| Круг ведомства вселенского суда был весьма обширен: de jure ему подлежали все жители Византии, светские и духовные, даже сам царь. Но это, конечно, не значит, что институт вселенских судей упразднил все другие инстанции византийского суда – духовного и светского, гражданского и военного. Все они сохранили свое существование как низшие и верхние инстанции – в отношении к верховному императорскому суду вселенских судей. В этом же последнем суде рассматривались прежде всего дела наиболее важного и государственного значения и дела высших архонтов Империи. Затем, сюда направлялись из светских и духовных судов всей Империи дела по апелляциями и кассациям, если решения этих судов, особенно духовных, не относились к предметам, не подлежавшим апелляции или кассации. Наконец и самое важное – к суду вселенских судей мог обращаться, минуя все инстанции ординарного суда, всякий член византийского общества, искавший правды, – бедный и богатый, знатный и простой, архонт всякого чина и должности и подчиненные ему, стратиоты и т. д. В этом праве суппликации ( δησις) византийских граждан, упраздненной в 1095 г. императором Алексеем I Комнином 727 и вновь восстановленной императорами Андроником II и Андроником III Палеологами, и заключалась главная особенность института вселенских судей, делавшая его для всех грозным и страшным. В Константинополе был восстановлен «царский секрет» вселенских судей, куда каждый ромей, минуя обычные инстанции светского и духовного суда, мог переносить свое судебное дело и просить справедливого решения, возглавляемого волей и милостью самого василевса, а также участием Вселенского патриарха. Мало того, вселенские судьи имели право привлекать к судебной ответственности и тех, кто, по соображениям личного свойства, не желал бы делать достоянием гласности тот или иной проступок. Так было de jure, a de facto юрисдикция вселенских судей, как можно видеть из немногих сохранившихся документов, распространялась лишь на гражданские дела клириков, монахов и мирян, касавшиеся владения землей, аренды, приданого, денежного долга, клеветы и злословия и т. |
| Это действительно были небезосновательные подозрения – вблизи Филанфропина собрались люди, убеждавшие полководца в необходимости объявить себя самостоятельным правителем. После некоторых колебаний Алексей принял соответствующее решение (тайное, разумеется) и для начала запретил своему войску поминать имя Андроника II Палеолога при многолетиях царственному дому. Вести об этом достигли через верного Ливандария царя, чем очень смутили его. Но никаких других войск для войны с самозванцем у него не было, и он решил уповать на помощь Богородицы. На его счастье, Филанфропин совершил ошибку – вместо того чтобы обезвредить Ливандария, он почему-то решил пленить брата василевса Феодора, проживавшего поблизости. Пока мятежник гонялся за царственной особой, Ливандарий нашел деньги и быстро собрал отряды, стоящие на данной территории в разных местах. Буквально в течение 10 дней он уже имел довольно сильную армию. Более того, Ливандарий подкупил выходцев с Крита, на которых полагался Филанфропин, и пообещал им щедрое вознаграждение, если те помогут схватить Алексея. Вскоре так и случилось – Филанфропин был схвачен и ослеплен 528 . Это была «первая ласточка», свидетельствующая о серьезных переменах, произошедших в политической системе Византийской империи. Уже во времена династии Ангелов Византийские императоры имели все основания с опаской глядеть в сторону высших аристократических кругов, существенно влиявших на политику царей. Как мы видели, сильные императоры династии Ласкаридов с громадным трудом и с помощью далеко не самых популярных средств сумели сохранить самодержавие своей власти. Это удалось и отважному Михаилу VIII Палеологу, в отчаянном прыжке и при помощи террора вынужденного обеспечивать право Римского императора принимать решения без оглядки на частные интересы высокопоставленных лиц. Но при кротком Андронике II Палеологе аристократические семьи взяли несомненный верх над царской властью – по крайней мере в той мере, в какой этого желали. При дворе расцвели всевозможные семейные династии сановников, обладавших почти царскими титулами – севастократоров, кесарей, деспотов, а их регалии и права, по справедливому замечанию одного историка, затмили чистоту Римско-византийского самодержавия. |
