| Во всяком случае, величайшее заблуждение — предполагать, будто бесы мучают грешников в аду. Как они будут мучать других, если это — наслаждение, а они сами мучаются? В аду все равны, и бес там уже не бес. В глубине ада бесов не видно и не слышно. Там все заглушено воем бездны. Даже усмешка не искривляет измученного лица. Вечная безысходная скорбь уже не в силах преодолевать себя смехом. Даже не зовешь смерть–утешительницу: все равно — не дозовешься… Израиль 67. Но кто же обрек меня на вечную муку ада, в котором, как капля в океане, растворяется бедная моя земная жизнь? Кто могучим проклятьем двоим отдал меня в рабство неодолимой необходимости? Бог ли, милосердно меня создавший? 68. Нечего сказать: хорошо милосердие, хороша Божественная любовь! — Создать меня, даже не осведомившись, хочу ли я этого, и потом обречь меня на вечную муку бессмысленного тления! Может быть, и прекрасно, что неизменная Мощь озарена колеблющимся пламенем ада. Может быть, дивною музыкою звучат в ушах Божьих стоны обезумевших от муки и бессильные проклятья вверженных в геенну. Но. при чем тут Любовь? Сотворил Себе Бог живую игрушку и забавляется с нею, как тигр с маленьким мышонком; упивается его муками, чтобы насладиться Своим всемогуществом. — А вот и не насладится! ибо я всемогущества Его не признаю. Вот если бы я вверг Бога в ад, мне было бы чем гордиться. А то — Создавший меня из небытия гордится тем, что может без конца надо мной издеваться. Вот так всемогущество! 69. Справедливым-то такого Бога уж никак не назовешь. Пускай Он безмерно сильнее меня; — я справедливее. Он карает меня за то, что я нарушал Им же изданный закон, да и закон-то пустяшный. Что такое маленькое яблочко или абрикос по сравнению с Божьим величием? Как ни толкуй этот плод — ничего серьезного не получится. И мог ли я удержаться и не согрешить? — Создан я из ничего; сотворен, видимо, не слишком удачно, раз оказался глупым и немощным. Как же мне было не согрешить! Как мало–мальски разумное существо могло предполагать, что буду я со всею точностью соблюдать не мною выдуманные и мне непонятные законы? Мог ли я подозревать, что Бог, говоривший со мною, как старый добрый Отец, из-за маленькой неосторожности сразу же впадет в ярость, выгонит меня из рая, а из всех Своих даров оставит мне вечность, которая для меня будет вечною мукой? Всезнающий должен был это предвидеть. |
| Если где-то наводнение, в это верят. Если где-то дом упал, в это верят. Но когда начинает о чем-то говорить политик, общественный деятель, ему, как правило, не верят, даже если он говорит правду: опыт горький больно у людей. И когда мы в этот ряд становимся, начинаем вещать с экрана, вести в СМИ «борьбу» с «борьбой против Церкви», то перестают верить нам, то есть мы, таким образом, думая приобрести доверие какой-то части общества, на самом деле, его утрачиваем. Если бы мы, наоборот, молчали в каких-то случаях и не старались идти вперед и говорить, на нас бы скорей обратили внимание и посмотрели бы на наше молчание и задумались о его причинах. Молчание Спасителя вызывало вопросы у Пилата. Если бы Господь говорил, как говорили все прочие осуждаемые преступники, Пилат не обратил бы на Него никакого внимания. Все говорят, все пытаются оправдаться, все пытаются привести какие-то доводы в свою защиту, и только один Христос молчит. Вот и нам, мне кажется, порой нужно молчать. Другое дело, что если это молчание ничем не наполнено, тогда молчи, не молчи — всё равно смысла нет. А вот если оно имеет некую наполненность, наполненность жизнью, истиной, которая и должна быть, тогда молчание гораздо сильнее будет «работать», чем любые, чем все слова. Пассажиры «журналистского поезда» — Вернемся все же к словам. Вам не кажется, что Церкви всё-таки нужно больше именно о себе