| Вопрос этот вызвал среди ученых весьма оживленные споры. Но в настоящее время наука, в лице большинства ее авторитетных и преимущественно русских представителей – как Бодянский, Григорович, Срезневский, Соболевский, Флоринский, Шафарик, Лескин, Ягич – отвечает на этот вопрос ясно и просто: «Древне-церковно-славянский язык есть язык тех южных славян IX в., которых потомками являются современные болгары, в частности македонские». Но как ни прост этот вывод, наука завоевала его, повторю, не сразу, а после продолжительной борьбы с целым рядом учений, выставлявших наследниками древне-церковно-славянского языка едва ли не все славянские языки поочередно: и язык сербский (Добровский), и моравский (Калайдович), и русский (Погодин) —575— и, в особенности, словенский, т. е. язык паннонских славян (Копитар, Миклошич, Вондрак, и Ягич, в первую половину его научно-литературной деятельности). Некоторые же, как проф. Ламанский и Будилович, склонны считать ц.-славянский язык за язык искусственный, исключительно литературный, в который вошли элементы разнородных славянских наречий. 4384 Ученики Мефодия – в лице Климента, Саввы, Горазда, Наума и Ангелария – перешли в Болгарию и принесли с собой почти весь перевод Библии, несколько молитв, проповедей и т. п. Этот материал быстро разросся в Болгарии в течении X века, при знаменитом царе Симеоне, византийце по образованию, человеке любознательном, много сведущем в истории и поборнике народного просвещения. В указываемую эпоху, которая иначе и не называется вью науке, как «золотым веком» болгарской письменности – болгарская религиозно-церковная литература обогатилась как оригинальными – в виде проповедей, житий Первоучителей, похвальных слов им, – таки по преимуществу переводными произведениями духовного и светского содержания, в виде философских, риторических и исторических статей. Почти без преувеличения можно сказать, что в это время на славянскую почву было пересажено едва ли не все лучшее, чем гордилась в то время византийская литература. Во всяком случае, к этому периоду славянской письменности мы можем отнести, на основании данных языка, не одну сотню произведений оригинального и переводного характера. |
| Две последние редакции Воскресенского не вызывают серьезных сомнений, хотя ему и не удалось дать исчерпывающую характеристику ни той, ни другой. Против идеи о русском происхождении полного апракоса энергично выступил Сперанский (18996, с. 102), так что Воскресенский вынужден был согласиться с ним в том, что «вторая редакция» возникла в Болгарии в X в. (Воскресенский 1915). Между тем «первая редакция» у Воскресенского представляет собою почти не обработанную смесь материалов по истории славянского евангельского текста от момента его возникновения до появления в начале XIV в. нового тетра, ставшего основой «четвертой редакции». Мысль о различии исторических судеб славянского апракоса и тетра, с полной определенностью высказанная уже Горским и Невоструевым и затем с исчерпывающей аргументацией разработанная Невоструевым (1865), нашла себе завершение в статье М. Н. Сперанского «К истории славянского перевода Евангелия» (1899а). Было вполне очевидно, что из двух типов текста, т. е. апракоса и тетра, один является первоначальным, и это должен быть апракос благодаря его церковно-литургическому значению; различие в происхождении двух типов текста должно отражаться в их текстовых особенностях вследствие ориентации на разные греческие оригиналы. Сперанский попытался определить рукописи, на которых основан был первоначальный перевод апракоса, но сделать ему этого не удалось, потому что издание греческого текста К. Тишендорфа, бывшее в распоряжении Сперанского, лишь случайно дает чтения греческих лекционариев (см. Глава 4, § 9). Последующие работы по истории славянского Евангелия были сосредоточены на