| Ответ. Страстные помыслы могут и входить в сердце, вызывая соответствующую реакцию, и исходить из него – в том смысле, что наше сердце, наше падшее естество уже склонно ко греху. С одной стороны, мы должны препятствовать помыслам войти в сердце, когда они приходят как бы извне: через чувства, память, воображение, через что-то внешнее по отношению к сердцу. С другой стороны, из самого сердца исходит стремление ко злу, которое свойственно падшему естеству человека, соединено с его умственно-сердечной деятельностью. Мы не знаем, что точно означает выражение от сердца исходят помышления злая: конкретные ли это мысли или смутные стремления к какому-либо греху, не оформившиеся в определенный образ; сразу же они появляются или ищут пищу для страстей в наших чувствах, воображении, памяти. Это и неважно: в душе человека все очень тесно связано. С одной стороны, мы молимся так, чтобы воображение, внешние впечатления, воспоминания не вызвали в нас страсти, с другой – подавляем страсти, действующие в сердце, вне зависимости от внешних источников. Вопрос. Святые отцы советуют во время молитвы сосредоточивать внимание ума на верхней части сердца и следить, чтобы внимание не опускалось вниз, потому что могут возникнуть нежелательные явления: например, начнет действовать вожделение. Можно ли думать, что страсти покоятся в нижней части сердца? Ответ. Когда говорят о сведении ума в сердце при молитве, то рассуждение о верхней части сердца уместно. Схимонах Василий Поляномерульский говорит, что в верхней части сердца находится мыслительная сила души, в средней – раздражительная, в нижней – вожделевательная. Однако это не значит, что гнев, например, сосредоточивается в средней части, а блудная страсть – в нижней, и если мы не коснулись умом средней части, то никогда не рассердимся. Такое деление имеет значение для правильной молитвы. Во время же действия страсти размышления об этом делении вряд ли принесут нам какую-либо пользу. Всё равно мы не можем реально ощутить, откуда страсть выходит. Если мы неправильно молимся, то бывают явно видимые, ощутимые последствия. Когда же страсти выходят наружу, то мы не можем с уверенностью сказать, что блудный помысел вышел у нас из нижней части сердца, раздражение – из средней, а гордость – из верхней. С практической точки зрения нам это ничего не дает. Возможно, блудный помысел и выходит как-то из нижней части сердца, но все равно он осознаётся нами, только когда облекается в какой-то вид, пусть даже в самый смутный. Мы же не ощущаем, откуда он выходит, а должны его осязать, так сказать, мысленно. |
| IV. О возможном влиянии «Надсловия» и «Пристежения» к сочинениям Нила Сорского на Паисия Величковского Если бы автором «Надсловия» и «Пристежения» был старец Василий Поляномерульский, разве не ввел бы он в своих скитах настойчиво рекомендуемый там для «общительного безмолвия» порядок жизни иноков в одной келии по двое или по трое? Но мы видели, что находившиеся под его началом иноки и молодой Паисий в ските жили по одному. Явный след знания Паисием книги Нила Сорского и идей «Надсловия» и «Пристежения» заметен в описываемом Житием эпизоде его изначальной жизни на Афоне, куда он ушел из Влахии. Причем эпизод этот следует непосредственно за рассказом об общении с ним старца Василия. Обходя там отшельников и пустынножителей, Паисий искал «некоего духовнаго отца, въ монашестемъ предуспева- юща и въ божественныхъ и отеческихъ искусна, седяща въ наедине, емуже бы моглъ предати себе въ Но не обрете…» и «седяше единъ». Спустя какоето время к нему из Влахии пришел юный молдаванин Виссарион, тоже жаждавший найти себе духовного руководителя. Паисий в Житии произносит, обращаясь к Виссариону, длинную речь, в которой, между прочим, наряду с древними отцами упоминает и цитирует Нила Сорского: «Темже и къ намъ богоносный отецъ нашъ, свети- ло, вся со многимъ опасствомъ въ божественныхъ разсмотревъ и временъ сихъ, и нынешнее чело- веческое видевъ, во своемъ на книгу совету- етъ ревнителемъ, глаголя сице: «Подобает притрудне искати непрелестна наставника. Не обретшуся же сему, повелеша намъ, — глаго- летъ, — святыи отцы от божественныхъ и богоносныхъ отецъ научатися, слышаще Самаго Господа, глаголюща: “Испытайте и въ нихъ обрящете животъ вечный” (Ин. 5, 39)». Выслушав эту речь, Виссарион понял, что он нашел того, кто ему нужен, и стал умолять Паисия взять его к себе «въ Он же ни же слышати хотяше, да будетъ кому началникъ, самъ бо подъ нача- ломъ быти желая», но в конце концов «умилися и приклонися его — не во ученика, но въ друга, — еже жити среднимъ монашес- кимъ путемъ въ двоихъ, и, емуже Богъ даруетъ более разумети во святемъ другъ другу открывати волю и подвизати на заповедей и на всякое дело благое, отсецати же другъ предъ другомъ волю свою и и послушати другъ друга, и повиноватися во благое, душу едину и мысль едину имети и вся къ живота своего имети обща. И тако, по чину святыхъ отецъ утвердивше, начаша единодушно жителствовати… Вместо же отца и наставника имеяху святыхъ и богоносныхъ отецъ нашихъ». Несомненно, молодые люди в данном случае руководствовались идеями именно «Надсловия». |
| Все они и многочисленные другие сочинили многие главы о священном и умном делании, потому что, взирая на его неудобопостижимую глубину, стремились один за другим яснейшим образом показать нам путь его. Ибо оно (умное делание) не только мирянами, но и самими монахами не постигается удобно, не так, как внешнее пение, о котором уже сказано. И как корабль, стоящий у берега, каждый человек может нагружать и разгружать, не испытывая при этом никакого препятствия и недоумения, кроме одного только труда, когда же отправят его в море нагруженным, тогда один только искусный кормчий может править им, таким образом должно разуметь и разницу между пением внешним и умною молитвою. Надлежит, свв. отцы и братия, повиноваться учению стольких св. отцов, учащих о священном делании умном, а не по примеру осла, вертящего жернов, топтать однообразный круг продолжительного пения, не желая идти по истине простым путем предобрейшего умного безмолвия и молитвы. Святые же имели такое усердие об этом священном делании, что повелевают даже молиться за не знающих этого умного света сердечного, просвещающего именем Христа Бога нашего. Впрочем, не сомневайся никто, прекращая долгое пение, будто бы от этого лишаешься монашеского правила. Как верующие во Христа исполнили весь закон, хотя и оставили его, так и переменяющие многое пение на священное умное делание исполняют все свое правило. И, как закон отсылает всех ко Христу, полагая в этом свое назначение, так и псалмопение, сообщая нам предварительное обучение, возводит к сердечному вниманию и молитве, хотя само и умаляется, ибо оно достигло желаемого. Если же кто из не знающих опытно священного умного делания и не желающих ему обучаться, измышляя разные причины, станет говорить или сочинять противное настоящему предисловию, таковой пусть прочтет упоминаемые здесь св. книги, которые написали или святейшие патриархи, или же преподобные отцы, в особенности же и эту настоящую книгу св. Исихия. И верую Богу, что он успокоит свою душу или же, как неисцельно больной, обратит свою хулу на св. отцов, так написавших, лучше же сказать, на Св. Духа, говорившего чрез них, и это не отпустится ему ни в сей век, ни в будущий, по слову Господа. Аминь. |