рассказывать? Ведь журналисты, которые, к примеру, называют священников только по фамилии, зачастую это делают просто от незнания? — Помните «Золотого теленка»? Великий комбинатор попадает в поезд с журналистами и литераторами, едущий в Среднюю Азию, и очень быстро понимает, среди каких людей он находится, понимает, насколько они далеки от темы, которую им предстоит освещать. И будучи человеком предприимчивым, креативно мыслящим, он быстренько создает небольшой, но очень востребованный словарик. В этом словаре были примерно такие объяснения: «урюк — сушеный абрикос», «абрек — нехороший человек», «арба — телега», «шайтан-арба — паровоз» и так далее. |
| А вот, изящно задрапировавшись в синий плащ, с кувшином воды на голове, плавно движется молодая арабка, удивленно посматривая красивыми глазами на проезжающих. Встречаются и чисто библейские картины, при виде которых вспоминаются те или иные священные события... Проехали мы и мимо восточного базара, где жизнь особенно сильно шумит и бурлит. Страстный, несдержанный темперамент детей Востока заставляет их при разговоре так жестикулировать и кричать, что постороннему наблюдателю так и кажется, что разговаривающие сию минуту вцепятся друг другу в волосы, на самом же деле они мирно беседуют или даже обмениваются любезностями, которые в большой моде у жителей Востока. Благодаря темпераменту арабов, восточная толпа на базаре невозможно шумна, тем более, что выкрикивания арабов смешиваются с визгом раздавленных собак, валяющихся всюду по улицам, ржанием коней, криком ослов, побрякиванием стаканами, или звоном колокольчика многочисленных продавцов квасу, лимонада, воды, так как на эти предметы здесь громадный спрос. Солнце, роняющее с высоты ясного безоблачного неба свои знойные лучи, палит немилосердно, усыпляя всю природу и нагоняя лень на людей. И действительно, не смотря на здешний шум и сутолоку, лень полновластно царит тут. Лениво идет женщина с водоносом, лениво плетется погонщик за еле переступающим с ноги на ногу ослом; дремлет араб на горбе лениво покачивающегося верблюда, сонными глазами посматривает кругом турок – продавец, лениво тянущий свой кальян, а настоящим олицетворением лени являются валяющиеся повсюду на улице сонные собаки. Несмотря на только что начинающееся лето, базар полон разнообразными фруктами, среди которых выделяются груды еще не совсем спелого винограда, молодых арбузов, абрикос, персиков. Вокзал железной дороги находится на краю города. Он своим устройством более напоминает сарай богатого землевладельца, чем наши железнодорожные вокзалы. Кавас Марко сдал в багаж наши вещи и выправил для нас билеты 2 класса 29 по 4 рубля в оба конца (в один конец билет 2 класса стоит 2 р. |
| И я во времена молодости подвергался такого рода искушениям. И все же мне кажется, что я могу свидетельствовать о том, что мое сопротивление было неколебимым. Мне помогло то обстоятельство, что я прошел через этот опыт еще в очень молодые годы . Редактор, который получил мое первое обещание, был ко мне весьма дружески расположен, однако при этом мне всегда казалось любезностью, оказанной мне честью, что ктото желал получить статью, написанную моей рукою, — как будто меня выделили из всех молодых людей и сказали: «Со временем из него может чтонибудь получиться, пусть он испробует себя, его воодушевит то, что ему оказывают эту честь». Хотя искушение было не столь велико, и все же мне довелось узнать все ужасные следствия обещаний. Но для молодого человека я был необычайно хорошо вооружен против искушения и потому довольно часто осмеливался посещать рестораны и кондитерские. Стало быть, опасность должна была прийти с другой стороны, и ее недолго пришлось ждать. Случилось так, что один из моих знакомых по этим кондитерским вдруг решил