| Но если мы объективно рассмотрим все три приведенных варианта возможного значения выражения мамона неправды, то увидим, что в них нет однозначного указания на то, что мамона неправды означает неправедное богатство. Вместе с тем, из совокупности приведенных толкований можно заключить следующее: мамона неправды (или неправедности) это то, на что может ложно надеяться (опираться, уповать) человек. Священное Писание говорит нам, что такой ложной крепостью (опорой) могут быть: идол (Пс.30,7; 1Кор.8,4), фараон и Египет (4Цар.18,21; Ис.36,9), богатство (Прит.11,28; 1Тим.6,17), человек (Пс.117,8; Ис.2,22; Иер.17,5). Теперь обратимся к нашей таблице текстов. Во-первых, здесь мы увидим, что ни синодальный, ни церковно-славянский переводы не соответствуют греческому оригиналу, в котором Спаситель трижды употребляет слово мамона (ст.9,11,13), в обоих же переводах это однообразие нарушено. Синодальный перевод дважды (ст.9,11), а церковно-славянский единожды (ст.11) заменяют слово мамона на богатство (имение). На первый взгляд, переводчики просто решили внести ясность. Но если мы откроем текст, например, Остромирова Евангелия (X в.), то увидим, что в нем 11-й стих соответствует греческому оригиналу и содержит то же слово – мамона. В Ассеманиевом Евангелии (IX–X вв.), одном из самых древних славянских евангельских текстов, в 11-м стихе слово мамона так же оставлено без изменения. В таких списках, как Архангельское, Пантелеимово и Мариинское Евангелия (XI в.), слово мамона, хотя уже и претерпело изменение, но «переведено» не как богатство, а как житие. Во-вторых, из приведенной таблицы мы видим, что греческое слово αδικας ( неправедности – сущ. род.пад.), используемое в притче также и для определения имений, которыми управлял приставник, в синодальном переводе претерпело изменение и звучит как неправедным – прилагательное творительного падежа. Таким образом, мы можем заключить, что понимание выражения мамона неправды как богатство неправедное есть позднейшая вставка в текст Священного Писания не переводчиками, а его комментаторами или переписчиками. |
| Наука располагает лишь их списками (копиями) или новыми переводами, выполненными в X-XI веках по образцу старейших. Конечно, имеющиеся тексты в той или иной степени отступают от изначальной, «образцовой» системы, но отклонения в целом незначительны, поэтому язык поздних памятников условно рассматривают как старославянский. Однако и таких источников крайне мало - около 20. Анализируя их, слависты столкнулись еще с одной проблемой: эти тексты написаны при помощи двух азбук - кириллицы и глаголицы, которые сильно отличаются друг от друга. Так, например, Зографское, Мариинское, Ассеманиево Евангелия, Рильские и Охридские листки - глаголические, а Супрасльская рукопись, Саввина книга, Енинский Апостол, надписи на каменных плитах - кириллические. Для обозначения анализируемого языка существует целая система терминов, отражающая среди прочего его меняющийся социокультурный статус и состояние славистической науки. Определение славянский язык - самое очевидное и почти ничего не говорит о специфике рассматриваемой системы, ибо маркирует ее только с точки зрения бытования у славянских народов. Под общеславянским языком здесь понимается единый литературный язык, распространенный во всей Славии. Термин же древнеславянский язык устанавливает преемственность с другими славянскими языками, возникшими после IX века. Обозначение церковнославянский язык подчеркивает профетический, священный статус языка, совершенно игнорируя, что солунскими братьями и их последователями был создан язык не только религии, но науки и философии (можно вспомнить хотя бы трактат «о письменах» черноризца Храбра, в котором изложены факты, связанные с