нему. Едва могла я ходить, но всё это я исполнила за молитвами старца, видимо подкрепившего меня. Когда я взошла к батюшке в комнату с г-жой Ключаревой, она, вставши перед ним на колени, начала со слезами просить: «Батюшка! Исцелите ее, как вы умеете исцелять». Сильно старец разгневался на эти слова и приказал г-же Ключаревой немедленно удалиться. Мне же сказал: «Не я исцеляю, а Царица Небесная; обратись и помолись Ей». В углу комнаты висел образ Пресвятой Богородицы. Потом он спросил, где болит горло. Я показала правую сторону его. Старец с молитвой три раза перекрестил больное место. Тут же как будто некую бодрость я получила. Приняв благословение у батюшки и поблагодарив его за милостивый прием, я удалилась. Прихожу в гостиницу, где меня ожидал муж и одна знакомая дама В.Д. Мусин-Пушкина. При них-то я попробовала проглотить кусочек хлеба, чтобы удостовериться, лучше ли мне стало за молитвами старца. Прежде я не могла глотать ничего твердого. И вдруг – какая же была моя радость! – я без боли, очень легко, могла всё есть, и до сих пор ни разу боль не возвращалась, – вот уже прошло тому 15 лет 140 . Как же мне, – прибавляет г-жа Шишкова, – в благодарность к такому благодетелю не выразить теперь во всеуслышание это чудное исцеление для прославления столь дивного любвеобильного старца!» |
| По указу Калужской духовной консистории, последовавшему 29 марта 1848 года в ответ на это прошение, приглашены были в скит козельский уездный врач Г. Субботин с присутствующим в Козельском духовном правлении вознесенским протоиереем отцом Андреем Виноградовым. По освидетельствовании больного врач так определил его болезнь: «Отец иеромонах Амвросий имеет болезненный желтый цвет лица, с болезненно блестящими глазами, всеобщую худобу тела; при высоком своем росте и узкой грудной клетке – сильный, больше сухой кашель, с болью при нём в груди, боль в подрёберных сторонах, преимущественно в правой; нытье под ложкой и давящую боль в стороне желудка; совершенное расстройство пищеварения, упорные постоянные запоры и частую рвоту не только слизями и желчью, но и принятою пищею; бессонницу и, наконец, повременный озноб, к вечеру сменяющийся легким жаром. Припадки эти означают медленную, изнурительную лихорадку, происшедшую вследствие затвердения брюшных внутренностей, преимущественно же желудка». Вследствие, по этому случаю монастырского рапорта, определено было епархиальным начальством иеромонаха Амвросия, как не способного ни к каким монастырским послушаниям, исключить из штата братии Оптиной пустыни и оставить его на пропитании и призрении оной пустыни 65 . Таким-то страдальческим путем Премилосердый и Всепремудрый Отец Небесный вел Своего избранника к назначенной ему высокой цели! VI. Жительство иеромонаха Амвросия в скиту до кончины блаженной памяти старца Макария Во время благоприятное Я услышал тебя. ( 2Кор.6:2 ) «Тогда Господь начинает являть Свою силу, – говаривал старец Амвросий, – когда увидит, что все человеческие средства к поданию помощи нуждающемуся в ней человеку истощены». Без сомнения, так говорил он по собственному опыту. В самом деле, кто бы мог подумать, что, испытывая такую тяжкую, не излечимую человеческими средствами и искусством болезнь, терпеливый страдалец останется жив? Наоборот, положительно можно было утверждать, что последний час жизни его уже пробил. Но дивны дела Господни! Невозможное от человек соделалось возможным у Бога (Ср.: Лк.18:27 ). К великому удивлению всех, знавших приговоренного уже к смерти иеромонаха Амвросия, здоровье его стало понемногу поправляться. |
| Вошли. В приемной находилось несколько человек, и в том числе господин, с которым пришедший разговорился. Разговор этот задержал его в приемной, и в это время вышел батюшка. Тотчас все присутствовавшие приблизились к нему, но случайно вошедший гость намеренно отошел и стал вдали, не желая принимать благословение. Старец же, благословив всех, прямо направился к стоявшему вдали посетителю, пристально на него посмотрел, благословил и положил руку на его голову. Тогда он опустился на колени и принял благословение. Батюшка сейчас же, взяв его за руку, повел к себе и сам начал с ним беседу. Гость поражен был прозорливостью батюшки, который напоминал ему разные случаи в его жизни, как будто всегда жил с ним. Беседа была продолжительная и имела решающее влияние на посетителя. Он