стать редактором; его имя можно нЗити на титульном листе этого журнала. Едва только ему пришла в голову эта идея и он обговорил необходимые детали с издателями, как однажды вечером он сел за письменный стол и всю ночь напролет писал всем более или менее подходящим людям письма с просьбой о сотрудничестве. Подобное письмо, составленное в самых лестных выражениях и полное самых блестящих перспектив, получил также и я. Тут я проявил мужественное сопротивление, однако при этом пообещал ему послужить всеми возможными способами, чтобы понемногу дополнять и понемногу исправлять присланные статьи. Сам он усердно трудился над первой статьей, которая должна была открывать журнал. Он уже почти что кончил ее и был настолько добр, что показал ее мне. Мы провели приятное утро, он, казалось, был доволен моими замечаниями, временами исправляя то одно, то другое. Настроение было превосходное, мы ели фрукты, сладости, пили шампанское, мне нравилась его статья, и он, похоже, соглашался с моими наблюдениями, когда моя несчастливая звезда устроила так, что, когда я склонился, чтобы взять абрикос, я перевернул чернильницу на всю рукопись. Друг мой был в ярости. «Теперь все пропало; первая тетрадка моего журнала не выйдет в назначенный срок, мой кредит подорван, подписчики разбегутся; ты не знаешь, какого труда мне стоило собрать этих подписчиков, и даже когда их соберешь, они похожи на солдатнаемников, они вероломны и пользуются любой возможностью, чтобы сбежать. Все пропало, ничего больше не остается — ты должен дать статью. Я знаю, у тебя лежат рукописи, почему бы тебе не позволить их напечатать; у тебя ведь есть критический очерк о «Первой любви», дай мне его, я его подготовлю; прошу тебя, заклинаю тебя нашей дружбой, моей честью, будущим моего журнала!» |
| Я снимал бы бредущих в тихом предснежном свете сельских жителей – мужчину с ребенком на руках и женщину рядом с ним. Их спокойные лица. Что-то есть настоящее в них самих, безо всякой «идейной» нагрузки. Как эти люди идут вдоль дороги, как смотрят. Простые, открытые и ясные лица. Никакого уныния. Хоть одежда и внешний вид выдают бедность существования. Просто идут куда-то по своим делам. Может, к родственникам в гости. Я бы всё это снял обязательно. Потом я бы снял главную площадь села. Заброшенный, с разбитыми стеклами и облупленным фасадом пустующий сельский клуб. Рядом – алебастровый, побеленный недавно памятник – бюст Герою Советского Союза, выходцу из этих мест, именем которого теперь и названо село. Потом я показал бы заброшенные дома, зарастающие бурьяном и кустарником, о которых местные жители говорят просто: «А тут уже померли все». И, опять же, не было бы в этом никакой трагедии, а всё та же тихая, суровая, но и величественная правда ушедших поколений… жизни, неизбежно приходящей здесь, на земле, в упадок, чтобы там – за гробом – открыться в неведомой, иной своей ипостаси. Я бы снял обязательно древний (теперь уже таких нет), высеченный из цельной глыбы известняка венец для колодца. Он тоже сам по себе важен – грубо отесанный, потускневший от времени, но хранящий на себе отпечаток человеческого труда, пота, человеческих рук камень. Несколькими простыми ударами высеченный на одном из бортиков равноконечный крест – как ограждение, как символ, как напоминание о том, чем мы все живы, понимаем то или нет. Весеннее утро в деревне. Художник: Дмитрий Лёвин Я бы показал старый домик, самый обыкновенный, простейший и ветхий, где доживала свой век и дожила бабулечка, тихая и светлая. Упокоилась от жизни своей многотрудной. Я показал бы перекошенную калитку, ветхий забор, старинный кряжистый абрикос, ветвями своими щедро перевешивающийся с огорода на улицу. Показал бы и сам домишко, двор, двух барбосов, весело крутящихся под ногами и виляющих дружелюбно хвостами. Показал бы я и огромного пушистого кота с наглыми зелеными глазами, который неспешно перебирается с забора на теплый капот недавно вымытого автомобиля, чтобы неспешно и основательно натоптать на нем, а затем погрузиться в глубокое и бессловесное раздумье о судьбах мира. |