| В буквальном смысле слова это был план национального спасения – настолько плохо шли дела у византийцев. Сам император приказал по всем храмам служить Литургию и щедро наделил священников за их горячие молитвы к Христу о спасении Римской империи. Надо сказать, этот юный Филис Палеолог был замечательным командиром и блистательным образцом подлинного римлянина. Явившись к войску, Филис отобрал самых боеспособных и храбрых, поднимая их дух разговорами о бедствиях отечества и щедро одаривая подарками. Сам Филис Палеолог одевался очень скромно и старался ничем не выделяться от обычных солдат. Наконец, подождав, пока отборный отряд турок отправился в набег, он устроил засаду, в которую и попали османы. После тяжелого боя враги были наконец-то повержены. Крепость, в которой скрывались остатки турок, осадили, а вскоре к византийцам пришла подмога: 2 тысячи конных триваллов и генуэзцы. Совместно с ними византийцы разгромили последних турок; пленные были препровождены в темницы. За этот подвиг царь наделил Филиса Палеолога титулом протостратора 527 . Увы, это были последние победы римского оружия на турецком фронте... Глава 5. Феодальные тенденции в Римской империи и царской семье Помимо внешнеполитических проблем и церковного раскола, императору Андронику II Палеологу приходилось считаться с сильной аристократией и ее попытками узурпировать власть со стороны отдельных полководцев или сановников, что проявилось уже в самом начале его царствования. Желая уберечь восточные территории от набегов турок, василевс направил к реке Меандр двух талантливых полководцев: молодого, пышущего силой и здоровьем Алексея Филанфропина и пожилого, опытного Ливандария. Алексей очень удачно исполнял свою миссию и, присоединив к своему войску в качестве союзников татар и тех мусульман, которые предпочли жить под властью Византийского царя, нанес туркам несколько тяжелых поражений. Двор Филанфропина стал веселым, пышным и богатым, что вызвало подозрения его старшего товарища. Ливандарий посчитал, что Алексей желает отложиться от Империи и создать свое государство в Малой Азии. |
| Ф. И. обратил здесь внимание на то, что если термин „парики» завоевал прочную известность среди исследователей-византинистов, то значение термина „эпики» было утрачено и не подвергалось необходимому анализу, без которого становится непонятным развитие поздневизантийского общественно-экономического устройства. Ф. И. пришёл здесь к выводу, что термин „эпики» был дан славянам с самого начала их поселения на землях империи и сделалось впоследствии синонимом свободного крестьянина в противоположность зависимому. В подтверждение своего взгляда Ф. И. анализирует ряд документов, как опубликованных в известном собрании Миклошича и Миллера, так и впервые им привлечённых. На основе этих документов Ф. И. дал глубокий анализ движущих сил, которыми держалась община на всём протяжении византийской истории, хотя, как видно, чем ближе к XV в., тем все более сильные удары испытывала община со стороны крупного феодального землевладения. Большое значение имеют установленные Ф. И. Успенским определения встречающихся в византийских памятниках терминов „комитура» и „митрокомия». Первая, по его мнению, представляла собой объединение сёл, связанных между собой общим землевладением, круговой порукой в отношении государственных повинностей и являвшихся одним административным целым. Митрокомия же была центром этого административного округа, от которого входившие в него сёла и деревни зависели в вопросах управления и суда. Сравнивая эти термины с соответствующими славянскими, Ф. И. приравнивал комитуру к жупе, а митрокомию к жупному граду 92 . Возвращаясь к судьбе общины и свободного крестьянского землевладения, Ф. И. допускал, что община при Комнинах, особенно при Мануиле (11431180), претерпела серьёзные удары. Следствием этого было уже упоминавшееся выше движение крестьян при Андронике Комнине. Однако, как показал Ф. И., латинское завоевание Византии для восстановленной империи Палеологов было наглядным уроком того, что свободное крестьянство является единственной надёжной опорой империи, вследствие чего династия Палеологов снова оказалась вынужденной вернуться к политике поддержки крестьянской общины как источника пополнения армии и усиления государственных налоговых средств. |