сам выразил желание поговеть и исповедаться, тогда как до этого 16 лет не приобщался. В Оптиной он прожил около 2 месяцев и с сожалением расставался с ней. К батюшке до конца жизни питал благоговение и чтил его как святого. Говоря о силе слова старца Амвросия, уместно сказать здесь несколько слов и вообще о его обращении с многочисленными и разнообразными посетителями, а кстати, и о его внешнем виде. Наружное обращение его с ними вполне соответствовало его внутреннему благодатному любвеобильному настроению души. Он всем желал добра и пользы душевной, но подавал каждому то и столько, что и сколько каждый мог вместить по своему душевному устроению. Люди, которые не нуждались в его духовных советах, а должны были видеть его по какому-либо делу, все отзывались о нём: «Очень умный человек!» Старец мог говорить о всяком вопросе, поддерживал беседу столько времени, сколько требовало приличие, и расставался с такими посетителями. Тут он был очень выдержан, в высшей степени вежлив – и только, стараясь при том не выказывать тех внутренних сторон, до которых этим людям не было никакого дела. Зато с преданными ему людьми батюшка был совершенно другой. Он всегда оставался добрым и ласковым, но в такие отношения влагал самую искреннюю задушевность. |
| Поступивший в 1854 году в Оптину пустынь вышеупомянутый достопочтеннейший отец игумен Марк (теперь живущий здесь на покое) также говорит, что старец Макарий в то время благословил ему обращаться с откровением помыслов к отцу Амвросию. Прекрасно рисует отец игумен Марк теперешнее положение своего старца иеромонаха Амвросия и свое к нему духовное отношение. «Сколько мог я заметить, – говорит он, – отец Амвросий жил в это время в полном безмолвии. Ходил я к нему почти ежедневно для откровения помыслов и всегда почти заставал его за чтением святоотеческих книг; если же не заставал его в келье, то это значило, что он находится у старца Макария, которому помогал в переписке с относившимися к старцу за духовными советами, или трудился над переводами святоотеческих книг. Иногда же я заставал его лежащим на кровати и слезящим, но всегда сдержанно и едва приметно. Мне казалось, что старец Амвросий всегда ходил пред Богом, или как бы ощущал присутствие Божие, по слову псалмопевца: Предзрех Господа предо мною выну ( Пс.15:8 ); а потому всё, что ни делал, старался Господа ради и в угодность Господу творить. Через сие он всегда был сетованен, боясь, как бы чем не оскорбить Господа, что отражалось и на лице его. Видя такую сосредоточенность своего старца, я в присутствии его всегда был в трепетном благоговении. Да иначе мне и нельзя было быть. Ставшему мне, по обыкновению, пред ним на колена и получившему благословение, он, бывало, весьма тихо сделает вопрос: «Что скажешь, братец, хорошенького!» Озадаченный его сосредоточенностью и благоумилением, я, бывало, скажу: «Простите Господа ради, батюшка, может быть, я не во время пришел». «Нет, – скажет старец, – говори нужное, но вкратце». И, выслушав меня со вниманием, преподаст полезное наставление с благословением и отпустит с любовью. Наставления же он преподавал не от своего мудрования и рассуждения, хотя и богат был духовным разумом. Предлагал не свои советы, а непременно деятельное учение святых отцов. Для сего, бывало, раскроет книгу того или другого отца, найдет, сообразно с устроением пришедшего брата, главу Писания, велит прочитать и затем спросит, как брат понимает ее. |
| Вещественная помощь старца у всех была на виду. Приносимые ему вещи он раздавал через келейников по потребности монашествующим; присылаемые же деньги делил на три части: одну часть отсылал скитоначальнику на нужды скита и на помин благодетелей; другую часть определял на бедных и, наконец, третью, самую малую часть отделял на лампадное масло и восковые свечи для отправления своих келейных бдений и других молитвословий. Милостыня всем, ежедневно приходившим к нему бедным подавалась им также через келейных. В иных же исключительных случаях подавал старец и сам. Раз как-то он поспешно выходит из хибарки в свою келью и тут же мимоходом обращается к своему писарю: «Вот там, – говорит, – пришла вдова с сиротами – мал мала меньше. Всех сирот человек пять, а есть нечего. Сама горько плачет и просит о помощи. А самый маленький ничего не говорит, а только смотрит мне в глаза, подняв ручки грабельками. О! да как же не дать-то ему!» Старец тотчас же полез за деньгами. Руки от волнения трясутся, лицо подергивается, слезы и против воли просятся из глаз. Между тем как сладостная улыбка царит на его устах от радости, что Всеблагий Господь сподобил его отереть слезы несчастных. Но, помогая людям, старец Амвросий старался по возможности доставлять им то, что они потеряли, и хорошо понимал, что если нищему нужен кусок хлеба, – человеку, жившему в довольстве и всего лишившемуся, требуется бóльшая помощь. Г.