выяснении отношений между древнейшими рукописями Евангелия, это труды Иосифа Вайса, Вацлава Вондрака (Vondrák 1925), Карела Горалека (Horálek 1948, 1954), Лешека Мошинского (Moszyski 1957) и др. Результаты их для реконструкции славянского архетипа не были значительны в силу нерешенности текстологических проблем. Между тем сравнительный языковой анализ Четвероевангелия и краткого Апракоса постоянно приводил исследователей к тому результату, что более поздний по типу текста тетр сохраняет по преимуществу более архаичные языковые элементы, см. Jagi 1913, S. 284, 289, 292 294, 302, 309–3 11, 3 16, 3 19, 321, 329–33 1, 343, 352, 357, 358, 388, 394, 416, 479; Horálek 1954, s. 80–123. Вондрак (Vondrák 1925) даже специально отмечал, что текст первоначального апракоса сохранился лучше не в апракосах, а в тетрах. |
| В известном труде И.В.Ягича «Zur Entstehungsgeschichte der kirchensl. Sprache», вышедшем 1-м изданием в 1900 г., посвящено несколько страниц рассмотрению известных в то время сочинений Климента со стороны языка и вопросу об алфавите, которым пользовался Климент (S. 59 ff). Ho с особенной силой литературная деятельность его привлекла к себе внимание проф. Вондрака. Это внимание проявилось прежде всего в связи с интересом к известным Фрейзингенским отрывкам – загадочному древнеславянскому памятнику, написанному латинским алфавитом 4360 . Еще со времени Добровского известно, что второй Фрейзингенский —557— отрывок сходен до совпадений в целых фразах с поучением Климента на память апостола или мученика 4361 . В своем исследовании Фрейзингенских отрывков д-р Вондрак отвел значительное место и вопросу об этом сходстве, хотя все решение его у Вондрака состоит в целом ряде предположении, сущность которых сводится к тому, что, находясь вне непосредственной зависимости одна от другой, проповедь Климента и Фрейзингенская статья восходят к двум немецким богослужебным оригиналам, сходным в некоторых местах. Но уже в этом сочинении и Фрейзингенские статьи, и поучение Климента вводились в район более широких сравнений, куда привлекались b сходная с Фрейзингенскими отрывками исповедная молитва из Синайского глаголич. Требника, и одна старонемецкая исповедная формула (S. Emmeramer Gebet). Эти сопоставления естественно уже должны были привести к мысли и о сходстве поучений Климента с чином исповеди в Синайском Требнике, доказательства чему мы находим в следующем труде Вондрака – Studie z oboru cirkevneslovanskeho pisemnictvi, напечатанном в «Росправах» Чешской Академии Наук за 1903 г. 4362 В новой работе Вондрака одиннадцать небольших «студий» с двумя прибавлениями (с. с. 1–180) посвящены преимущественно решению вопросов, связанных с литературной деятельностью Климента. Ее объем здесь смело расширяется присоединением к известными в то время поучениям Климента других памятников, из которых одни приписаны Клименту впервые Вондраком, другие были относимы к нему предположительно и раньше. |
| Правда, Голубинский до конца жизни не лишен был в вопросе о Клименте излишнего скептицизма, которого не могли сломить даже самые красноречивые факты. Но если довести его скептический отзыв о книге Вондрака до возможной степени умеренности, нельзя не согласиться, что чешскому профессору «удалось найти и доказать далеко не так многое и не так важное, как ему думается» 4366 . Наиболее ценные страницы в рассматриваемой книге посвящены выяснению судьбы Фрейзингенских статей и наблюдениям над языком сочинений Климента. Признавая его автором житий славянских первоучителей и похвальных слов им, Вондрак дает также не мало наблюдений над этими памятниками и особенно сопоставлений их с несомненными произведениями святителя, но в этом отношении он идет по пути, уже проложенному до него преимущественно проф. Лавровым, и, нужно сознаться, еще не доводит читателя до желанной цели – окончательного убеждения в принадлежности рассматриваемых житий Клименту. To, что должно составлять в «Студиях» наибольший интерес в смысле научной новизны, относится к расширению объема литературных трудов Климента путем присоединения к ним двух новых произведений: «Чина исповеди» в Euchologium Sinaiticum и указанных выше текстов в Glagolita Clozianus. Однако, уверенность в этом Вондрака осталась неразделенной критиками его труда проф. Лавров в обстоятельной рецензии на Studie, помещенной в «Архиве» И.