Крест и Голгофа 1 Перед Пасхой на Страстной неделе – говеют. Едят постное. Исповедаются. Причащаются. Слушают «двенадцать Евангелий». С зажжёнными восковыми свечами едут домой. Потом заутреня. Христос воскресе! Целуются трижды – крест накрест. Разговляются. Едят ветчину, куличи и «пасхи». А на Фоминой – жизнь вступает в обычную колею. Говенье кончилось. Праздники кончились. Надо жить по-прежнему. Как всегда... А ведь на Страстной неделе вспоминаются события, которые достаточно пережить один раз как следует, чтобы стать «другим человеком» – навсегда! Страстная неделя – это неделя о Голгофе. Она посвящена последним дням земной жизни Иисуса Христа. Страданиям Его. Распятию. Смерти. Погребению... Были физические муки – истязания и смерть, более жестокие, чем страдания и смерть Христа. Многих святых заживо сжигали на кострах, подвергали невероятным пыткам, обливали горячим маслом, жарили на сковородах... Но ни до Христа, ни после Христа – не было Голгофы. Ибо Голгофские страдания, поминаемые на Страстной неделе, – нечто совсем иное, чем страдание вообще. He мне говорить о горе человеческом. Многие из тех, кто будет читать эти строки, знают о горе и страданье и больше, и лучше меня. Знают нужду, голод, холод, обиду, несправедливость, побои, злобу, жестокость... Ho какие бы муки в нашей личной жизни мы ни переживали – это крест нам. Крест, который даётся нам жизнью. У каждого своё горе. У каждого своя боль. Все мы более или менее несчастные. Все мы несём крест своих страданий. Один несёт лёгкий «деревянный» крест. Другой железный – нестерпимо тяжёлый. Одни несут его, почти не сгибаясь, другие – падая, изнемогая, задыхаясь от слёз... Можно по-разному относиться к этому кресту. Можно терпеть его. Можно бунтовать против него. Можно принимать почти с радостью, можно проклинать, роптать, впадать в отчаяние. Всё это зависит от сил душевных, от воспитания, от веры, от личности человека. Но всякое личное страдание – это крест. Голгофа начинается там, где начинается страдание за других.

http://azbyka.ru/otechnik/Valentin_Svent...

Владислав Фелицианович Ходасевич скончался в Париже 14 июня 1939 года. Г. П. Федотов не называет свою статью о нем некрологом, поскольку она была опубликована почти спустя месяц после кончины поэта. Но не откликнуться на смерть крупнейшего российского поэта он не мог, хотя понимал, что мир уже стоит на пороге Второй мировой войны. Сейчас уже поздно для некролога, и рано для объективной исторической оценки. Да и не мне на этих страницах давать оценку Ходасевичу как поэту. Но над свежей могилой хочется сказать о том, что мы в нем потеряли, – мы все и Россия. Ходасевич был одним из старших пост-символистов, т. е. поэтом того поколения, к которому принадлежат в России О. Мандельштам, А. Ахматова, Б. Пастернак и большинство поэтов эмиграции. Это значит, что он пришел на праздник тогда, когда мистический пир уже окончился. Другие упивались допьяна, ему досталось одно похмелье. На нем исполнилось библейское слово об отцах, которые едят зеленый виноград, и о детях, у которых от него оскомина. Многие сверстники Ходасевича – «акмеисты», упав с облаков на землю, не разбились, а тотчас же принялись зарисовывать вещи и формы земного мира, пролагая путь будущим советским поэтам. Ходасевич никогда не мог забыть «звуков небес» на этой опостылевшей для него земле, и скитание по ней стало для него сплошной пыткой. Должно быть, были у него и личные причины, почему, выражаясь его словами: Господь не дал нам примиренья С Своей цветущею землей. Но, вступив в цепь поколений, он выразил больше, чем личную боль: то была боль о России, муки смерти и – верим – рождения в один из самых тяжких дней ее исторической жизни. Наступила расплата за безответственность и беспочвенность мечты, за танцы над хаосом, который вырвался, наконец, из-под застывшей лавы. Начались – для сохранивших память и родство – сумерки большевицкого быта, не согретые никакими иллюзиями, тоска и горечь изгнания. Эту чашу горечи Ходасевич испил до дна. Горечь – может быть, самое исчерпывающее слово для его музы. Он весь был горький – в жизни и в стихах, полюбил прозу и правду превыше всего и был беспощаден к себе и к миру. Не было для него достаточно отвратительных образов для своего скитальческого существования: змея, раздавленный червяк, паук – таким он видит себя, но не ищет отрады и в демонизме, не щеголяет отчаянием.

http://azbyka.ru/otechnik/Georgij_Fedoto...