| Автор выражает полнейшую уверенность: «У погибавшей Империи не было сил, чтобы самостоятельно бороться со столь могущественным врагом, поражающим своей силой, как турки-османы, и в этих условиях единственным выходом из сложившейся ситуации было решение искать военной помощи западных государств. Поскольку эти государства в подавляющем своем большинстве были под омофором Римского епископа, то византийцам представлялось, что единство с Западной Церковью может иметь большие перспективы» (С. 58). Но так ли это? Не слишком ли далеко идет автор за своим персонажем, не слишком ли во многом некритично соглашается с ним? Во-первых, нельзя сказать, чтобы курс религиозной политики, взятый Палеологами, являлся совершенно безальтернативным. Даже некоторые государи, принадлежащие к этой династии, отступали от него (Андроник II) или хотя бы придерживали его развитие в рамках разумного. Если же обратиться к опыту предыдущей династии, Ласкарей, свергнутых Палеологами, то они, находясь в отчаянном положении, вели принципиально иную политику, но сумели решить задачи сбережения государства, которые стояли перед ними даже более остро, нежели перед их преемниками. В начале XIII столетия Константинопольская империя рухнула под ударами латинян и рассыпалась на несколько частей; столица ее оказалась под властью западноевропейских рыцарей. Ласкари имели в своем распоряжении намного более скудный ресурс (и территориально, и по населению), чем - впоследствии - Палеологи. Но они предпочли сделать ставку на национально-религиозное возрождение, а не на конфессиональное капитулянтство. В итоге Ласкарям удалось создать могущественную державу, успешно противостоявшую и туркам, и латинянам. Ласкари также обеспечили возвращение статуса имперской столицы порабощенному Константинополю. Палеологи добивались того же, но они не умели развить экономическую и демографическую мощь собственного народа, и лишь поэтому возложили упования на помощь «коллективного Запада» с Римом, как духовным лидером, во главе. Подобная перемена в политике не только не была «единственным выходом», но и, в целом, основывалась на ложной предпосылке, что Рим, а с ним и западные короли, захотят спасти Константинополь. |
| Болезнь была трудная, и припадки ее происходили, думаю, от старости. Врачи недоумевали, к чему и обратиться; но царь обратился к Богу и решился по возможности подражать Его ко всем милосердию. По повелению державного, берется из мешков золото, и каждому, сколько-нибудь неимущему, выдается по тридцати шести монет. Сверх того расточается оно на святые храмы, на монастыри и на служащих Богу мужей, и милость царская рассылается всюду на хребте вьючных животных. Этою милостью царь привлек к себе милость Божию: больному стало легче, и он, естественно, обрадован был выздоровлением. Но вслед за тем ему захотелось доказать и римлянам, что, несмотря на такую раздачу милостыни, общественная казна не уменьшилась. Свидетельствуясь Тем, Кто его помиловал, он говорил патриарху Мануилу, что из общего достояния ничто не тронуто, что все розданное им приобретено его благоразумием и частными его трудами, что пользуясь силами опытных людей, он не переставал обрабатывать землю и с помощью их разводить всякого рода скот. Таким образом, римляне нашли его и благочестивым, и любящим своих подданных. 25 . Итак, в Магнезии в то время хранилось много денег; но великому дуксу и опекуну нелегко было брать их и давать, кому он хотел: потому что у казнохранилища стояла вооруженная секирами кельтийская стража, не допускавшая к нему никого, кто хотел бы покуситься, и пропускавшая только того, кто предъявлял требование на известную сумму для какой-нибудь необходимой нужды. Впрочем, иным нередко выдаваемы были деньги под предлогом и такой надобности, какой в самом деле не было. Это принял Палеолог за начало для приобретения расположения к себе,– и получавшие от него благодеяния не могли забыть о том. А чтобы оправдаться в неправильной раздаче денег, ему стоило только указать на скудную обстановку собственной своей жизни. Другим он предоставлял случаи получать деньги, не столько удовлетворяя своему честолюбию, сколько заботясь о будущих своих планах, как это оказалось впоследствии. Что касается до его бедности, то пишущий настоящую историю сам слышал, как говорил он о том, и предлагая свое свидетельство не боится, что будет обличен во лжи. |
