| Сие-то слово Божие, с того самаго часа, как Епископский чин на мене возложен, не престает звенеть в ушах моих, и яко острое оружие, проходит до глубины сердца моего. Аще ям, аще пию, аще ино что творю, всечасно слышу глас сей: И ты, сыне человечь, в стража дах тя дому Израилеву, и еже услышиши от уст Моих слово, и проповеси им от Мене. Не сравниваю я себя с Пророком Божиим в пророческих дарованиях его, не равняюсь с ним и в добродетельном житии: но что касается до должности, одна и таже ныне на мне лежит, которая была и на нем. Страж убо твой есмь, о доме Израилев, о Церковь Христова! Вам трубити поставлен я, о благочестивое сословие Белорусское! На моих, как вижу, несчастливых руках или живот, или кровь ваша положена. И сему-то в начале учит мене самое имя или титул чина моего. Слово бо Епископ есть Греческое, и на языке том означает надзирателя, блюстителя, стража. О! дабы и всяк Епископ именовался паче своим отечественным, ясным всякому, словом: тогда лучше бы, надеюсь, и разумел и наблюдал столь важную должность свою, требующую особенной бдительности и даже неусыпной. Не иное же, вижу, дело Епископское, не иное попечение было и у древних Епископов, и у самих Апостолов. Кто сему не доверяет, пусть раскроет Историю о житии и подвигах Святителей первых Христианских веков. Как они звание свое проходили? Спали, или молчали? Одними только молитвами и поставлением пресвитеров занимались? Ах, не так, не так! Св. Церковь безгласных Епископов не называет Вселенскими Учителями, богогласными трубами, златыми устами; спящих и дремлющих не именует Она столпами Веры, утверждением истины, поборниками благочестия. Александрия конечно не спящаго имела Епископа, Афанасия онаго Великаго, который пока жил и стоял на страже церковной, дотоле ересь Ариева, хотя целым почти светом тогда завладела, хотя самих Царей и Сильных земли поборниками имела, но не смотря на то, в Епархии Афанасиевой не смела и гласа испустить: Святитель сей языком и пером, как перуном, плевелы и нечестие ея разметал. И Каппадокия не дремлющаго конечно имела Епископа, Василия онаго Великаго же, котораго Епархия посреди ересей, как дом Лота праведнаго посреди Содома, цела и нерастленна пребыла, и с языком коего гораздо труднее было воевать Иулиану отступнику, нежели с Персидскою Монархиею. Не немаго конечно и Константинополь имел Епископа, онаго Иоанна Златоустаго, о котором вообще говорили, что лучше солнцу престать светить, нежели Златоустому говорить. И по истине, недостало бы мне времени, ежели бы восхотел я повествовать о Кириллах, Григориях, Феодорите, Евсевие, Епифание, Амвросие, Августине, Дамаскине, Феофилакте и о прочих многочисленных Отцах Церкви, которые и по смерти своей в книгах своих проповедывать доселе не престают. |
| (17) Сыне человечь, стража дах тя дому Израилеву, да слышиши слово от уст моих и предостережешь их. Вот поставил Я тебя предостерегать и обличать народ, чтобы и праведнику и грешнику возвещал ты, что повелено тебе, и усугубились бы в праведнике бдительность, а в грешнике готовность к покаянию. (22) Изыди на поле и там возглаголется к тебе. Господь соделал Пророка знамением для народа. И в этот день повелено Пророку выйти на поле, услышать там, что будет сказано Богом, и снова узреть то же видение, которое видел при реке Ховар. (24) Вниди и затворися среде дому твоего. Господь соделал Пророка знамением для народа, и что Пророк, по слову Господа, делал над собою, в том Иудеи должны были видеть, что потерпят они от врагов своих. Пророк затворился в доме своем, как Иудеи заключены были в городе. (25) Се дашася на тя узы, и свяжут тя ими. Узы, наложенные на Пророка, и не позволяющие ему идти, означают Вавилонян, которые окружили Иерусалим и жителей его, и отняли у них возможность выходить из города и входить в него. (26) И язык твой привяжу к гортани твоему. И в этом представлен образ осажденных Иудеев, которые от жажды уподоблялись немым, лишенным способности говорить. Глава 