созданием славянской письменности). Сочетание древнецерковнославянский язык отделяет первоначальную систему от более поздних (см. ниже). Наиболее спорны термины древнеболгарский, староболгарский язык, которые сосредотачивает неоправданно много внимания на том, что солунский диалект, носителями которого были Кирилл и Мефодий, входит в состав древнеболгарского языка, что основная подготовительная работа (создание азбуки, разработка механизмов перевода и проч.) осуществлялась до миссионерской поездки в Моравию и, что, наконец, расцвет первого литературного языка всех славян связан с царствованием болгарских царей Бориса и Симеона. |
| Против мысли о славянском подлиннике жития Голубинский делает то веское возражение, что если бы существовало славянское житие, то имя св. Климента внесено было бы в славянские святцы, чего, однако же, не видно, за единственным исключением святцев Ассеманиева глаголитского Евангелия, в которые имя св. Климента внесено из существующего греческого жития. Последнее предположение не легко совмещается с тем предположением некоторых исследователей, что само Ассеманиево Евангелие относится к XI веку, тогда как существующее греческое житие может быть писано даже в начале XII века. Поэтому не занесено ли в святцы этого Евангелия имя св. Климента из начального жития X века? Это житие, думаем, писано также не на славянском языке, а на греческом. Болгарин в век царя Петра мог писать по-гречески и мог это делать именно для того, чтобы прославить память славянских учителей и защитить славянскую книжность перед греками, а может быть и болгарами-грекофилами. В истории критики по нашему предмету остается совсем невыясненным еще один вопрос: существовал ли архиепископ Феофилакт, современник царя Петра, писавший для него «разговор о природе» и потом Житие его. Ссылаясь на Bibl. Graeca Fabricii, ed. Harles (VII, 596), где действительно упоминаются эти сочинения (как сомнительные) в перечне сочинений Феофилакта болгарского , преосвященный Филарет признавал существование Феофилакта X века, считая его автором и Жития св. Климента и истории Тивериопских мучеников (Св. южных славян, 30 янв.). Архимандрит Леонид пошел еще далее в рассуждениях об этом новом Феофилакте (Чтение в И. М. Общей Истории» 1870, IV, стр. 8–19). Критика не особенно внимательно отнеслась к мысли о новом Феофилакте. Хотя некоторые суждения последнего из двух авторов (архимандрита Леонида) представляется более недосмотрами, но в общем мысль заслуживает разбора. В общем изложенное здесь мнение наше о Житии примыкает с одной стороны к мнению Шафарика, с другой, к мнениям Добровского и Голубинского; но в известных чертах расходится с ними, как могут видеть знакомые с мнениями названных исследователей. |
| 12 )“. В третьей главе архим. Леонид представляет, на основании указаний И. И. Срезневского – сходства и отличия глаголической азбуки от кирилловской и судьбу глаголицы на родине и в других славянских землях, а в четвертой определяет, в чем состоят главные отличия глаголического извода евангельских чтений от кирилловского. Глаголический текст евангельских чтений, говорит о. Леонид, „есть видоизменение или переделка кирилло-мефодиевского текста евангелия (862 г.), с применением этой переделки в пользу хорватского наречия, переделка, согласованная на спех с латинскою вульгатою“ 13 . В приложениях помещены разночтения Зографскаго и Ассеманиева Евангелия, подтверждающая мысль о согласовании глаголического текста евангелия с латинскою вульгатой, и представлены таблицы, излагающия по годам судьбы кириллицы и глаголицы в IX, X и XI столетиях. Из сравнения глаголического извода Евангелия с кирнлловским получились у о. Леонида следующия конечный заключения: глаголица осталась памятником