| Отец Серафим так был тронут девственной сокрытостью найденного им отшелия, что решил провести ночь на том месте и помолиться " о упокоении зде подвизавшегося раба Божия, его же имя Сам веси, Господи " . Монах-проводник ушел к жившему неподалеку пустыннику, и отец Серафим остался один. На горные хребты опустилась слепая южная ночь, иеромонах зажег принесенную с собой свечу и хотел было встать на молитву... Но тут началось! Раньше отец Серафим думал, что про такое только в житиях да патериках пишут, а выяснилось, что и в его собственной жизни подобное возможно. Сначала по полу кельи стал прогуливаться здоровенный еж, оказавшийся вовсе не ежом, а самым обычным бесом. Это выявилось после того, как отец Серафим от неожиданности его перекрестил. Еж метнулся в сторону, на мгновение исчез, но сразу же опять появился, на этот раз уже в виде полосатого кабана. У отца Серафима вспотели ладони. Он отшатнулся к стене и, с силой разрубая воздух, вновь сотворил крестное знамение. Кабан исчез. Но тут в окошко просунулась чья-то окровавленная рука. Отец Серафим яростно атаковал ее крестным знамением. Рука исчезла... В этом же роде продолжалось до утра. Когда все закончилось, отец Серафим упал на земляной пол перед иконой и стал со слезами благодарить Господа, что по молитвам жившего здесь безымянного подвижника, был спасен от лютой смерти в эту ночь. " Как же он-то, родненький, терпел? " , - ужасался отец Серафим. Успокоившись, иеромонах поднялся с пола, отер слезы и по памяти пропел панихиду о упокоении отшельника... ...Сидя в своей приходской избушке, где уютно потрескивали дрова в печи, в стакане с витым подстаканником дымился ароматный чай, а у ног, свернувшись клубком, мирно посапывал Абрикос, отец Серафим вспоминал прошлогодние приключения в Абхазии, как удивительный сон и не более. Но то был не сон. Словно знак из другого мира, посреди уютного келейного благобыта лежала на письменном столе ветхая рукопись " Начальник тишины " . С того времени, как отец Серафим сделался обладателем рукописи, он прочел ее несколько раз и чем глубже вникал в нее, тем она казалась ему интересней и таинственней. " Попробуем еще раз. Господи, вразуми " , - взмолился отец Серафим, перекрестившись на икону " Спас Благое Молчание " , и приступил к чтению. |
| Татаюрт Вокруг села Татаюрт земля – глина, на солнце она лопается кусками. А на потрескавшейся от жары глине, как испарина, выступает соль. Называется такая земля солончак. На ней почти ничего не растёт, только верблюжья колючка и кустарник перекати-поле. Летом он зелёный, а осенью отрывается под корень и катится по земле шариком невесомым. Ни дров, ни угля; насобирают перекати-поле, а он горит как бумага. Из деревьев росли тополя, высокие, как пирамиды, ствол – просто огромный. В самом селе, где огороды поливали из канала Дзержинки, росло всё: черешня, яблони, вишни, персики, дичка-абрикос, виноград. Выращивали помидоры, огурцы, арбузы. В канале вода, как в Тереке, а в Тереке – непрозрачная, чёрная – иловая. Ребятишки искупаются – ил в волосах, расчёска не берёт. После купания бежали к трубе, из неё текла вода артезианская, и смывали с себя грязь. Там же брали питьевую воду. Воду называли артезианской, а запах у неё – сероводородный, и была она не очень холодная, не ледяная. Как сёстры друг друга спасали В школе на уроках труда точили мотыги и лопаты и шли на приусадебный участок рядом с каналом. После работы купались тут же, в канале. Как-то раз Катя с