4 (1) Возми себе плинфу, и положи ю пред лицем твоим. Сим прикровенно напоминает Бог Иудеям прежнее их уничижение в Египте. И да напишеши на ней град Иерусалим, (2) и соградиши над ним забрала, и да учиниши поставления. Сим показывает бедствия, какими Иудеям и городу их Иерусалиму угрожают осаждающие, которые придут и стеснят их. Забралами же называются высокие здания, подобные башням, на которых стоят осаждающие, как на стене, и видят не только стоящих на городских стенах, но самую внутренность города, и улицы и домы в нем. В духовном же смысле, Иерусалим представляет собою подобие души, которая утратила небесную лепоту, и ниспала долу, и написана на плинфе из брения, означающей землю. А забрала суть образ тех страстных движений и вожделений, какие сатана посеевает в мыслях души, и которыми попирается и сокрушается в душе здание небесной лепоты. |
| — Прошлый раз я показал себя соней, — сказал Дункан, — Я меньше нуждаюсь в отдыхе, чем вы. Пусть заснут все, кроме меня: я буду стоять на часах. — Если бы мы были среди белых палаток шестидесятого полка и стояли против такого неприятеля, как Монкальм, я не пожелал бы лучшей охраны, — ответил разведчик, — но в темную ночь в этой дикой глуши вы только даром будете напрягать свое внимание и бдительность. Итак, возьмите-ка лучше пример с Ункаса и с меня самого — засните, и, поверьте, вы будете спать в полной безопасности. Действительно, Хейворд увидел, что молодой индеец лег на склон холма и, казалось, собирался как можно лучше воспользоваться возможностью отдохнуть. Давид, язык которого буквально прилип к гортани от лихорадки, вызванной раной и усилившейся вследствие трудного перехода, последовал примеру Ункаса. Не желая продолжать ненужный спор, молодой человек полулежа прислонился спиной к бревнам блокгауза, но в душе твердо решил не смыкать глаз, пока не передаст Кору и Алису в руки Мунро. Разведчику показалось, что он убедил молодого офицера, и с этим сознанием он скоро заснул. Довольно долгое время Дункану удавалось бороться со сном. Он прислушивался к малейшему звуку, доносившемуся из леса. Вечерние сумерки сгустились над его головой, но он все еще различал фигуры лежавших на земле людей и Чингачгука, который сидел, выпрямив стан, так же неподвижно, как деревья, темными стенами поднимавшиеся со всех сторон. Он слышал нежное дыхание сестер, которые лежали в нескольких шагах от него, и ни один шелест листа на ветру не ускользал от его слуха. Но вот печальные крики выпи стали для Дункана сливаться со стоном совы; в полудремоте он принимал куст за своего товарища-стража, наконец голова его опустилась на плечо, а плечо, в свою очередь, склонилось к земле; все тело его ослабело, и Дункан погрузился в глубокий сон. Его разбудил легкий удар по плечу. Слабо было прикосновение, но Дункан вскочил, вспомнив о той обязанности, которую он возложил на себя в начале ночи. — Кто идет? — спросил майор, нащупывая саблю. |
| – Что поделаешь! – мрачно ответил Хайраддин. – Эти люди обращаются с нами, как овчарки со своим стадом: сперва они нас охраняют, гоняют взад-вперед, куда им вздумается, а в конце концов пригонят на бойню. Впоследствии Квентин имел возможность убедиться, что цыган говорил сущую правду: стража прево, на обязанности которой лежало истребление бродячих шаек, наводнявших страну, поддерживала с ними постоянные сношения, смотрела некоторое время сквозь пальцы на их проделки, а в конце концов всегда приводила их на виселицу. Такого рода связь между стражей и преступниками, одинаково выгодная для обеих сторон, существовала во всех странах и была не чужда и нашему отечеству. Отъехав от проводника, Дорвард, очень недовольный тем, что ему удалось о нем узнать, и нимало не полагаясь на его обещания верности, основанной на личной благодарности, присоединился к своему маленькому отряду с целью познакомиться с двумя другими своими подчиненными. С великим огорчением он увидел, что они оба непроходимо глупы и