Послесловие Смерть – самое страшное таинство, которое когда-либо занимало человеческий дух. Она – результат греха, но также и его причина. Смертность, которую мы носим в себе с самого рождения, определяет путь нашей жизни. Если проследить за своими реакциями, то можно убедиться в том, что все они своим началом имеют проблему смерти. Чувство неуверенности, страх, себялюбие, от которого рождается славолюбие, страсть к стяжательству и сластолюбие, а также многие другие страсти происходят от переживания человеком своей смертности. Смерть разлучает любимых, разбивает общение и единство семей и возлюбленных, сеет безнадежие и отчаяние. Любовь тесно связана со смертью. Человек любит, чтобы преодолеть стресс и муки смерти, заложенные и ощущаемые в его бытии. Но даже когда человек любит, и тогда он ощущает приближение смерти, которая когда-то все-таки положит конец любви. Кто смотрит на эрос и на любовь вне опыта смерти, тот видит их искаженными, видит их лишь сентиментальными, потому что любовь связана с болью: боль обретения любви и боль из страха ее потери. Так человек, помышляющий о смерти, выражает истину. Ни одно событие не может быть столь неизбежным и верным, как смерть. Один великий философ-экзистенциалист, Хайдеггер, сказал, что бытие – это «бытие к смерти». Действительно, «быть действительно означает принятие бытия к смерти». Христианство, эта истинная философия, есть поучение в смерти. Святые правильно относились к этой большой проблеме, мучающей человека. Подвижники пустыни были настоящими исследователями смерти. Но это исследование проходило при жизни в благодати Божией, которая расточает не уныние и отчаяние, но свободу, облегчение, любовь, надежду, исход за тесные рамки чувств и чувственных вещей. Поэтому они были настоящими людьми и в подлинном смысле людьми общества. Святые отцы придавали огромное значение памяти смертной. Они считали ее самым действенным средством для приобретения страха Божия, от которого рождается покаяние. Поэтому они похваляют того, кто помнит о своем исходе из этой жизни. «Блажен, поминающий исход свой из этой жизни» 380 . Постоянная память о смерти есть «благой педагог как тела, так и души» 381 . Мысль о смерти, которую приводит себе на память христианин, приносит спасительную печаль 382 . Ясная память о смерти содержит в себе множество добродетелей. Помнящий о смерти совершает много добродетелей. Память смертная становится «родительницей скорби, побуждением воздержания от всего, напоминанием геенны, матерью молитвы и слез, охранением сердца, беспристрастностью к земле, очищением от сердца страстных помыслов, содержащей многие Господни заповеди» 383 .

http://azbyka.ru/otechnik/Ierofej_Vlahos...