Надей заплыли в место, где канал поворачивает, а там – водовороты. Начали они тонуть. Потом вспоминали, что у обеих – вся их прошедшая коротенькая жизнь перед глазами промелькнула. И обе представили в этот страшный момент одну картину: вот они утонули, и стоят два гробика, и мама рыдает. И у обеих одна мысль: пусть хоть другая выживет маме в утешение. И сёстры пытались вытолкнуть одна другую на безопасное место, и ни одна спастись из-за этого не могла. А одноклассники думают: играют сестрёнки, дурачатся. Только когда обе скрылись под водой, поняли, что дело неладно. Мальчишки бросились в воду и вытащили обеих на берег. Они пришли в себя и спрашивают друг друга: – Я тебя выталкивала, что же ты не спасалась?! – Как же я тебя брошу?! Я тебя выталкивала, чтобы ты спаслась! Младшая сестра Маленькой сестрёнке Людочке было четыре месяца. Как-то мама сидела на кровати и кормила ребёнка грудью. Вдруг в дверь вошёл приехавший брат отца. Мама тут же застегнула платье и встала перед мужчиной. Он велел ей сходить к соседям и спросить о покупке барана, и мама, оставив ребёнка на кровати, пошла к соседям. Она думала, что брат побудет в комнате, а он тоже вышел, не обратив внимания на младенца. |
| Абрикосовое пятно на базарной площади исчезло. Грэк вскочил из-за стола и ринулся к двери. – Минутку, – крикнул он на бегу хозяину, – я сейчас. Тележка с абрикосами тем временем медленно катилась через площадь. Поравнявшись с качелями, торговка взмахнула кнутом, и ее лошаденка затрусила рысцой. Грэк нагнал ее уже за площадью, на повороте. Он окликнул торговку, и она придержала лошадь. Теперь Грэк разглядел ее вблизи – немолодая крупная женщина, до сих пор еще привлекательная, на загорелом лице ни единой морщинки. Грэк подошел вплотную к телеге. – Продайте мне абрикосов, – сказал он. Женщина поглядела на него с какой-то холодноватой улыбкой. Потом, повернувшись к своим корзинам, спросила низким грудным голосом: «Есть куда класть?» Грэк отрицательно покачал головой. Она перелезла через козлы в телегу. Грэк наблюдал за ней: его поразили ее ноги – стройные, по-молодому упругие. При виде отборных спелых абрикосов у него буквально потекли слюнки. Хороши! «Эх, маме бы послать таких. А здесь их с базара непроданными везут. Да и огурцы тоже». Грэк взял один абрикос из корзины и стал есть – па вкус плод был терпкий и в то же время очень сладкий. Немного перезрели абрикосы и тепловаты, но все равно хороши. – Чудесно, – сказал он. Женщина вновь улыбнулась ему. Она взяла несколько листов бумаги, ловко свернула фунтик и стала осторожно, даже бережно укладывать туда абрикосы. При этом она странно поглядывала на Грэка. Потом спросила: – Хватит? Он кивнул. Тогда она стянула концы бумаги и, закрутив их, подала ему пакет. Он вытащил из кармана свою злосчастную купюру. – Пожалуйста, – сказал он. Глаза женщины округлились. «Ого!» – сказала она, закачав головой, по купюру все же взяла и при этом на какой-то миг, без причины, задержала его руку в своей, крепко обхватив запястье там, где обычно проверяют пульс. Потом, зажав в губах банкнот, она извлекла из-под юбки кошелек. – Спрячьте сначала бумажку, – негромко, но поспешно сказал Грэк, – спрячьте, понимаете? – Он опасливо посмотрел по сторонам. Улица была оживленная, вон даже трамвай прогромыхал мимо. Эта большая красная купюра каждому бросилась бы в глаза. – Уберите же ее. Скорей! – прошипел Грэк и резким движением вырвал бумажку у нее изо рта. |