| Когда же некому больше было препятствовать вторжению в самые даже крепости, противники заняли их, и из них могли уже всякий раз, по желанию, делать набеги и наносить зло не только жителям соседним (это разумеется само собою), но и весьма отдаленным. Чрез это немало обеспокоивали они и римские войска, которые всегда должны были удерживать их, оставив другие области, требовавшие не меньшей защиты – особенно на западе. Притом, когда брошены были восточные крепости, пришлось задуматься и войскам, состоявшим на жалованье; потому что они не знали, следует ли им оставаться здесь, чтобы защищать восточные области империи, или присоединиться к вождям западным, и обращали свои взоры то на нас, то на них, непостоянством своего расположения внушая опасение той и другой стороне. Вышедши из-под власти, они действительно могли бы, даже в мирное время, перенести центр управления империею туда, куда пришли бы с оружием в руках. Зная, что делалось на востоке, и как затруднительным от того становилось положение империи, мы скажем теперь, до чего дела наши дошли впоследствии и приведем на то причины. Решившись же говорить, начнем речь с того, с чего лучше начать. 7 . Когда после отца самодержавствовал Феодор Ласкарис,– женившийся на дочери его племянника по брату 7 Михаил Палеолог, украшенный достоинством великого коноставла 8 (а с этим достоинством издревле соединено было право иметь в своих руках все итальянское войско), подозреваем был в стремлении к царской власти; да и всегда видно было, что питая эту задушевную мысль, он при благоприятных обстоятельствах затеет возмущение. Впрочем, отцу тогдашнего державного дал он присягу в верности, запечатленную страшными клятвами; к тому же ограничивало его и определение архиерейское, угрожавшее ему проклятием, если он вздумает отложиться и вступить в открытую вражду с лицами царствующими. В этом состоянии были дела, когда приняв от царя власть над западными войсками, возымел он повод вступить в тайные условия с правителем запада, Михаилом Ангелом. |
| Так думали и многие. Патриарх понимал, что его обманули, но поставленный в крайнюю необходимость, не знал что делать. Впрочем, эти все-таки подписали определение; а Фессалоникский не хотел и слышать о нем, не позволял себе коснуться его и пальцем, но требовал, чтобы везде был впереди наследник царя. Когда же Палеолог вспомнил о слове Μαρπου, и чрез посланного стал укорять Мануила, что сам он, еще при жизни покойного царя, предсказывал ему царствование, хотя видел в нем только частного человека,– Мануил признался и изъявил готовность принять его и чтить, если во всем будет предшествовать ему наследник царя. Между тем стоявшие подле Мануила толковали ему, что и дитя хочет, чтобы Палеолог коронован был один, и что, обращаясь к архиерею с любовью, оно лепечет ему о своем на то согласии, лишь бы только остаться живым и не потерпеть ничего худого; ибо многие грозились убить его, если оно будет противиться, и стоявшие тут кельтические секироносцы, смотря потому, что прикажут старшие, готовы были и охранять его и нанести ему удар. Архиерей, впрочем, обращал мало внимания на слова одного дитяти и стоял за него твердо: но, наконец, стоять не мог; потому что многие обнаружили негодование и гнев,– как смеет он один идти против такого множества. Побежденный этим множеством, и он подписал акт, хотя достаточно, по-видимому, утешал себя тем, что в душе продолжал быть одинаковым; ибо избирая, по словам поэта 31 , подобное в смысле худого, открыто говорил; что его подпись вынуждена необходимостью и несогласна с его убеждением, что он скрепляет это дело, сознавая его вовсе не как хорошее и благоприятное, а как требуемое необходимо и насильственно, и что подобное в этом случае он принимает так же, как поэт принимал подобную войну и подобную старость. Итак, когда царственный обряд был совершен, и венценосцам надлежало идти в царские палаты,– впереди шли принявшие венец, а за ними следовало дитя – не в царском венце, а под одним священным покровом, украшенным драгоценными камнями и жемчугом. |