     Либералом быть легко: везде свои. Либералом быть хорошо: он и сам за всё хорошее. Либерал не любит мрачное, суровое, марширующее. Горн, барабан, дробь. Картечь, государеву службу, «Катюшу». Марфушу, крестьян сиволапых, берёзки. Почву, кровь. Во всём этом либерал задыхается. Во всём этом душно, как в гробу. Он кривляется не от злобы, а от муки: ему и правда невыносимо. Вокруг него всё время как бы настраивается оркестр, только вместо струнных и духовых танковые дула, березовые полешки, строчка из Есенина, русское самодовольство, щи кипят и пахнут. Россия со всем её барахлом — куда она годна? Избы, заборы, Байконур за пограничным столбом. Привычка чесаться всеми когтями, дружить с сатрапами, тосковать по тиранам. Советская литература, попы на джипах. В нашем скудном понимании хороший русский человек — он как дерево. Деревья не умеют ходить. Вцепились в свою землю, как мертвецы. В голове — воронье гнездо. Ждут лесника, но, кажется, приближаются браконьеры. Либерал уверен, что наступили иные времена и в эти времена войдут только избранные. Те, кто не потащит за собой хоругви, телеги со скарбом, почву, ворон в голове. То есть только он — либерал — войдёт в новое время. Как бы голый. Другим он тоже предлагает раздеться: оставьте всё, пойдёмте за мной голые, без вашей сохи, атомной бомбы, имперских комплексов. И вот ты оставил всё, пошёл голый, прикрываешь срам, двух рук мало: срам повсюду: ты сам по себе — сплошной стыд и срам. Сморгнул глазами — и вдруг выясняется, что тебя обманули. Он-то одет, наш новый друг! Он-то вовсе не голый, но, напротив, наряжен, заряжен, поводит антеннами, настраивает локаторы, сканирует, всё сечёт. У него, загибаем пальцы, хартия о правах. У него экономическая целесообразность. За ним — силы добра. У него честные глаза, неплохой английский. И даже русский лучше вашего — а вы и родным-то языком владеть не умеете, лапти. «Вот смотрите, как надо» (наш друг замысловато делает языком, мы внимаем, зачарованные). Он всего добился сам, это только мы взяли взаймы, отняли, украли. Это у нас история рабства, пыток, кнута, а у него, представьте, есть своё собственное прошлое, память о нём, боль. У нас пепла, который стучит в наше сердце, — нет, а у него есть, и его пепел более пепельный. Наш мы уже развеяли, а его пепел остался — и лишь о нём имеет смысл вести речь. Говорить про наш пепел — оскорбительно, в этом определённо есть что-то экстремистское.

http://pravoslavie.ru/65195.html

Блаженный Иероним говорит, что он видел столб, орошенный кровью Господа, у которого Он был привязан и бит, и святитель Златоуст упоминает о деревянном столбе в Иерусалиме, где был привязан и бит бичами Иисус Христос. Сердце содрогается, когда представишь себе, какие муки претерпел при этом наш Спаситель...  И ,  РАЗДЕВ ЕГО , стали наносить Ему по обнаженному телу страшные удары... Но грубые римские солдаты не ограничились и этим наказанием: они вздумали устроить для себя дикую потеху, издеваясь над Божественным Страдальцем, как над Царем Иудейским. Насытив свою жестокость, они от мучений перешли к насмешкам. Им вздумалось заставить Божественного Узника представить из Себя Царя, возводимого на царское достоинство. Для этого  НАДЕЛИ НА НЕГО БАГРЯНИЦУ , накинули на Его обнаженное, покрытое ранами, истекающее кровью тело красный плащ, который обыкновенно застегивался на правом плече, закрывая половину тела, так что правая рука оставалась свободной. Красный плащ носили только цари и военачальники, и вот, солдаты отыскали где-то заброшенный, ни к чему негодный, грязный плащ, чтобы сильнее выразить свое презрение к Царю Иудейскому. Так одет теперь был Тот, Кто одевается «светом яко ризою!» ( Пс. 103:2 ). Нашли и венец для Иудейского Царя;  И ,  СПЛЕТШИ ВЕНЕЦ ИЗ ТЕРНА ,  ВОЗЛОЖИЛИ ЕМУ НА ГОЛОВУ ... Недоставало только последнего знака царской власти – скипетра; нашли и скипетр:  И ДАЛИ ЕМУ В ПРАВУЮ РУКУ ТРОСТЬ , вложили Ему в правую руку палку из тростника, который похож на наш тростник, только толще и крепче. После такого, мнимо царского облачения, которое само по себе уже было горькой насмешкой, начались ругательства, самые грубые. На Востоке царям оказывали честь, падая на колени; то же стали делать теперь и воины:  И ,  СТАНОВЯСЬ ПРЕД НИМ НА КОЛЕНИ ,  НАСМЕХАЛИСЬ , издевались  НАД НИМ ... Как римскому императору в торжественных случаях кричали: «Да здравствует император!», так теперь и нашему Господу с наглыми насмешками кричали,  ГОВОРЯ: РАДУЙСЯ ,  ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ! И  в знак презрения  ПЛЕВАЛИ НА НЕГО , прямо в пречистое лице Его,  И ,  ВЗЯВ ТРОСТЬ  (брали у Него из связанных, дрожавших от изнеможения рук Его трость),  БИЛИ ЕГО ПО ГОЛОВЕ  этой тростью, от чего колючки терна еще более врезались в главу Его и причиняли сильнейшую боль. А иные при этом еще и били Его по ланитам. «Среди всех поруганий Он являлся таким, каким предвидел Его еще за несколько веков пророк Исайя: ни одного стона, ни одного вздоха, ни одной жалобы не послышалось из Его пречистых уст! Он добровольно восхотел до конца испить чашу гнева Божия за наши грехи ( Ис. 53:7 ).