В. Ягича, нашел лексические параллели в сочинениях Климента и в «Чине исповеди» недостаточно выразительными, чтобы можно было считать мысль о принадлежности ему последнего чем-либо иным, кроме простого предположения 4367 . He нашел достаточных —560— оснований считать «Чин исповеди» делом Климента и А.И. Соболевский 4368 . Что касается Клоцова сборника, то безымянный отрывок в нем, по мнению Π.А. Лаврова, можно приписать вообще какому-нибудь древнеславянскому автору, не ограничиваясь непременно Климентом, а о слове Епифания Кипрского на погребение Спасителя, на основании нескольких фраз, напоминающих похвалу Кириллу, можно сказать только то, что оно было известно Клименту в греческом оригинале или славянском переводе, но нет никаких оснований приписывать ему последний 4369 . |
| Относительно места создания рукописи мнения исследователей расходятся. Можно полагать, что М. Е. написано на болгаро-серб. языковом пограничье. В. Ягич , В. Вондрак, А. И. Соболевский , С. М. Кульбакин, М. Вейнгарт и др. относили памятник к сербохорват. языковой области, А. С. Будилович, Л. Милетич, П. А. Бузук, И. Поливка, П. А. Лавров, Н. ван Вейк, А. М. Селищев и др.- к юго-зап. болгарской. В совр. македон. исследовательской лит-ре господствует мнение о македонском происхождении М. Е., в сербской - о серб. происхождении. Рукопись состоит из 23 тетрадей, без 6 первых и 2 последних листов. Из 1-й тетради остались 2 последних листа, к-рые хранятся в Вене. Основная часть рукописи, находящаяся в РГБ, содержит 22 тетради. Из них со 2-й по 21-ю включительно полные, по 8 листов, в 22-й тетради - 7 листов, в 23-й - 4 листа. В подавляющем большинстве тетрадей присутствует потетрадная пагинация большими глаголическими буквами под титлом. Основная часть М. Е. имеет отдельную нумерацию рукой А. Е. Викторова, к-рая заканчивается листом 172, лист после листа 166 помечен 2 номерами - 167 и 168. Один лист после листа 166-го отсутствует. Исходный л. 134 утрачен, вместо него вставлен новый, на к-ром евангельский текст написан кириллицей сер. XIV в. Григорович и Викторов указывали на наличие в конце рукописи фрагментов кириллического Синаксаря, который, вероятно, был пришит к изначальному тексту; в настоящее время эти фрагменты отсутствуют. Исходно М. Е. содержало полный текст Евангелия-тетр. В настоящем своем виде рукопись начинается с Мф 5. 23 и заканчивается Ин 21. 17. Два листа М. Е., хранящиеся в Вене, содержат текст Мф 5. 23 - 6. 16. В тексте рукописи и на полях имеются многочисленные глаголические и кириллические записи и пометы, относящиеся к разному времени. Особенности литургической разметки кодекса рассмотрены А. М. Пентковским, к-рый считает их важным аргументом в пользу того, что на слав. язык первоначально было переведено Евангелие-тетр, а не апракос. Некоторые записи стерлись и выцвели, другие перекрыты позднейшими кириллическими вставками. Кириллические записи и пометы разделяются на несколько хронологических пластов. По мнению Ягича, самыми ранними, датируемыми кон. XIII - нач. XIV в., являются выполненные блестящей киноварью указания дней евангельских чтений. Несколько позже или одновременно с ними были сделаны записи чернилами с указанием: а) номеров глав Аммония Александрийского, к-рые дублируют соответствующие глаголические приписки, а иногда и перекрывают их, б) времени чтений, в) зачал и концов. К кон. XIV в. относится 2-я группа киноварных приписок, передающих оглавление евангельского текста. |