старого хорватского наречия, а кириллица памятником древнего церковно-славянского языка. Кириллица есть знамение церковного единения с Византией, а глаголица есть знамение разъединения с Византией... Древнейший памятник кириллицы, Остромирово Евангелие остается тем же, чем был его прототип кирилло-мефодиевского перевода – знаменем православных славян, порученным промыслом Божиим хранению русского народа... Верность этому знамени служит символом святого чаяния, что грядет час, когда и все остальные славяне, убедясь, что наступило и для них время духовного единства, свободно и радостно соберутся под это общеславянское знамя, и, вместе с его хранителями, воспоют едиными усты (глаголы) и единым сердцем знаменательную песнь, творение царственного песнотворца X века, царя Льва Премудрого, которая некогда оглашала своды Цареградской Софии: „Приидите людие, Триипостасному Божеству поклонимся“ 14 . Из этих последних слов, коими мы и заключим свою речь, посвященную памяти архим. Леонида, видно, что изучая историю славянских народностей, нераз может быть задумываясь над судьбами славянства, о. |
| В. много занимался разысканием и изучением хорвато-глаголических рукописей в хранилищах Вены, Загреба, Лондона, Любляны, Оксфорда, Парижа, Праги и Рима. На основе этих исследований он написал книги «Nejstarši Breviar chrvatsko-hlaholsky» (Praha, 1910) и «Najstariji hrvatskoglagolsky misal s bibliografskim opisom svih hrvatskih misala» (Zagreb, 1948), к-рые до наст. времени являются наиболее исчерпывающими трудами в этой области. Изданные им глаголические, гл. обр. хорват., памятники, особенно тексты ВЗ (Книги пророков, Екклесиаст, Псалтирь и др.), снабжены критическим аппаратом и имеют большое значение для исследования лит. наследия святых Кирилла и Мефодия. В 1929 г. в соавторстве с Й. Курцем В. издал Ассеманиево Евангелие . Учебник глаголической палеографии (Rukovet " hlaholske paleografije. Praha, 1932), в к-ром В. всесторонне рассматривает происхождение и развитие глаголического письма, глаголических памятников, дает их палеографическое описание, до наст. времени остается единственным пособием в этой области. В 1957 г. совместно с Й. Вашицей В. опубликовал полное описание кириллических и глаголических рукописей, хранящихся в Народном музее в Праге. В последние годы жизни участвовал в разработке концепции и определении круга источников многотомного Словаря старославянского языка. Лит.: Kurz J. ivot a dílo J. Vajse//Slovanské studie. Praha, 1948. P. 11-16; Mare š F. Vajsova redakce eské církvení slovanštiny//Studia palaeoslovenica. Praha, 1971. S. 221-225; Bauerov á H. Prophetae minores v charvátskohlaholských breviarech ve Vajsov edici Glagolitica//Slovo. 1986. 36. S. 217-226; Ribarova Z. Vajsova prouavanja prijevoda Malih o proroka iz Brevijara Vida Omišljanma//Ibid. 1994-1996. 44-46. S. 27-31; Mare š F. Djelo J. Vajsa i njegovo znaenje za staroslavensku liturgiju Rimskoga obreda u naše doba//Ibid. 1996. Prilozi. S. 347-352. Библиогр.: Kurz J. Soupis prací J. Vajsa//Slovanské studie. Praha, 1948. S. 17-34; Panteli M. Bibliografija izvornih radova J. Vajsa s podruja hrvatske glagoljske knjievnosti//Slovo. 1957. 6-8. S. 10-22; Деянова M. Вайс И.//КМЕ. Т. 1. С. 316-318. |