| Еще: «Не все старание имей о плоти, но противопоставь пределом ее силе воздержание и весь ум твой обрати на внутреннее, ибо телесное обучение мало полезно, внутреннее же внимание всегда полезно есть». Исихий же святой сказал об этом: «Кто не имеет понятия о шествовании духовным путем, тот не заботится о страстных помыслах, ни об исправлении их, но все попечение и заботы имеет только о теле. Такой или объедается и бесчинствует, опечаливается, и гневается, и припоминает обиды и, таким образом, помрачает ум или, предаваясь безмерному воздержанию, смущает ум». И еще св. Диадох сказал: «Как обременяемое множеством яств тело делает ум каким-то боязливым и склонным к злу, так ум, изнемогающий от многого воздержания, делает унылою и нелюбимою зрительную часть. Поэтому необходимо соразмерять питание с состоянием телесных сил: когда тело здорово, -утеснять его, сколько потребно, а когда немоществует, питать его несколько. Ибо подвизающемуся не следует ослабевать телом, но, насколько нужно, быть способным к подвигам». И опять Лествичник: «Видел, – говорит, – враждебницу (утробу) эту упокоеваемой и подающей уму бодрость...» Ибо нам нужно иметь тело здоровое, а не расслабленное, т. к. умное делание требует и телесной крепости. Поэтому необходимо всеми силами избегать и безмерного поста, и невоздержания. Каждому же, кто желает иметь опытное и рассудительное справедливое мнение о посте и о мере принятия пищи, т. е. о количестве ее и качестве, предлагается указание об этом св. Григория Синаита , который говорит об этом так: «Понуждающему себя и желающему обрести Бога достаточно литры хлеба и воды или вина в течение дня три или четыре чаши и от прочих снедей, какие случаются, от всех вкушать понемногу, не допуская себя до насыщения, чтобы и возношения избегнуть, и не возгнушаться Божиими добрыми творениями, за все благодаря Бога». Таково рассуждение мудрых! Немощным же верою или, лучше, душою воздержание от снедей более полезно, и апостол таковым повелевает зелие ясти, так как они не веруют, что Бог сохранит их. |
| Кто носит меч свой, или слово, разумно, по внутреннему вниманию, тот знает время, когда обращать его на врага и молиться на прилоги злые, и страсти, и помыслы или за грехи свои. Если же иногда, по каким-либо обстоятельствам или по невниманию, поползнется словом или гневом, а иногда и похотию или тщеславием и мнением и т. п., и по этой причине будет укоряем своею совестию, то, не перенося ее обличения, обращается к Богу, каяся и моляся от сердца и ума, ища помилования. Все правило такового бывает в одном покаянии и внимании сердечном, по примеру той вдовицы, которая не отступала от судии день и ночь, прося отмщения своему сопернику. И это есть порядок умного делания, подобающего страстным: пусть никто не приходит в смущение от этого слова, что обуреваемым такими грехами можно при помощи Божией обучаться умному деланию. Представь себе пять состояний действующих по страсти: а) впадая в гнев и досаду, оставаться всегда злобствующим на оскорбившего; б) будучи опечаленным, помнить зло в течение многих дней; в) гневаться одну неделю; г) один только день помнить и д) враждуя, досаждая, смущая и смущаясь, в тот же час измениться. Вот сколько различных устроений, однако все они находятся под адом до тех пор, пока действует страсть, как сказал св. Дорофей, и таким не должно касаться умного делания, ибо они подобны человеку, который, будучи ранен стрелою от врага своего, берет ее собственными руками и вонзает в свое сердце; о них сказал Богослов: «Делающий грех от диавола есть» ( 1Ин. 3, 8 ). Возьми и пять других состояний: а) оскорбившегося и скорбящего не потому, что потерпел досаждение, но потому, что не перетерпел его; б) поучающегося всегда терпению, но в конце концов побеждающегося увлечением; в) не хотящего отвечать злом за зло, но увлекающегося силою привычки; г) старающегося отнюдь не произносить зла, но скорбящего о полученной обиде, упрекающего себя и кающегося в этом и д) не скорбящего о полученной обиде, но и не радующегося ей. Эти все суть сопротивляющиеся страсти, так как произволением борются со страстью и не хотят действовать по ней, но и скорбят, и подвизаются. Таковые подобны находящемуся под обстрелом врага, но облеченному в броню и неуязвимому, говорит тот же св. Дорофей. Им во всяком случае можно и должно обучаться умному деланию, потому что они очищаются вседневною благодатию Христовою, чрез умную молитву и ежечасное покаяние, и о них сказал тайновидец: «Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя... Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды»: ( 1Ин. 1, 8–9 ). |
| Но и нам, слышащим это, подобает весьма бояться того, что мы, имея установленную святыми отцами монашескую пищу, как и древние – манну от Бога, гнушаемся ее, увлекаясь похотением мяса так же, как и те, чьи кости пали в пустыне. Не можем мы во всем уподобляться древней Церкви, в которой, опасаясь неверных, священники иногда совершали литургию вечером и ночью, причащая Святейших Таин вкушавших пищу в тот день, и Святое Крещение откладывали до тридцатилетнего возраста, и диаконам разрешали жениться после хиротонии, и Святейшие Тайны преподавали, влагая их всем причащающимся прямо в руки. Если эти и многие другие древние обычаи, так же как и вкушение мяса монахами, отложены, неужели благовременно почитающим без различия всё древнее, принимать вместе с вкушением мяса и все эти оставленные обычаи? Как же нам сравниться с древними отцами, которые вкушали мясо со столь великим воздержанием и отсечением похоти, с каким мы ныне не вкушаем и неуслаждающей пищи, раболепствуя чреву, как богу, служа ему и желая приносить ему жертвы сластолюбия и невоздержания и без вкушения мяса? Если же и без мяса, скудной пищей мы задумываем совершать сластолюбивое служение чреву, то во что вменим сластолюбивый наш нрав и рабство чреву, когда попустим себе, по желанию нашему, вкушать естественную сладость мяса? Сластолюбие, появляющееся от вкушения мяса, подобно печи халдейской, семикратно разожженной, а появляющееся и помышляемое от простой пищи, равняется львиному рву, в который некогда был ввергнут Даниил. И как эта печь более ужасала и мучение в ней более устрашало, чем львы и этот ров, так намного страшнее чревослужение и сластолюбие, порабощенное вкушением мяса, нежели простой пищей. И насколько труднее было кому-либо приблизиться и посмотреть в печь, пламя которой разливалось на сорок девять локтей, и увидеть ввергнутых в нее трех отроков, чем приступить к рву со львами и Даниилом, сидящим там с ними, – настолько более непростительна дерзость презирающих типики и уставы святых отцов и вкушающих ныне мясо, чем дерзновение древних, которые, не имея предания об этом, вкушали мясо. |
| Хотя и многое множество есть божественных отцов, живших как в уединении, так и в общежитии и принимавших посылаемую им от Бога пищу, кроме мяса, однако, краткости ради, невозможно здесь всё по порядку описывать. Одно только здесь мы показали, что Бог ни Сам, ни через святых ангелов или птиц небесных никогда в новой благодати не подавал рабам своим мяса, но только хлеб и рыбу, вино же и елей, которые по домостроительству вкусил и Сам Бог Слово по воскресении Своем из мертвых. Всё это уверяет нас в том, что не подобает нам, монахам, взирая на неких древних отцов, есть ныне мясо, так как Божие свидетельство о том, что нужно воздерживаться от мяса намного больше и достовернее, чем человеческое разрешение. В этом уверяя нас, Бог никогда не является посылающим рабам своим пищу мясную. Поэтому более должно нам покоряться доброму преданию святых отцов, запрещающих монахам вкушение мяса, нежели тем, которые вкушают его и другим позволяют. Ибо и Сам Христос Господь, почитая закон о пище, данный в раю Адаму, насытил, как сказано, четыре тысячи мужей семью хлебами и малыми рыбами и