| Иссякли внутренние раздоры, и прекратились репрессии и страх попасть в тюрьму. Появились излишки продовольствия – уже забытое в Константинополе явление, и новое Византийское правительство, состоявшее из молодых, честолюбивых и воинственных мужчин, не лишенных патриотизма и любви к отечеству, запальчиво полагало, что ему удастся без труда справиться с теми трудностями, какие были не по силам престарелому Андронику II Старшему. Внешнее положение Римской империи оставалось практически в том же положении, что и при предыдущем царствовании. Наиболее опасными врагами оставались сербы, мечтавшие подчинить себе Болгарию и выйти на Константинополь, и турки, мало-помалу прибравшие к своим рукам почти все византийские владения в Малой Азии. Как всегда, приходилось считаться с латинской угрозой, но Римские папы, пребывавшие в «Авиньонском пленении» (об этом мы расскажем в специальном приложении), уже не являлись центрами европейской дипломатии и глашатаями Запада, у них возникли свои проблемы. С учетом изложенного, императору Андронику III Младшему пришлось бороться, как и многим его предшественникам по трону, на два фронта. Но удивительно то, что распределение внутренней нагрузки на армию было далеко не равномерным – царское окружение довольно спокойно относилось к победам турецкого оружия в Малой Азии и прилагало все силы, чтобы отстоять балканские владения. Столь удивительно равнодушное отношение центральной власти к положению дел в Малой Азии вполне объяснимо. Во-первых, честолюбивые молодые люди брезговали сражаться с варварами-османами, едва вышедшими из полудикого состояния. Насколько благороднее казались победы, завоеванные в битвах с латинянами и уже просвещенными сербами! Кроме того, нельзя забывать, что главные движущие фигуры политического Олимпа – Кантакузены и Палеологи, имели владения во Фракии и Македонии, и им хотелось не столько обеспечить интересы Римского государства, сколько сохранить собственное имущество. Поэтому дела в Малой Азии быстро пришли в запустение. |
| Живопись времени Андроника II Палеолога. Первая треть XIV в. Первая треть Палеологовского возрождения отмечена доминантой утончённого классицизма в его наиболее гармонической фазе. Преобладает впечатление лёгкости, освобождённости, естественности в проявлении классических реминисценций. В отличие от искусства XIII в. здесь нет ни пафоса, ни глобальных установок, ни крупных масштабов. Во всём подчеркнут человеческий, камерный, порой даже интимный характер. Культура приобретает придворный блеск, элегантность, оттенок элитарности. Возрождением отмечено не только изобразительное искусство, с периодом первой трети столетия сопряжён блестящий расцвет во всех гуманитарных областях, связанный с ориентацией на новые гуманистические ценности. Императора окружает целая плеяда учёных, филологов, богословов, поэтов: Феодор Метохит, Никифор Григора, Георгий Пахимер, Никифор Хумн и Мануил Фил. В этой среде формируется особая атмосфера создания своего рода христианско-платонической философии, а не просто увлечения эллинской культурой. Надо сказать, что и личные отношения внутри кружка интеллектуалов более всего напоминают узы дружбы, связывавшие некогда членов платоновской Академии. Центром этого кружка является Феодор Метохит. Родившийся в изгнании в Никее, около 1260 г., Феодор стал блестящим дипломатом и учёным, занял при дворе Андроника место великого логофета империи – сделался, по его собственному шутливому определению, «кормчим прохудившегося корабля». Он был живой библиотекой и «ясной отгадкой всех загадок», «сколько людей ни прикасалось к наукам, он всех обгонял в самое короткое время». Его, по признанию современников, отличали ненасытная жажда знаний и увлечение прекрасным. Платонист по убеждениям, Феодор считал, что идеи существуют вне материи, а бессмертие можно обрести через великие материальные творения. Его отличали высокие представления об этике и эстетике. Более того, с полным правом можно сказать, что Метохит был утончённым эстетом, во всём искавшим гармонию. Наряду с увлечением платонизмом среди византийских интеллектуалов процветали увлечения западной философской культурой. Так, Дмитрий Кидонис, учёный уже следующего поколения, перевёл Фому Аквинского и был хорошо знаком с западной схоластикой. Благодаря Кидонису и его единомышленникам номинализм из области неясного философского понятия перерос в отчётливую богословскую позицию. Не случайно спор гуманистов с исихастами многие западные исследователи трактовали как дискуссию номиналистов и реалистов. Логическим следствием из теории богословского номинализма стала концепция исторического символизма, или аллегоризма для священных изображений, развитая в начале XIV в. Никифором Григорой. В «Омилии на Введение Богоматери во храм» Никифор последовательно доказывает, что любое евангельское изображение есть только символ, условный знак, а не реальное событие, последовательно разрушая тем самым традиционный реализм иконного образа. |
|
|