| В-третьих, активное отношение переводчика к переводимому тексту выражалось не только и не столько в дополнениях, сколько в сокращениях многих статей оригинала (подобный подход, как мы видели, был свойствен также переводчику ЗСЛ и, в какой-то степени, НМ). Следствием этого стали многочисленные примеры сокращающего перевода (буквально в каждой второй статье, всего 23 случая). В результате статьи ЗСО выглядят в целом более краткими и компактными, чем соответствующие статьи Mers, в которых нередко наблюдается излишнее многословие. В-четвертых, в ЗСО наблюдается довольно частое изменение смысла оригинала, или замещающий перевод – всего 12 случаев (как правило, с целью смягчения епитимьи). Наконец, в-пятых, небольшое число контекстно-семных эквивалентов (3) и ошибок перевода (6) свидетельствует, с одной стороны, о не очень высокой квалификации переводчика, а с другой, объясняется весьма простым и лапидарным стилем оригинала, в котором подавляющее большинство лексем употреблено в основных значениях. 22 Ср. в древнейших евангелиях (Мариинском, Ассеманиевом, Зографском, Остромировом, Саввиной книге) перевод греч. οι συϒϒενες «родственники» славянским эквивалентом рожденн (Grünenthal 1910, 332; Люсен 1995, 215). 23 Отождествление собратьев по вере с родственниками можно проследить уже в оригинальной латинской письменности – так, лат. fratres «братья» (как и его греческий аналог δελφοι) широко использовалось в церковном обиходе как обращение к единоверцам (Wiehl 1974, 49). 24 Известное из сербской и древнерусской книжности (Рязанская кормчая, Пролог 1383 г., «Пандекты» Никона Черногорца в переводе XII в., сочинения протопопа Аввакума) описательное обозначение дтотворьныи (дтородьныи) дъ (Сл. XI–XIV, III, 168; Сл. XI–XVII, 4, 239) сформировалось, видимо, позднее – по крайней мере, в кирилло-мефодиевских памятниках оно не зафиксировано (отсутствует в SJS и «Материалах» И. И. Срезневского ), а древнейшие известные контексты восходят ко времени не ранее XII в. 26 Так протолкована данная лексема в SJS; а в ССС 521 цитата из ЗСО даже снабжена по форме верной, а по сути, неоправданной пометой греч. нет! |
| - Что мы видим в современном русском языке от церковнославянского языка? - В современном русском языке мы видим очень много от церковнославянского языка. Многие слова русского языка напрямую заимствованы из церковнославянского. Немало слов создано по церковнославянским моделям: " произведение " , " личность " , " прекраснодушие " . Последнее слово, например, представляет собой немецкого " Schlonseeligkeit " - термина философии Гегеля, но кальку, построенную на материале церковнославянского происхождения; слово " прекраснодушие " введено в русский литературный обиход М. А. Эти слова - русские, но сделаны из элементов церковнославянского происхождения, уже усвоенных в XIX веке русским языком. И таких слов в современном русском языке много, они составляют значительную часть нашей книжной лексики, той лексики, которая связана с интеллектуальной деятельностью. Так что церковнославянский язык не просто " оказал влияние " на русский язык - можно говорить о глубоком проникновении церковнославянских форм и значений слов, церковнославянского языкового мышления в стихию русского языка. Язык, непосредственно созданный свв. Кириллом и Мефодием в IX в. для перевода Библии с греческого языка на язык славян в современных научных кругах называется старославянским; этот язык изначально был только письменным и никогда не использовался для общения в быту. Под влиянием живой речи он видоизменялся, в разных регионах складывались свои разновидности (изводы) литературного языка, который с момента возникновения этих региональных расхождений называется уже не старославянским, а церковнославянским языком. Транскрипция - (от лат. transcriptio - переписывание), письменное воспроизведение слов и текстов с учётом их произношения средствами определённой графической системы (БСЭ). Древних славянских азбук, созданных свв. Кириллом и Мефодием и их учениками, две: кириллица и глаголица. Происхождение последней до сих пор является предметом спора (глаголица, подобно грузинскому и армянскому письму, не основывается ни на одной из известных письменных систем - ее первая буква имеет