http://azbyka.ru/otechnik/Nikon_Rozhdest...

Галина Калинина Часть I. Пленник закона греховного Я знаю, как на мед садятся мухи, Я знаю Смерть, что рыщет, все губя, Я знаю книги, истины и слухи, Я знаю все, но только не себя. Франсуа Вийон Глава 1. Начнем с конца Пред человеком жизнь и смерть, и чего он пожелает, то и дастся ему. ( Сир. 15, 17 ) Загробная жизнь… Что будет там, за пределами жизни? Этот вопрос волнует каждого из нас: кто-то задумывается над ним часто, кто-то старается отогнать мысли о посмертном существовании как можно дальше. Но умереть… уйти – куда, не знаешь… Лежать и гнить в недвижности холодной… Чтоб то, что было теплым и живым, Вдруг превратилось в ком сырой земли… Чтоб радостями жившая душа Вдруг погрузилась в огненные волны, Иль утонула в ужасе бескрайнем Непроходимых льдов, или попала В поток незримых вихрей и носилась, Гонимая жестокой силой, вкруг Земного шара и страдала хуже, Чем даже худшие из тех, чьи муки Едва вообразить мы можем? О, это слишком страшно!.. И самая мучительная жизнь: Все – старость, нищета, тюрьма, болезнь, Гнетущая природу, – будет раем В сравненье с тем, чего боимся в смерти» 1 . В самом деле, что бывает после смерти? Небытие, как, впрочем, и загробное бытие, трудно представимо человеческому рассудку. Единственное, что мы знаем о будущем существовании, единственное, в чем мы уверены, – это то, что вместе с жизнью исчезнет и время. Перешагнув через этот последний порог, мы оказываемся в вечности. И именно «вечность» (а не «неизвестность») – самое страшное слово во всех наших рассуждениях. Ведь в этой, временной жизни мы порой готовы терпеть лишения, скорби, обиды, дикую боль… В определенной ситуации мы согласимся даже на нечеловеческие мучения и будем стойко сносить их, осознавая их конечность. Порой, переживая серьезные неприятности, поддавшись отчаянию, думаешь грешным делом: «Эх, жить надоело!». Как бы ни была греховна эта мысль, но возможность собственной волей покончить со своими страданиями придает нам силы жить дальше и терпеть беды, которые, приобретая статус временных, уже не кажутся столь ужасными.

http://azbyka.ru/otechnik/antropologiya-...