так же не способны помочь ему советом, как и оружием, в чем он уже имел недавно случай убедиться. «Тем лучше, – сказал себе Квентин, храбрость которого росла вместе с ожиданием могущих встретиться опасностей. – Значит, эта прелестная девушка будет всем обязана мне. Кажется, я могу смело рассчитывать на то, что в состоянии сделать руки и голова одного человека. Я видел, как горел мой родной дом, видел убитых отца и братьев в пылающих развалинах, но не отступал ни на шаг и дрался до последней возможности. Теперь я на два года старше, и мною руководит лучшая, благороднейшая цель, какая когда-либо зажигала воинственный пыл в груди храбреца». Остановившись на этом решении, Квентин в продолжение всего пути проявил такую энергию и бдительность, что можно было только дивиться, как он везде поспевал. Разумеется, чаще всего и охотнее всего он находился возле дам, которые были так тронуты его вниманием и заботами об их безопасности, что в своих беседах с ним незаметно перешли почти на дружеский тон. Им, видимо, очень нравилась его наивная, но не глупая, а подчас даже остроумная болтовня. Однако, несмотря на все обаяние таких отношений, Квентин был по-прежнему внимателен до мелочей в исполнении своего долга. |
| Мф.28:12–14 . И сии, собравшись со старейшинами и сделав совещание, довольно денег дали воинам, и сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали; и, если слух об этом дойдет до правителя, мы убедим его, и вас от неприятности избавим. «Собравшись со старейшинами» и пр.: дело показалось им так важным, что они собрали Синедрион, составили совет, как поступить в этом случае, и ничего лучшего не могли выдумать, как подкуп стражей. – «Довольно денег дали воинам»: «они купили кровь Его, когда Он был жив; а по Его распятии и воскресении опять деньгами же стараются подорвать истину воскресения» (Злат.). – «Ученики Его украли»: «так истина ясна и очевидна, что они не умеют и солгать. Их слова совершенно невероятны и никакого правдоподобия не имели. Каким образом украли Его ученики, сии бедные и простые люди, которые не смели даже показаться?.. Да и не была ли на гробе положена печать? Не окружали ли то место со всех сторон столько стражей и воинов и простых иудеев? Не подозревали ли и они сего же самого, не беспокоились ли, не бдели ли, не заботились ли? Да и для чего украсть им? Для того ли, чтобы выдумать учение о воскресении? Но как бы пришло на мысль выдумать что-нибудь подобное людям, которые любили жить в неизвестности? Да и как они отвалили камень запечатанный? Как укрылись от такого множества?.. Да и какая была бы им польза, если бы Иисус Христос не воскрес?» (Злат., ср. Феофил.).– «Когда мы спали»: за такую бдительность стража, конечно, подвергалась наказанию по законам, но враги Господа обещались уладить дело. – «Мы убедим его»: они могли обещать воинам, что правитель их не накажет, так как знали, что и сам-то правитель может быть подкуплен, и – притом он после праздника должен опять возвратиться в Кесарию, свое обычное местопребывание, и там, конечно, не обратит внимания на подобный слух, если бы он и дошел до него, тем более, что как язычник он, конечно, не склонен был верить воскресению и скорее всего поверил бы, что распятый точно украден учениками ночью. |
| Он беседовал с народом в храмах, а чаще на открытых местах, объясняя ему правила веры и благочестия. Апостольская ревность его успела обратить к св. вере и некоторых Вогуличей, живших в соседстве с крещёнными Зырянами. Этот последний подвиг его возбудил против него злобу в Асыке, который и без того злился за то, что мерами пастыря удержаны были Вогуличи так долго от злодейств над Зырянами. Асыка решился отмстить св. пастырю и его пастве 347 . В 1455 году свирепый вождь, вооружив Вогуличей стрелами и луками, пустился на плотах вниз по Вычегде, нигде не останавливаясь и задерживая прибрежных жителей, чтобы не предупредили в Усть-выме о его приближении; он пригласил с собой и Вятичей. В 