форму креста), как и то, какая из азбук является древнейшей, хотя большинство ученых все же считает, что на самом деле св. Кирилл создал глаголицу, а кириллица имеет более позднее происхождение. К глаголическим памятникам письменности относятся " Киевские листки " (X в.), Зографское, Мариинское и Ассеманиевое евангелие, Сборник Клоца, Синайская псалтырь, Синайский требник, Зографский и Боянский полимпсесты, Рыльские и Охридские листки (все - XI в.). За исключением " Киевских " и " Рыльских листков " , все остальные памятники написаны на юго-западе Болгарского царства. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ДЖУРОВА Аксиния (род. 18.09.1942, София), болг. славист и византинист, искусствовед, археограф. В 1965 г. окончила Софийский ун-т по специальности «болгарская филология», в 1969 г.- отд-ние истории и теории искусства исторического фак-та МГУ. Специализировалась в Белградском ун-те (1972) под рук. В. Джурича и С. Радойчича , в Высшей практической школе (Париж). Канд. дис.- о миниатюрах болг. рукописи XIV в. Псалтири Томича (1974), докт. дис.- об орнаменте и миниатюрах болг. рукописей X-XVIII вв. (1982). Научный сотрудник (1974), старший научный сотрудник (1982) Ин-та искусствознания БАН; профессор кафедры истории и теории культуры Софийского ун-та (1984). Читала лекции в Йельском ун-те (США; 1989), Иерусалимском ун-те (1991), Сорбонне (1992), Ин-те евразийских исследований (Венеция; 1995-1997). Создатель и директор (с 1986) Центра славяно-визант. исследований им. И. Дуйчева при Софийском ун-те. Член исполнительного комитета Международной ассоциации художественных критиков (AICA), вице-президент Международной ассоциации по изучению слав. культур при ЮНЕСКО (1987-1995). Областью научных интересов Д. является художественное оформление и кодикология болг. средневек. рукописей в контексте правосл. слав. и визант. традиции на материале крупнейших древлехранилищ (Москвы, С.-Петербурга, Лондона, Парижа, Рима, Афин, Мюнхена, Иерусалима и др.). Этим темам посвящены монография «1000 години бълг. ръкописни книга: Орнамент и миниатюра» (София, 1981), исследование и факсимильное издание Ассеманиева Евангелия (Асеманиевото Евангелие. София, 1981. 2 т. (в соавт. с В. Ивановой-Мавродиновой)). Развивая взгляды более ранних исследователей о «восточных» корнях древнеболг. искусства, Д. дополнила число его образцов, ориентированных на восточновизант. периферию, сохраняющую раннехрист. и доиконоборческие особенности орнамента. Она не отрицает возможности влияния на слав. рукописи в великоморавский период пред- и раннехрист. лат. книги. В монографии «Въведение в слав. кодикология: Византийският кодекс и рецепцията му сред славяните» (София, 1997) Д. обобщила выводы предыдущих исследователей по данной проблематике, акцентировав палеографические особенности болг. рукописей. Заслугой Д. является изучение слав. кодикологии в тесной связи с визант., установление зависимости «культуры славянского кодекса» от визант. маюскульных и минускульных рукописей. Эти работы объединяет идея связи слав. письма и орнамента со стремлением слав. культуры к самостоятельности. |
| Vol. 71/2. P. 240–247. Heinrici G, 1909: Zur patristischen Aporienliteratur//Abhandlungen der philologisch-historichen Klasse der Königl. Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaften. Bd 27. S. 843–866. Henrici G., 1911: Griechisch-Byzantinische Gesprächsbücher und Verwandtes aus Sammelhandschriften//Abhandlungen der philologisch-historischen Klasse der Konigl. Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaften. Bd 28. N 8. Heeg С and Zuntz G., 1937: Remarks on the Prophetologion//Quantulacumquë Studies presented to К. Lake by pupils, collègues and friends/Ed. by R. P. Casey, S. Lake and A. K. Lake. London. P. 189–226. Haeg, Zuntz 1939. Prophetologion/Ed. C. Hoeg et G. Zuntz. Hunniae. 