потом пять тысяч, кроме жен и детей, пятью хлебами и двумя рыбами, хотя мог насытить их мясом птиц пернатых, как в древности непокорных евреев в пустыне. Потом же и Сам Он, по восстании Своем из гроба, являлся ученикам Своим, то одиннадцати, перед которыми ел рыбу и сотовый мед (см. Лк.24:42 ), то Симону Петру с прочими учениками на море Тивериадском, с которыми ел хлеб и рыбу печеную (см. Ин.21:13 ). Но нигде Он не является вкушающим мясо, лучше же сказать, в Священном Евангелии нигде об этом не упоминается. И видя, что евангелисты ничего не упоминают о мясе, показывая Христа Господа вкушающим только рыбу, хлеб и мед, веруем, что это, в указание совести нашей, не что иное, как только предпочтение закона о пище, данного в раю Адаму изначально, и это пример и предписание монахам употреблять такую пищу, а не мясо. Ибо всё богомужное житие Господа на земле и подвиги Его были примером и образцом для нас, чтобы мы последовали стопам Его (см. 1Пет.2:21 ), ибо Он сказал: «Аще кто Мне служит, Мне да последует» ( Ин.12:26 ). |
| – А еще он советовал во время правила делать больше поклонов... – Поклоны делать можно – конечно, с благословения старицы. Их количество зависит от того, какие у кого силы. Святитель Игнатий тоже говорит о том, что перед началом четочного правила хорошо сделать некоторое количество поклонов. Он советовал делать по несколько поклонов и в течение дня, когда для этого есть возможность. Разумеется, этот совет подходит людям физически крепким. Нам может показаться, что во время совершения поклонов молитва несколько невнимательна, но зато при этом создается такое душевное состояние, которое способствует внимательной, смиренной, покаянной молитве. Однако это происходит только в том случае, если мы совершаем поклоны с должным духовным расположением, то есть воспринимаем их как выражение покаяния. Вопрос. Когда молишься Иисусовой молитвой, при этом в уме все равно присутствует какой-нибудь помысел: об избавлении от какой-то страсти, о приобретении той или иной добродетели. Это самочиние, молитва своими словами? Ответ. Нет, почему же. Ведь мы можем молиться Иисусовой молитвой о человеке, помня о какой-то его конкретной нужде, можем молиться о себе самих в случае, например, какой-то неприятности. Бывает, что нас борет какая-то страсть, и мы молимся, если так можно выразиться, против этой страсти. Значит, хотя мы всегда произносим одни и те же слова, цель молитвы несколько видоизменяется, и никакого самочиния в этом нет. Другое дело, что это должно быть под контролем старицы. Василий Поляномерульский в своих «Предисловиях» говорит, что, убегая от помыслов, необходимо углубляться в молитву, а если не получается, то нужно молиться против помыслов. Имеется в виду, что при брани гнева или осуждения я молюсь Господу той же самой Иисусовой молитвой, никак не меняя ее слов, с тем чтобы Он избавил меня от этих помыслов, потому что я не могу удалиться от них умом или отбросить их своими силами. Вот что значит молиться против тех или иных помыслов. Вопрос. А можно ли вообще молиться с конкретной целью: скажем, об избавлении от какой-то страсти или о приобретении определенной добродетели? |
| Наконец, если еще изобретая благословнейшую причину, претыкаешься неоднократными словами св. Григория Синаита , много говорящего о прелести, случающейся в сем делании, то исправляет тебя сам этот святой, говоря: «Мы не должны бояться или сомневаться, Бога призывая. Если же некоторые и совратились, будучи повреждены умом, то знай, что они потерпели это от самочиния и высокоумия». Кто же в послушании, с вопрошением и смиренномудрием ищет Бога, никогда не потерпит вреда благодатию Христа. Ибо кто право живет и непорочно жительствует и удаляется от самоугодия и высокоумия, тому весь бесовский полк, хотя бы и бесчисленные