| - У вас и деревья-то здесь чудесные. - Мы дикому дереву не даем на пасеке цвести. Тут все яблони, груша, слива, вишня, черешня, абрикос. Как зацветут, да пустят дух свой по ветру, так по ветвям змея и ищем. Врага рода человеческого. - Какого змея? - Потому уж очень на рай земной похоже… Пчела тоже станет ласковая, цветов ей вволю… Сытая летит, тяжелая!.. Звенит густо; довольна, значит. Отсюда вниз заглядеться можно. Ниже фруктовых деревьев густолесье дубовое. Лощины к самому долу спускаются, где “святое место” с келиями схимников. За святым местом — Донец мерещится. Хоть и не близко — а смутно поблескивает… Нет-нет да и повеет оттуда прохлада. - Одно нам не хорошо, дятлы одолели, — продолжает монах. — Вот попозже услышите, точно ворота скрипят. Просто извести бы всех, да тоже творение Божие, тепла и света хочет… А вот вы послушайте у улья, — приложите ухо, — как наша пчела, мудрая, разговаривает. В ульях действительно шумело, точно тысячи пчел вели между собой беседу. - Она — птица Божья — пчела, умная. Ей разговор дан. Она так в улью не сидит, а все гу-гу-гу… Шумит… Где летает, что видит — обо всем рассказывает… Ну и другие ей тоже. Он открыл один улей и показал, как возятся пчелы. В стороне теплый сарай. Это пчелиное жилье на зиму. В колодах, которые приносят туда, оставляют им достаточно меду. Не выдают всего. Пчела за зиму изморится так, что как вылетит весной, так сначала только наружные стенки сарая облепит и сидит. Дышит воздухом вольным, к свету опять себя приучает, крылья потом пробует. И звенит же как первый раз в лет уйдет! Около сарая — печь для вытопки меду, и восчина на простынях. - А ихнюю пчелиную трапезную желаете видеть? Повел в тень. Звон там стоит и гам. На соломе выставлены две колоды с вареным медом. Тут пчелы едят, тут же и жучки разные возятся, и всякая муха на монастырский счет продовольствуется… Кишмя кишат. - Словно богомольцы! Каждый свою порцию получай — без запрету. - Отчего вы не заведете номеров для улья? Отмечать рождения, ход… — вспомнил мой спутник профессорские лекции. |
| Это тесто можно употреблять для любых пирогов, не только с фруктами, но и с орехами, творогом и вареньем. Ватрушка получается потрясающая! Помню, что мама делала этот пирог с орехами. Было очень вкусно! Точного рецепта начинки у меня нет, но думаю, что он был таков: взбить три яичных белка до крепких пиков, добавить 600 г сахара и ванилин. Затем смешать с мелко порезанными грецкими орехами и покрыть этой массой. Этот пирог очень популярен и с сезонными фруктами: персик, абрикос, слива или нектарин разрезается пополам и кладется на раскатанный сочень срезом вниз — вся поверхность сочня должна быть покрыта фруктами. Раскладывать половинки следует не слишком близко друг к другу — нужно оставить место для подъема теста. Печь при температуре 350 г. Время выпекания зависит от духовки. Очень хорошо подать порцию пирога с мороженым — вкусно и освежающе. Чизкейк Ингредиенты: песочное печенье — 1 пачка; растопленное сливочное масло — 80–100 г.; творог — 100 г; сыр Рикотта — 300 г; лимонный сок; сок двух мандаринов; сахарная пудра — ½ стакана; кукурузная мука — 2 столовые ложки; экстракт ванили — 1 чайная ложка; апельсиновая эссенция — 1 чайная ложка; лимонная эссенция — 1 чайная ложка; яйца — 4 шт; сметана — 1 стакан. Приготовление: Изумительная мамина ватрушка Ингредиенты: желток — 2 шт.; сливочное масло — 250 г; сметана — 100 г; сахар — 150 г; творог — 250 г; ванильный сахар — 5 г. Приготовление: Ватрушку я любила с малиновым вареньем, или полить сиропом или просто положить ягоды. Ореховый торт Ингредиенты: куриное яйцо — 6 шт.; сахар — ¾ стакана; молотые грецкие орехи — ¾ стакана; сухари — ½ стакана. Приготовление: Этот торт мне очень понравился. Попробовала я его у Вари Степаненковой и с тех пор стала печь его сама. О Варваре Владимировне я уже писала выше, повторяться не буду. Песочный пирог Ингредиенты: сливочное масло — 250 г; сметана — 200 г; куриное яйцо — 2–3 шт.; сахар — 1 стакан; ванилин; мука подъемная — сколько заберет; корица, варенье, орехи — для прослойки. Приготовление: |
|
|