Для мучеников блокады забыть о своих страданиях было бы лучше всего, но это невозможно, не предусмотрено законами физиологической и социальной памяти. И мы всё помним: и жестокую физическую боль, и тяжелые душевные страдания. В глубинах памяти навсегда остались муки лютого голода, промозглой стужи, острая тревога за жизнь родных и близких, за судьбу Ленинграда и страны, мучительное ожидание смерти в часы воздушных тревог. Мы стараемся успокоить беспокойную память сознанием, что ленинградцы, взрослые и дети, смогли достойно пережить одну из самых запредельных по отношению к нормам человеческой жизни ситуаций, в которых когда-либо оказывались люди. Значит, это можно пережить и сохранить человеческое достоинство и способность остаться человеком, с открытой для добра душою и вечной готовностью помочь тому, кто слабее тебя. И мы утешаем себя надеждой, что с Божьей помощью сможем донести эту истину до сознания послевоенных поколений, которым тоже нелегко живется и надо как-то находить опору для себя и своих ближних. С этой целью и написана книга о блокадных людях, мужественных и волевых, душевно сильных и щедрых. В ожидании близкой смерти, в часы воздушных тревог, многие блокадники молились Богу, прося о защите и спасении. Послереволюционные поколения не получили естественного религиозного воспитания, тем не менее многие из друзей моего военного детства инстинктивно обращались за помощью к Всемогущему, даже не зная, как Его назвать. В детском доме в часы авиационных налетов и артиллерийских обстрелов, под грохот разрывов многие дети молитвенно складывали руки на груди, молча умоляя о защите. И как знать, быть может, пробудившаяся духовность помогла нам вынести голод и стужу, пережить тяжелый психоэмоциональный стресс войны, не впадая в отчаяние… И все-таки, несмотря на то что нам удалось выжить, мы остались «блокадниками» на всю жизнь. Да, мы — блокадники. Не в том смысле, что мы напуганы голодом и ожиданием смерти, измучены болезнями, которые не покидают нас более полувека. Нет, не это, вернее, не только, да и не столько это объединяет нас в блокадное содружество. Прочнее всего объединяет нас сочувствие и сопереживание. Мы смогли пережить трудные времена, нам довелось познать надежность друг друга в тяжелой беде, убедиться в возможности выжить на самом краю жизни.

http://azbyka.ru/fiction/mucheniki-lenin...

Закрыть itemscope itemtype=" http://schema.org/Article " > Сергей Рахманинов: золото в сердце 07.02.2020 431 Время на чтение 11 минут Источник: Православие.Ru Сергей Васильевич Рахманинов В ночь с субботы на воскресенье, 28 марта, в Крестопоклонную седмицу Великого поста 1943 года, отошёл ко Господу, причастившись Святых Христовых Таин, великий русский композитор Сергей Васильевич Рахманинов. Сергей Васильевич умер от прогрессирующей формы рака в своём доме в Лос-Анджелесе. Последние 25 лет жизни он провёл вдали от России, которую горячо любил до последнего своего вздоха. Несмотря на тяжкие муки, он каждый день осведомлялся у близких о боевых успехах русских на фронте. Когда медсестра ему рассказывала, что советские войска продолжают наступать, освобождая от фашистов очередные города, он облегчённо вздыхал и, превозмогая боль, говорил: «Ну, слава Богу! Дай им Бог сил!» За 20 лет до этого, будучи в эмиграции, Рахманинов случайно встретил в парижском музыкальном магазине своего старого знакомого – дирижёра еврейского театра Льва Пульвера, гастролирующего во Франции. Они поздоровались, и Сергей Васильевич тут же стал расспрашивать его о жизни в Москве . Но после первых же слов собеседника композитор внезапно зарыдал и выбежал прочь из магазина, так и не попрощавшись.«Обычно Рахманинов не был особенно экспансивен в проявлении своих чувств; из этого можно заключить, до какой степени болезненно он ощущал отрыв от родины», – рассказывал его друг, пианист Александр Гольденвейзер, которому Пульвер описал эту встречу. Сергей Васильевич сам объяснял, какой трагедией для него обернулась разлука с Отечеством: «Лишившись Родины, я потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций и родной почвы, не остается желания творить, не остается иных утешений, кроме нерушимого безмолвия… воспоминаний». Любовь к земному Отечеству пронизывает всё творчество Рахманинова Этим и объясняется его долгое творческое молчание на чужбине как композитора. Любовь к земному Отечеству пронизывает всё творчество Рахманинова, включая период до эмиграции, и неслучайно на Западе его музыка ассоциируется с Россией. По этому поводу высказался сам Сергей Васильевич:

http://ruskline.ru/opp/2020/02/07/sergei...