против него поднял искушения, не может повредить, как говорят отцы. Которые же самонадеянно и самовольно ходят, эти в прелесть впадают. Если же некоторые, претыкаясь о камень Свящ. Писания, принимают указания нам пути прелести поводом к возбранению умного делания, то таковые пусть знают, что они превращают «горняя долу и дольняя горе». Не на возбранение умного делания, но предостерегая нас от прелести, указывают нам св. отцы причины, по которым прелесть приходит. Подобным образом и сей св. Григорий Синаит , повелевая не бояться и не сомневаться обучающемуся в молитве, приводит две причины прелести: самочиние и высокоумие. И св. отцы, желая сохранить нас невредимыми от них, повелевают исследовать Свящ. Писание, научаясь от него, имея брат брата добрым советником, как говорит Петр Дамаскин . Если нельзя найти искусного делом и словом старца, по примеру св. отец, знающего хорошо отеческое писание, то, пребывая наедине, в безмолвии, всеми силами должно стараться иметь духовное наставление от учений и наставлений св. отец, вопрошая о всякой вещи и добродетели. Такую меру и порядок следует сохранять и нам, читая писания, а не уклоняться от их учения и наставления, подобно тому, как некоторые, не зная опыта умного делания и считая себя имеющими дар рассуждения, тремя причинами или доводами уклоняются, лучше бы сказать, отводят себя от обучения сему священному деланию. |
| Для чего мы живем в обители? Я считаю, что самым важным делом является для нас Иисусова молитва, или умное делание. Старец Василий Поляномерульский, проводя аналогию с историей сотворения мира, описанной в книге Бытия, сравнивает все прочие делания с реками, а умную молитву - с океаном, в который все эти реки впадают. То есть такое простое, на первый взгляд, занятие, как повторение Иисусовой молитвы, оказывается самым важным, можно сказать, единственно важным и всеобъемлющим делом монашествующих, потому что является не только собственно молитвой, но именно внутренним деланием, борьбой, внутренней жизнью. Ведь как во внешней, земной, жизни подстерегает человека огромное количество всевозможных изменений и событий - скорбных и трагических, радостных и счастливых, - так и во внутренней, духовной, жизни встречает его такое же многообразие. И поэтому, приступая к повторению простой Иисусовой молитвы, мы, может быть даже не понимая, что она означает и к чему приведет, неожиданно для себя приходим в особое состояние: начинаем изнутри как бы просвещаться светом. Я имею в виду не тот благодатный свет, который бывает у преуспевших подвижников, а свет ведения, который позволяет начать познание самих себя. Мы становимся способны видеть, что представляет из себя человек, и прежде всего, конечно, постигаем собственные слабости и немощи (когда замечаем свои греховные, дурные наклонности), а также и какие-то возвышенные свойства человеческой души. На примере самих себя мы начинаем понимать вообще людей (что, может быть, удел и немногих, но тем не менее это возможно). И получается, что человек, занимающийся как будто бы несложным делом - непрестанно, словно умалишенный, повторяющий одни и те же восемь слов (конечно, непростых, ведь в них содержится имя воплотившегося Сына Божьего, Господа Иисуса Христа), этот человек постигает внутренние тайны человеческой жизни. Оказывается, что он знает людей гораздо лучше, чем тот, кто имеет, как мы говорим, житейский опыт, то есть опытен в каких-то обычных мирских занятиях и постоянно находится среди общества, потому что последний судит о людях, наблюдая за ними со стороны, а мы, если живем правильной жизнью, - по самим себе, изнутри. Ведь на самом деле друг от друга мы отличаемся мало, общего у нас гораздо больше, чем различного, хотя мы и склонны преувеличивать значение отдельных своих особенностей. |
|
|
