| Чрез таинство крещения человек вводится в Церковь , прививается к телу Христову и получает начаток новой жизни, облекается в новое право сыноположения Богу и таким образом становится новым человеком. Поэтому крещение называется банею пакибытия, то есть, новорождением ( Тит. 3, 5 ) и облечением во Христа ( Гал. 3, 27 ). Поэтому же оно не повторяется: исповедую едино крещение (10 чл. Симв. вер.). – Миропомазание есть как бы посвящение новокрещённого на первую степень церковную, или сообщение ему того звания в Церкви, которое принадлежит всем членам еёвообще и по которому все они цари и иереи, все помазанники Божии ( 1Петр. 2, 9 ; Амок. 5, 10), имеющие на себе печать Духа Святого и в себе вся божественныя силы яже к животу и благочестию ( 2Петр. 1, 3 ). Подобно крещению, и это таинство, очевидно, не может быть повторяемо. – Подаяние есть постоянное врачевство в Церкви от духовных болезней, то есть, от грехов, семя которых остается в природе нашей и по крещении и составляет того ветхого человека, полное совлечение которого, вместе с полным облечением в нового, есть главная задача земной жизни христианина ( Еф. 4, 22–24 ). Врачуя грешников таинством покаяния, Церковь постоянно восстановляет нарушаемый ими союз с Богом и возвращает им право сыноположения, полученное в крещении. Поэтому покаяние называют иногда вторым крещением. – Причащением тела и крови Христовой Церковь соединяет членов своих со Христом телесным образом, помня слова Господа: аще не снесьте плоти Сына человеческого, ни пиете крови Его, живота не имате в себе ( Иоан. 6, 53 ). – Чрез таинство священства сообщается власть пастырская, или право и сила руководить верующих, питать их словом Божиим и преподавать им благодать Духа Святого. В силу миропомазания, все мы делаемся иереями Богу, но не пастырями в Церкви; пастырство преподается только избранным лицам в таинстве священства. По самому значению своему, и это таинство неповторяемо. – В таинстве брака благословляется союз двух лиц различного пола, после чего они уже не просто мужчина и женщина друг для друга, но – муж и жена и – плоть едина. От благословенного союза их, как от освященного корня, могут возникать и ветви святые; то есть: дети от христианского брака, в самом происхождении своём получают уже освящение. – Чрез елеосвящение Церковь врачует самые телесные немощи членов своих. Если не всегда чрез это таинство возвращается здоровье и сохраняется жизнь больному, то это нисколько не отрицает благодати таинства; потому что оно простирается не на одно тело, но и на душу, и молитвы верующих никогда не могут остаться бесплодными для немощного телом брата их по вере, оживет ли он для настоящей жизни, или перейдет в другую. Лица совершающие и принимающие таинства |
| — В таком случае, я доволен, что Тоток ранен! — Алан улыбнулся, а потом спросил: — А где Амок Тулик? «Горячка» опустил голову и покраснел, как мальчик. — Спросите ее, Алан. Немного спустя Алан задал тот же вопрос Мэри. Она тоже покраснела, ее глаза таинственно засияли. — Вы должны подождать, — промолвила она и больше не прибавила ни слова, хотя он наклонил ее голову и держал в руках мягкие нежные волосы, угрожая не отпустить их до тех пор, пока она не откроет ему секрета. В ответ Мэри тихо вздохнула, прижалась своим зарумянившимся лицом к его шее и прошептала, что охотно принимает наказание. Таким образом, осталось тайной, куда исчез Амок Тулик и что такое он делает. Немного спустя Алан решил, что догадывается, в чем дело. — Я не нуждаюсь в докторе, но вы были очень заботливы, если послали Амок Тулика за ним. — Потом он вдруг спохватился: — какой я бесчувственный дурак! Конечно, есть другие, которым доктор нужнее, чем мне. Мэри кивнула головой. — Но я думала главным образом о вас, когда посылала Амок Тулика в Танана. Он поехал верхом на Кооке и может вернуться каждую минуту. Она отвернулась, так что Алан мог видеть только кончик розового уха. — Очень скоро я поправлюсь и буду готов к путешествию, — сказал он. — Тогда мы отправимся в Штаты, как и предполагали. — Вам придется ехать одному, Алан. Я буду слишком занята устройством нового дома. Она сказала это таким спокойным серьезным голосом, что он был изумлен. — Я уже распорядилась нарубить лес в предгорьях, — продолжала она. — Смит и Амок Тулик скоро приступят к постройке. Мне очень жаль, что вы считаете таким важным ваше Дело в Штатах, Алан. Будет немного тоскливо, когда вы уедете. Он прошептал: — Мэри! Она не повернулась. — Мэри! Когда она обернулась, Алан опять увидел легкий трепет жилки, которая билась у нее около горла. Теперь он узнал секрет — его тихо прошептали горячие нежные губы, прижавшиеся к его губам. — Я не за доктором послала, Алан. За обручальными кольцами. Они нужны не только нам с вами, но и «Горячке» Смиту с Ноадлюк, и Тотоку с Киок. |