| Теперь хотелось бы продемонстрировать применимость развитых категорий герменевтического анализа к конкретному материалу славяно-русских переводов Св. Писания. А. Ноэматически-эйдетическая интерпретация слова Как мы уже смогли убедиться, категория смысла является сложной категорией, для построения которой потребовалась целая система понятий. В конкретном же герменевтическом исследовании далеко не всегда требуется применение сразу всех понятий; в некоторых случаях для истолкования какого-то места можно ограничиться двумя-тремя понятиями, остальные же присутствуют при этом как бы имплицитно. В этом разделе будут рассмотрены такие места текста, для истолкования которых требуется прежде всего ноэматический анализ слова: главным образом, это варианты перевода исходного текста. Проблеме лексического варьирования в славяно-русских новозаветных текстах посвящена обширная литература. Если отвлечься от некоторых, порою весьма существенных, деталей, то в объяснении причин вариативности существует две, иногда, полемически противопоставленные тенденции. Одни авторы, среди которых A.B. Горский, К.И. Невоструев , И.В. Ягич, А.И. Соболевский, Г.А. Воскресенский , В.А. Погорелов, В. Вондрак, A.C. Львов, Л.П. Жуковская, считали вариативность следствием бытования и переписки первоначального текста в различной диалектной среде, а также редактирования текста по разным греческим спискам. Другие авторы Е.М. Верещагин, А. Шьоберг, И. Огрен, Е. Ханзак, Ф. Томсон, М.И. Чернышева считали вариативность изначально присущей самому кирилло-мефодиевскому тексту. Компромиссной и, на наш взгляд, убедительной позиции придерживался H.A. Мещерский, который не считал возможным противопоставлять эти объяснения вариативности, то есть бытование в диалектной среде, редактирование по греческим спискам, изначальное варьирование, «поскольку три способа объяснения относятся к разным случаям лексических замен, а в совокупности направлены на то, чтобы охватить весь материал лексической вариантности» 303 . Библейская герменевтика должна уметь пользоваться всеми тремя способами объяснения вариантов, а также открывать новые; однако в этом исследовании мы почти не будем касаться первых двух типов объяснения, а сосредоточимся на третьем. В этой связи нам хочется оттолкнуться от одной мысли, высказанной в своё время Е.М. Верещагиным. Им, на наш взгляд, бесспорно доказано, что лексическое варьирование было свойством первоначального кирилло-мефодиевского текста, элементом переводческой техники свв. Кирилла и Мефодия, однако нам трудно согласиться с Е.М. Верещагиным в том, что у этого варьирования не было никаких семантических оснований, поскольку переводится одно и то же греческое слово. Например, автор приводит два варианта перевода греч. πλησον в Саввиной книге ближьныи и искрьныи и пишет: «... при единстве исходного греческого текста, то есть без семантических причин (курсив мой. А.К.), наблюдаем лексическое варьирование» 304 . |
| Недостаточная убедительность догадок Вондрака не остановила его, однако, в будущем от новой гипотезы относительно принадлежности тому же Клименту еще одного памятника. Вслед за «Студиями» в 1904 г. в томе XL «Rozpraw Wydzialu filologieznego Akademii Umiejetnosci w Krakowie» и отдельно появилась на польском языке его работа «Zachodnio-europejskie postanowienia pokutne w jezyku cerkiewno- slowianskim» (W Krakowie, 1904, s. 1–67), посвященная тому славянскому епитимейнику, который известен под именем «Заповеди свв. отцов». Вопреки мнению А.С. Павлова, считавшего этот памятник переводом с греческого, и вслед за Н.