Иногда для утруждения более сиди на скамье, иногда – на постилке, но редко, в меру и лишь для отдохновения; тебе надлежит терпеливо оставаться в положении сидящего по следующему замечанию Писания: они [апостолы] были постоянно в молитве (см.: Деян.1:14 ). Не следует быстро вставать по нерадению, из-за болезненной печали, мысленного вопля и непрерывного утверждения ума [на молитве]. Ибо вот, говорит пророк, скорбь объяла нас, муки, как женщину в родах ( Иер.6:24 ). Потому, поникши вниз головой и ум собрав в сердце, если, конечно, оно открыто, призывай на помощь Господа Иисуса. Трудясь же [в молитве] и часто чувствуя боль в голове и плечах, переноси её, ищи Господа в сердце с напряжением и ревностью. Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие восхищают его ( Мф.11:12 ). Этими словами Господь справедливо поставил на вид важность названных 1 трудов, так как пребывание в них с терпением есть мать болезней души и тела. 2 . Каким образом следует читать молитву. Одни из отцов так произносили [молитву]: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя; другие же [читали] половину её: Иисусе, Сын Божий, помилуй мя, что более легко по бессилию ума. От себя без Духа [Святого] ни один [человек] не может призвать Господа Иисуса чисто и совершенно, если не будет молиться в Духе Святом, более лепеча, как младенец, неспособный произнести [слов] раздельно. Однако часто не следует переменять призывания имён по лености, но [важно] произносить их с постоянством и продолжительно. Сверх того, одни учат говорить молитву устно, другие – мысленно. Я же полагаю – тем и другим [способом], потому что иногда по изнеможению ум не в состоянии произносить молитву, иногда – уста. По этой причине надлежит молиться двояко: и устами и умом. Тихо и невозмутимо надобно взывать, чтобы голос, приводя в смятение чувство и сосредоточенность ума, не воспрепятствовал молитве. Пока ум, навыкая в [этом] деле, не получит силы от Духа и не усовершится, до тех пор не научится безраздельно и твёрдо молиться. Тогда, [то есть в силе Духа], не будет необходимости произносить [молитву] устно, да и невозможно, потому что достаточно сил к выполнению [молитвенного] упражнения одним здоровым умом.

http://azbyka.ru/otechnik/Grigorij_Sinai...

Поучение 4-е Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих, очисти беззаконие мое. Христиане! Такими словами начал Давид покаянную свою молитву. Остановимся на этих словах Давида, уразумеем их смысл и значение, дабы, когда придется нам начать свое покаяние, мы знали: каким языком должно говорить пред Богом, что чувствовать, как молиться и плакать? Помилуй меня, Боже, по велицей милости Твоей. Человек, над которым уже пророк произнес суд, просит об одном помиловании; так и Давид. Что думал Давид, когда пал пред лицом Божиим и стал плакать и просить Бога о помиловании? Он ничего не думал, – в большой скорби человек не способен думать. Когда пророк Нафан открыл пред ним бездну его грехопадения, то он вдруг понял, что он пал с престола величия царского; он понял, что грех , который он соделал, уже известен по всему царству его. Ибо грехи царей и великих людей громче слышны и быстрее переносятся из уст в уста, нежели грехи простого человека. Теперь Давид увидел грех свой во всей его наготе; уразумел всю его гнилость, всю тяжесть. Пред него предстала кровь Урии, пролитая по его приказанию; а кровь невинного брата вопиет на небо, как кровь Авелева. Как стало терзаться сердце Давида, когда он, имея крепость великого мужа, разум мудреца, волю царя, видение пророка, помощь Вышняго, – понял, уразумел и увидел, что он всю славу и честь потерял между подданными, всю милость со стороны Бога; а Вирсавия и сын ее ежечасно напоминали ему историю его греха, были всегдашними памятниками его беззакония. Боль увеличилась, совесть мучила, сердце терзалось от стыда и страха, явного бесславия в своем семействе, бед от врагов домашних и чужих, и наказания от Бога, Который обещал наказать и, конечно, скоро исполнить Свое определение. О, какой пламень вожжегся в груди его, как воскипела в сердце кровь, какою тяжестью налегла скорбь, какое терзание совести, какие муки!? О, помилуй мя, Боже, по великой милости Твоей, – мог только говорить Давид. Как бы так сказал Давид в своей молитве: «Ты уже изрек, о Боже! Страшное определение свое надо мною: я уже вижу меч, висящий над главою моею и над моими домашними; я уже вижу кровь льющуюся, – вижу Тебя, о Боже, разгневанным на меня неблагодарного; но помилуй Ты, меня, помилуй! Я больше не о чем не прошу Тебя.

http://azbyka.ru/otechnik/Vasilij_Bandak...

  001     002    003    004    005    006    007    008    009    010