10 вёрстах от впадения р. Выми в Вычегду остановился он в высоком бору, который поныне называют «Юр» – становище и «Вогул-як» – Вогульский бор. Рано утром один из Усть-вымцев плыл на ладье вверх по Вычегде и неожиданно напал на стан Вогуличей. Его поймали, и Асыка дознал от него пытками, какова стража в Усть-выме? Дома ли Питирим? Зырянин объявил, что Питирим в этот самый день (день был воскресный) пойдёт для молебствия на мыс, что близ устья р. Выми, и что о Вогуличах ничего не знают. Асыка поспешил к Усть-выми, а чтобы обмануть бдительность жителей, велел набросать на плоты множество срубленных елей и ветвями их прикрыть своё войско; в таком виде плоты казались издали плавучими деревьями, подрытыми быстриной воды. В Усть-выме, в воскресный день, старый и малый были в храме. После литургии святитель, клир и народ с крестами и иконами отправились на мыс. Скоро заметили груды деревьев, странно тянувшиеся на большом протяжении реки. Святитель понял хитрость Вогуличей и сказал народу об опасности. Обратившись к Усть-выми, он преклонил колена, трижды благословил народ и храмы крестным знамением и сказал: «дети мои! скорее удалитесь от меня; мне не убежать от смерти; Богу угодно предать меня в руки Вогуличей». Толпы Вогуличей выскочили на берег. И все бывшие с Питиримом в ужасе бросились, кто куда мог. |
| Посему, вслед за отцами Церкви, можно сказать о сем торжественном входе еще гораздо более, а именно, что целью его было между прочим и намерение, одушевлявшее все поступки Иисуса, – уничтожить в уме Своих соотечественников мечту о земном царстве Мессии. В самом деле, мнимым основанием сей мечты служили преимущественно те места у пророков, где Мессия описывается как Царь. Иисус Христос всенародно показал теперь, как можно быть Царем-Мессией, описанным пророками, и в то же время быть совершенно чуждым земного владычества. После сего нет низшего места той ложной мысли, которая сделалась впоследствии времени всеобщею между иудеями: то есть что пророчества о Мессии, по их резкой противоположности, не иначе можно согласить, как допустить двух Мессий: одного сильного – Царя, Сына Давидова; другого – бесславного, страждущего и умирающего, от колена Ефремова. Иисус Христос с нравственно-духовным величием Своим, со Своим страданием и смертию совместил в Себе в сем случае то, что в предсказаниях пророков о Мессии казалось земным, частным и местным, именно, чувственное явление всему народу Израильскому в виде Царя, едущего на молодом осле, и принятие от Иерусалима всенародных почестей в качестве Сына Давидова. Если бы, приметим еще, в торжественном вшествии Иисуса Христа в Иерусалим заключалось что-либо противное существовавшему тогда гражданскому порядку вещей, что-либо неблагоприятное для тогдашнего римского правительства, то возможно ли, чтобы римская стража, всегда строгая, а особенно усугублявшая свою бдительность во время праздников, не обратила никакого внимания на это шествие? Но подобного внимания нисколько не обращено. Возможно ли, чтобы сие событие осталось в совершенной неизвестности для игемона иудейского, человека подозрительного и весьма строгого, который для поддержания римского самовластия охотно употреблял огонь и железо при самых не важных подозрениях? Но Пилат, как из всего видно, нисколько не знал или не заботился о сем событии. Не очевидно ли после сего, что, по мнению самой римской стражи и начальства – свидетельство, сильнее коего и нельзя желать, – вшествие Иисуса Христа в Иерусалитам не только не заключало в себе ничего несовместимого с видами римлян, с выгодами кесаря, но и не выходило из обыкновенного порядка вещей? Обратимся, наконец, к самим врагам Иисусовым: кто сильнее их мог клеветать на Него? И кто готовее был на клеветы против Него всякого рода? Однако при всей злобе своей они не осмелились поставить Ему в вину входа Его в Иерусалим ни в синедрионе, ни пред Пилатом: так дело сие было чисто, невинно, свято. Читать далее Источник: Сборник статей по истолковательному и назидательному чтению Четвероевангелия с библиографическим указателем : [В 2-х том.]/Сост. инспектор Симбирской духовной семинарии М. Барсов. - Москва : Лепта Книга, 2006./Том 2. – 832 с. Вам может быть интересно: Поделиться ссылкой на выделенное |