С. Суворовым, возводившим его к латинскому оригиналу 4370 , д-р Вондрак доказывает зависимость его от точно неизвестного латинского пенитенциала, до некоторой степени представленного Мерзебургским. Идя в своих догадках дальше, он находит возможным утверждать, что «Заповедь», связанная с Ordo confessionalis – «Чином исповеди» Син. Требника есть дело того же автора, которому приписан им и этот чин, т. е. Климента. В пользу этого мнения приводятся слова и выражения, общие для поучений Климента и для «Заповеди» (51–54). Но Климент, по мнению г. Вондрака, не знал латинского языка, хорошо известного Горазду. Отсюда следует неожиданный выход – новая догадка, которую —561— небесполезно привести в выражениях самого автора книги: Czy nie nasuwa sie tu sama przez sie mysl, ze Klemens poprosil podobnegc ucznia apostolow, znajacego lacine tak jak Gorazd, aby ten przeklad wzial na siebie? (s. 55). Едва ли такая мысль, если бы даже она и напрашивалась сама собой, может, при своей полной бездоказательности и легковесности, претендовать на сколько-нибудь реальное историческое значение. Если роль Климента в деле перевода «Заповеди» состояла в том, что он попросил заняться этим переводом Горазда, если нет ни малейших данных для определения его реального участия в предполагаемом труде Горазда, то невольно является вопрос: стоило ли Вондраку и распространяться о такой туманной инициативе интересующего нас автора, доказывать сходство в языке и лексике поучений его с «Заповедью», путаться в догадках, непримиримых противоречиях и натяжках? 4371 |
| С произведениями К. О. научное сообщество познакомилось в XIX в. До 70-х гг. ХХ в. были известны только неск. его проповедей и он считался автором пространных Житий Кирилла и Мефодия. На тексты, называющие своим автором К. О., первым обратил внимание В. М. Ундольский. В 1845 г. в Об-ве истории и древностей российских он сделал доклад «Об открытии и издании творений Климента, епископа словенского» ( Ундольский. 1867; Климент Охридски. 1970. Т. 1. С. 14-22). К 1848 г. исследователь атрибутировал святому 15 произведений, 7 из к-рых были изданы ( Климент, еп. Словенский. [Сочинения]. 1895). Одновременно с Ундольским с творчеством К. О. познакомился Шафарик. До первой мировой войны разысканием текстов К. О. занимались слависты: О. М. Бодянский, Н. И. Петров, А. Попов, архим. Леонид (Кавелин), Е. В. Петухов, А. И. Соболевский, Л. Стоянович, В. Вондрак и др. В Болгарии к 1000-летию смерти К. О. была создана «Климентова комиссия» (1914-1944) для разыскания и публикации его произведений, в ее состав вошли историки А. Теодоров-Балан, Б. Цонев, В. Златарский, С. Аргиров, Й. Иванов, С. Романски, К. Мирчев. Работа комиссии не была закончена, но собранные ею материалы, хранящиеся в архиве Болгарской АН, были использованы при подготовке 3-томного издания риторических и житийных произведений, автором которых считается К. О. ( Климент Охридски. Съчинения. 1970-1977. 3 т.). В 1-й том вошли тексты, в основном надежно атрибутируемые К. О. (прежде всего с указаниями его имени в заглавиях); во 2-й - тексты, созданные в кругу его учеников, соратников или поздних подражателей, и неск. анонимных слов, автором к-рых большинство исследователей считают К. О.; в 3-м томе изданы Пространные жития слав. апостолов Кирилла и Мефодия, принадлежность к-рых К. О. вызывает дискуссии. К. О. приписывают от 89 до 100 проповедей на основе общности композиции, стилистических приемов, фразеологии, состава библейских цитат или в силу их соседства в рукописях с надежно атрибутированными ему произведениями и отсутствия их аналогов в визант. репертуаре ( Станчев, Попов. 1988. С. 60-77). Из них 26 Слов имеют хотя бы один список с упоминанием его имени как автора ( Станчев. 1995. Т. 2. С. 328-329). В последнем издании риторических и гимнографических произведений К. О. опубликовано еще 5 поучений и Похвальных слов ( Климент Охридски. 2008). Поучения |
|
|