С., глава немалой семьи, принадлежащей к старинному русскому роду, в молодости служил в кирасирах, потом в гражданской службе, много потерял в жизни по своей доброте и очутился без места и без средств к существованию. В это время шамординская настоятельница, услыхав об их несчастии, уговорила г-жу С. поехать к старцу Амвросию, При свидании с ней старец сказал: «Она приехала к нам и долго от нас не уедет.» Но первое свидание с старцем смутило г-жу С. Говоря о своем муже, она хотела сказать: «У него большой недостаток – излишняя доброта». А старец, считавший плешивость внешним признаком доброты людей, вдруг перебил ее, воскликнув с усмешкою: «Плешивый!? И я тоже». Причем сдернул с головы своей шапку. Муж г-жи С. действительно был плешив; но веселость старца не понравилась ей. Скоро, однако, она увидела на деле, что такое этот веселый старец. Всю немалочисленную семью он принял на свое попечение, обеспечил ее помещением и содержанием. Одна жительница Киева, услышав про эту семью, нарочно приехала в Шамордино, чтобы самой убедиться в справедливости рассказа об этой семье. Около церкви она разговорилась с хорошо одетой барыней, спросила и про семью С. «Это мы; я С.», – сказала хорошо одетая барыня; и киевской женщине оставалось только удивляться, какой вид имеют люди, которым помогает старец Амвросий. |
| По окончании же трапезы, когда все братия расходились по своим кельям и повар с помощником оставались наедине, они давали свободу своей откровенной речи. Простодушного брата Герасима Александр Михайлович уже не стеснялся. Заведет сам о чём-нибудь разговор, а повар тому и очень рад. Нужно мыть посуду, а он подойдет к своему помощнику, любезно и с улыбающимся лицом, потрепав его по плечу (привычка эта осталась у него на всю жизнь), скажет (говорил на «о»): «Ну вот что: пока вода-то горяча, давай-ко сядем да поговорим». Молодые послушники садились обыкновенно на прилавок, и дружеская, непринужденная речь лилась из уст обоих, как быстро бегущая вода журчащего ручейка. Тут нередко вспоминались случаи из прожитой жизни, каковых у собеседников было немало. Впрочем, все эти воспоминания сводились всегда у них к одному заключению: «Слава и благодарение Премилосердому Господу, Своим дивным Промыслом избавившему нас от всей этой мирской суеты и пустоты и направившему ноги наши на путь мирен в тихой обители тружеников Божиих!» Так, бывало, время незаметно и протечет. «Однако, – скажет повар, – пора и посуду мыть». Попробует воду, а она уже давно холодная. Начнут очаг разводить, снова-здорово воду подогревать. Хлопот сколько! Но уже среди удовольствия, получавшегося от обоюдных толков молодыми послушниками, и труды забывались. И жили, таким образом, скитские повара во взаимной любви о Господе. В свое время они вместе с братьями молились, в свое время на кухне трудились, и в досужее короткое время наслаждались дружеской беседой, что было для них некоторого рода развлечением среди уединенной, однообразной, трудовой жизни. Но вот случилось препинание. В начале 1841 года (может быть, в феврале или марте) Герасиму нужно было отлучиться на родину в свой губернский город Тверь, дабы получить из казенной палаты засвидетельствованный увольнительный свой приговор от общества, который почему-то очень долго задержан был в палате. Исполнивши свое дело, он возвратился в скит. В отсутствие его главенствовал в поварне уже Александр Михайлович . |