| Сие-то слово Божие, с того самого часа, как Епископский чин на мене возложен, не престает звенеть в ушах моих, и яко острое оружие, проходит до глубины сердца моего. Аще ям, аще пию, аще ино что творю, всечасно слышу глас сей: И ты, сыне человечь, в стража дах тя дому Израилеву, и еже услышиши от уст Моих слово, и проповеси им от Мене. Не сравниваю я себя с Пророком Божиим в пророческих дарованиях его, не равняюсь с ним и в добродетельном житии: но что касается до должности, одна и таже ныне на мне лежит, которая была и на нем. Страж убо твой есмь, о доме Израилев, о Церковь Христова! Вам трубити поставлен я, о благочестивое сословие Белорусское! На моих, как вижу, несчастливых руках или живот, или кровь ваша положена. И сему-то в начале учит мене самое имя или титул чина моего. Слово бо Епископ есть Греческое, и на языке том означает надзирателя, блюстителя, стража. О! дабы и всяк Епископ именовался паче своим отечественным, ясным всякому, словом: тогда лучше бы, надеюсь, и разумел и наблюдал столь важную должность свою, требующую особенной бдительности и даже неусыпной. Не иное же, вижу, дело Епископское, не иное попечение было и у древних Епископов, и у самих Апостолов. Кто сему не доверяет, пусть раскроет Историю о житии и подвигах Святителей первых Христианских веков. Как они звание свое проходили? Спали, или молчали? Одними только молитвами и поставлением пресвитеров занимались? Ах, не так, не так! Св. Церковь безгласных Епископов не называет Вселенскими Учителями, богогласными трубами, златыми устами; спящих и дремлющих не именует Она столпами Веры, утверждением истины, поборниками благочестия. Александрия, конечно, не спящего имела Епископа, Афанасия оного Великого, который пока жил и стоял на страже церковной, дотоле ересь Ариева, хотя целым почти светом тогда завладела, хотя самих Царей и Сильных земли поборниками имела, но не смотря на то, в Епархии Афанасиевой не смела и гласа испустить: Святитель сей языком и пером, как перуном, плевелы и нечестие ее разметал. И Каппадокия не дремлющего конечно имела Епископа, Василия оного Великого же, которого Епархия посреди ересей, как дом Лота праведного посреди Содома, цела и нерастленна пребыла, и с языком коего гораздо труднее было воевать Иулиану отступнику, нежели с Персидскою Монархией. Не немого, конечно, и Константинополь имел Епископа, оного Иоанна Златоустог о, о котором вообще говорили, что лучше солнцу перестать светить, нежели Златоустому говорить. И по истине, недостало бы мне времени, ежели бы восхотел я повествовать о Кириллах, Григориях, Феодорите, Евсевие, Епифание, Амвросие, Августине, Дамаскине, Феофилакте и о прочих многочисленных Отцах Церкви, которые и по смерти своей в книгах своих проповедывать доселе не престают. |
| Поэтому Он сказал нам через своего апостола: исправьте сердца ваши (Иак. 4: 8) и Сам призывает нас: Смотрите, бодрствуйте (Мк. 13: 33). Ибо если Он, придя, найдет наши сердца нечистыми, а нас — спящими, то скажет: не знаю вас (Мф. 25: 12). И этот час всегда тут, если не в этот момент, то в следующий, ибо как Царство Небесное, так и час судный всегда в наших сердцах. Значит, если стража не бодрствует, то не сохранит и Господь, но если Господь не сохранит, напрасно бодрствует и стража. Поэтому будем бодрствовать у дверей нашего сердца, неусыпно взывая ко Господу о помощи. Не направляй свой взор на врага, не входи с ним в пререкание, потому что ты не имеешь возможности противостоять ему; со своим многотысячелетним опытом он знает достаточно уловок, чтобы обезоружить тебя. Нет, стой на страже своего сердца, и пусть взор твой будет устремлен ввысь; тогда сердце будет всячески ограждено: Господь Сам пошлет Своих Ангелов охранять его. Понимай это так: если подвергаешься искушению, не занимайся рассматриванием и взвешиванием его или размышлением о нем; этим ты омрачишь свое сердце и потеряешь время, к чему враг и стремится. Обратись вместо этого без замедления ко Господу с молитвой: «Боже, милостив буди мне грешному!» (ср.: Лк. 18: 13). И чем скорее ты отклонишь твой помысл от искушения, тем скорее придет помощь. Самоуверенность — плохой товарищ: чем меньше надеешься на свои силы, тем крепче ты стоишь Никогда не полагайся на себя. Не принимай никогда благое решение, думая: конечно, я справлюсь! Не надейся никогда на свои силы и способности противостоять какому-либо искушению, будь оно большое или малое. Думай наоборот: я сам не устою, если подвергнусь искушению. Самоуверенность — плохой товарищ: чем меньше надеешься на свои силы, тем крепче ты стоишь. Чувствуй себя слабым и совершенно лишенным возможности противостоять даже малейшему мановению злого духа, тогда ты, к удивлению, заметишь, что он не имеет никакой власти над тобой. Ибо, избрав Господа своим прибежищем, ты вскоре убедишься, что не приключится тебе зло (Пс. 90: 10). Единственное несчастье, которому подвергается христианин, — есть грех. |
| Он знал и то, что как скоро народ убедится, что Он есть обетованный Сын Давидов, Царь Израилев, то не удержится против Римлян, и вот, Он открывает всем Свое царское достоинство не раньше, как за пять дней до Своей спасительной смерти. Его крест положит решительный конец всем мечтаниям о земном царстве Мессии. «Господь идет открыто, – говорит блаженный Феофилакт, – чтобы они, если пожелают, уразумели славу Его и через исполнение на Нем пророчеств познали истину. А если не пожелают уразуметь, то чтобы это обстоятельство послужило к большему осуждению их». Святые отцы говорят даже, что Господь для того и вошел в Иерусалим, как Царь Израилев, чтобы уничтожить в уме Своих соотечественников всякую мечту о Его земном царстве. В самом деле, мнимым основанием такой мечты были пророчества, в которых Мессия изображался как Царь. Иисус Христос всенародно показал теперь, как может быть Мессия Царем, описанным пророками, и в то же время быть совершенно чуждым земного владычества. «Между почитателями Иисуса Христа было немало людей важных и богатых, которые по одному слову Его могли бы доставить Ему все нужное для того, чтобы явиться дщери Сионовой в величии Царя Израилева. Но Он не делает этого, является всему Иерусалиму с обычной для Него простотой, смирением, даже убожеством! Его именуют Царем Израилевым; Ему поют осанна; перед Ним сыплют ветви, постилают одежды, оказывают почести, выражающие величайшую любовь, искренность и силу усердия; но где торжественная колесница? где вооруженные слуги? где царские украшения? Все это заменено двенадцатью учениками, столь же убогими, как и Учитель, ослицей и осленком, взятыми на время у других! Самый последний из владельцев никогда не являлся в такой простоте и убожестве, как теперь Иисус! Все, чем украшался вход Его, состояло в непритворной радости и усердии народа и учеников Его, так что внимательный наблюдатель уже теперь мог видеть ту святую истину, изреченную впоследствии перед Пилатом, что Царство Иисуса Христа не от мира сего. В самом деле, если бы в торжественном входе Иисуса Христа в Иерусалим заключалось что-либо противное существовавшему тогда гражданскому порядку вещей, что-либо неблагоприятное для тогдашнего римского правительства, то возможно ли, чтобы римская стража, и всегда строгая, а теперь, во время праздников, особенно удвоившая свою бдительность, не обратила внимания на это шествие? Но подобного внимания нисколько не обращено. Возможно ли, чтобы это событие осталось в совершенной неизвестности для игемона Иудейского Пилата, человека подозрительного и весьма строгого, который, для поддержания римского самовластия, охотно употреблял огонь и железо при самых незначительных подозрениях? |
|
|