1939–1970 (Monumenta musicae byzantinae. Vol. 1). Horálek К., 1948: Význam Savviny knigy pro rekonstrukci stsl. pekladu evangelia. Praha. Horálek К., 1954: Evangeliáe a tveroevangelia. Praha. Horálek K., 1956: К pekladatelské innosti Metodjové//Slavia. T. 25. S. 19I – 193. Hoskier H. C, 1914: Von Soden " " s text of the New Testament//JTS. Vol. 5. P. 307–326. Howard G., 1970: The Septuagint: A review of recent studies//Restoration Quartery. Vol. 13. P. 153–164. Howard G., 1971: Lucian readings in a Greek Twelve Prophets scroll from Judaean Desert//Jewish Quarterly Review. Vol. 62. P. 51–60. Huntley D. G., 1966: Is Old Slavonic «Lead us not into temptation» a Latinism?//Slavia. T. 35. S. 431–435. Italä Itala. Das Neue Testament in altlateinischer Überlieferung nach den Handschriften/Hrsg. von A. Julicher, W. Matzkow, K. Aland. Berlin, 1938–1963. Vol. 1–4. Jagi V, 1865: [Лингвистическое и филологическое описание Ассеманиева евангелия]//Racki F. Assemanuv iii Vatikanski evangelistar. Zagreb. S. XII-XCIX. Jagi V., 1879: Quattuor evangeliorum codex glagoliticus, olim Zographensis nunc Petropolitanus. Berlin. Jagi V, 1890: Glagolitica. Wien. Jagi V, 1893. Glagolitica. 2. GrŠkoviev odlomak glagolskog apostola//Starine. N 26. S. 1 – 129. Jagi V, 1907: Psalterium bononiense. Vindobonae. Jagi V, 1913: Entstehungsgeschichte der kirchenslavischen Sprache. |
| В М. Е. сохранились 3 миниатюры с изображением евангелистов Марка (Л. 44), Луки (Л. 77 об.) и Иоанна (Л. 133 об.), нарисованные чернилами и раскрашенные в 2 цвета; над каждой миниатюрой кириллическая запись с именем евангелиста. Как полагали Л. Мошинский и А. Джурова, миниатюры и надписи были созданы одновременно с основным текстом; Ягич считал, что имена евангелистов написаны неск. позже. На листах 43 об. и 44 в XIII-XIV вв. были выполнены рисунки-«чертежи», значение к-рых не установлено. В 1-м случае нарисован «конус» (сектор окружности), разделенный на 7 поясов с парами кириллических литер в каждом, числовое значение к-рых в сумме равняется 8 (от до ); под «конусом» 5 «звездочек», по сторонам их фигуры с 3 зубцами, обращенными к середине (внутри них нечто вроде О «очного»), по бокам буквы и под титлами. Во втором - круг с каймой, разделенный на 6 поясов, на к-рых написаны буквы ниже 8-конечный крест на «голгофе» (?), по сторонам которого помимо обычных букв под титлами над большой перекладиной написаны и , под ней - и у наклонной перекладины - и Художественное оформление рукописи включает 2 заставки, 2 крупных глаголических инициала в начале Евангелий от Марка (Л. 44 об.) и от Луки (Л. 78), 3 заставки-концовки (Л. 43, 76, 132 об.). Все они плетеные, с растительными элементами, на темном фоне, раскрашены вишневой (порой сильно разведенной) и зеленой красками. Позже, вероятно в XIV в., на внешнем поле л. 91 об. был нарисован киноварью и раскрашен кириллический инициал на л. 155 об. выполнена плетеная заставка (чернила, киноварь и желтая краска), написано вязью заглавие на л. 134. Пергамен М. Е. выделан хуже, чем у Зографского Евангелия (древнейшая часть - XI в.), он грубее, толще. На каждой странице 30 строк. М. Е. написано одним почерком. Буквы стоят на линии строки. Прописные буквы могут быть в 2-3 раза больше строчных. Письмо М. Е. относится к «вполне округлой» глаголице. Почерк М. Е. наиболее близок к почерку Ассеманиева Евангелия . Надстрочных знаков в рукописи мало, изредка над гласными встречается знак типа придыхания. Единственные пунктуационные знаки М. Е.- точка, расположенная посередине строки, и четырехточие (), к-рое ставится в конце евангельского чтения или больших частей текста. |
|
|