| Если кто не понимал прочитанного, то старец разъяснял содержание святоотеческого учения весьма толково. И всё это делалось с безграничною отеческою любовью и благопожеланием. Случалось же иногда и так, что, неистово воспламенившись гневом на ближнего за какое-либо личное оскорбление моего самолюбия, приду, бывало, к нему на откровение, еще не успокоившись, и стану высказывать свою безрассудную печаль и огорчение без самоукорения, вопреки учению святых отцов подвижников, а, напротив, с обвинением ближнего и даже по причине засевшего в душе неприязненного чувства с таким желанием, чтобы старец сейчас же строго вразумил огорчившего меня брата. Выслушав всё со свойственным ему невозмутимым спокойствием и сочувствием моему горю, болезненный старец, бывало, скажет плачевным тоном: «Брате, брате! я человек умирающий»; или: «Я сегодня-завтра умру. Что я сделаю с этим братом? Ведь я не настоятель. Надобно укорять себя, смиряться пред братом, и успокоишься». Выслушав такой жалобно произносимый ответ, оцепенеешь. Вместе с тем, глубоко сознав свою виновность, смиренно падешь в ноги старцу, прося прощения, и, получив от него разрешение и благословение, пойдешь успокоенным и утешенным, как на крыльях полетишь. Случалось мне приходить к старцу весьма рано – часов в пять утра. Но обычной молитве, получив позволение войти в келью, я всегда находил его трезвенным и бодрым, как бы совершенно неспавшим, и отечески любезным сверх моего чаяния; неудовольствия же за ранние мои посещения у него почти не проявлялось. Кто был внимателен к себе и помнил его назидательные слова или наставления старца Макария, таковым братом отец Амвросий оставался всегда весьма доволен, оказывал ему внимание и даже приближал к себе. К согрешающим, но чистосердечно кающимся и исправляющимся был снисходителен и милостив паче меры. Он не различал богатого от убогого, достойного от недостойного, по примеру Господа, евшего и пившего с мытарями и блудницами, лишь бы заблуждших возвратить на путь истины и привлечь к страху Божию. |
| Часов в восемь старец ужинал, – подавалось на стол то же, что и в обед. И среди ужина келейники кое о ком и кое о чем спрашивали старца, а он не переставал отвечать. Или же опять заставлял почитать что-нибудь. Вскоре после ужина, если силы старца окончательно изнемогали, он ограничивался преподанием всем общего благословения. Если же силы еще не совсем оставляли его, то опять начинались обычные прием и толки, которые и продолжались иногда часов до одиннадцати ночи. Поспешно выходя для этой цели в хибарку или возвращаясь оттуда через коридор, где в это время сидели на скамьях братия монахи в ожидании также старцева приема и разговаривали между собой о нужном и ненужном, старец мимоходом скажет: «Народ! Не разевай рот», давая тем разуметь, чтобы не празднословили и не праздномыслили. Наедине же с кем-либо из праздномысливших заметит иногда: «А ты бы, чем так-то сидеть, прошел бы чоточку с молитвою Иисусовой». Если же старец замечал монахов, сидевших в бесполезной задумчивости, то останавливался по недосугу на краткое время и рассказывал какой-либо смешной анекдот, чтобы разогнать мрак уныния, вроде следующего. Жил как-то в монастыре иеромонах, который подписывал свое имя так: напишет сначала букву «ъ», а затем добавит: монах, и выходило: ъмонах. Или: какой-то настоятель поручил монаху одного мальчика, чтобы смотреть за его поведением. Заметив, что мальчик опускает утренние службы, монах однажды спросил его: «Ты, когда приходишь к утрени, что там поют?» «Да там поют, – ответил мальчик, – Боже мой! Ах, Боже мой!» А в церкви, по случаю великопостного времени, пелось: «Заутра услыши глас мой, Царю мой и Боже мой». Или расскажет известный анекдот о том, как мужик рассыпал меру гороха, а собрал две; и прочее. Рассказанный старцем легонький анекдотец заставлял, конечно, всех, любивших батюшку, улыбнуться и встрепенуться. Ходили братия к старцу и во всякое время дня, когда кому бывало нужно, но большею частью после вечернего правила, когда были свободны от послушаний. Среди толков с народом в зимнее время, не выходя из кельи, старец, как выше упомянуто, часто получал сильную простуду от одного холодного воздуха, если посетители, не обогревшись, входили к нему прямо с улицы. И хотя келейники, по приказанию старца, заботились о том, чтобы приходившие предварительно обогревались в теплом коридоре, но за всеми уследить было нельзя. Истомленный целодневным напряженным трудом, старец, захвативший иногда простуду, чувствовал по временам вечером дурноту в голове, иногда с позывом на рвоту. Но тут опять было горе: тошнило, томило, а рвоты не было, так как желудок был пуст. Хорошо было, если удавалось старцу вызвать как-нибудь маленькую рвоту, тогда он чувствовал облегчение. В противном же случае томление продолжалось. |
|
|