| По улыбающимся темным лицам своих помощников Алан понял, что месяцы его отсутствия прошли благополучно. Надсмотрщики за стадами разложили бумаги, на которых они каракульками записали отчет обо всем случившемся за зиму. В голосе Тотока, когда он медленно отчеканивал слова, стараясь безошибочно говорить по-английски, звучала сдержанная нотка удовлетворения и торжества. А Амок Тулик, привыкший говорить быстро и отрывисто, редко употребляя фразы длиннее трех или четырех слов, и любивший, как попугай, повторять жаргонные слова и ругательства, пыжился от гордости, зажигая свою трубку, и потирал руки. — Очень хороший и удачный год, — ответил Тоток на первый вопрос Алана об общем состоянии стад. — Нам очень повезло! — Чертовски хороший год, — скоропалительно поддержал его Амок Тулик. — Хороший приплод. Здоровые копыта. Мох — много. Волков — мало. Стада жирные. Этот год — персик! После такого вступления Алан погрузился в дела. Прежний трепет радости от сознания достигнутого, гордость пионера, отмечающего новые границы, и творческий огонь, вызванный успехом, — все это достигло в нем высшего предела. Он забыл о времени. Нужно было задать сотни вопросов, а на языке Тотока и Амок Тулика вертелось много новостей, о которых они хотели рассказать. Их голоса наполнили комнату гимном торжества. В течение апреля и мая, когда оленьи самки телятся, стадо увеличилось на тысячу голов. От скрещивания азиатской породы с диким канадским лосем получилось около сотни великолепных молодых оленей, мясо которых через несколько лет заполнит рынки Штатов. Никогда еще под зимним снегом не бывало таких сочных залежей мха. Рекордная цифра рождений была побита. Молочное хозяйство на краю полярных стран не являлось больше экспериментом, а определенным достижением: у Тотока было уже семь оленьих самок, дававших два раза в день по одной кварте молока каждая, почти такого же густого, как лучшие коровьи сливки; больше двадцати оленьих самок давали за удой до полкварты. Амок Тулик сообщил о поразительных достижениях упряжных оленей: Коок, трехлетний олень, за тринадцать минут сорок семь секунд пробежал с санями пять миль по рыхлому снегу; Коок и Оло вместе, запряженные в одни сани, пробежали десять миль за двадцать шесть минут сорок секунд, а в другой раз эта пара, во время испытаний на выносливость, сделала девяносто восемь миль. А вместе с Ино и Сотка, лучшими и самыми сильными экземплярами, полученными от скрещивания с дикими канадскими лосями, Коок возил груз в четыреста килограммов в течение трех дней, делая по сорок миль в день. Из всех ранчо в Фэрбенксе, Танане и на полуострове Сюард приходили агенты быстро развивавшегося оленеводства и предлагали по сто десять долларов за голову смешанной породы. Пастухами Алана было поймано в тундре и лесах семь молодых бычков и девять телок более крупной канадской породы, которых они хранят на племя. |
| — Вы думаете, дело так плохо? — Все возможно. Если Грэйхам позади Росланда и с ним его люди… — Мы находимся на расстоянии двух с половиной часов ходьбы от Татпана, — произнес Алан холодным спокойным голосом. — С ним только полдюжины мужчин. И потребуется по меньшей мере четыре часа быстрой ходьбы, чтобы найти Тотока и Амок Тулика. При южном стаде — восемнадцать мужчин, при северном — двадцать два. Я считаю и подпасков. Поступайте, как сами найдете нужным. Все они вооружены. Быть может, это глупо, но я считаюсь с вашим нюхом. Они пожали друг другу руки. — Это больше, чем нюх, Алан, — тихо произнес «Горячка». — И, ради Бога, не начинайте «музыки» до тех пор, пока это только будет возможно. Он ушел. В то время как его подвижная мальчишеская фигура почти бегом неслась к подножию холмов, Алан направился к югу. Через четверть часа они совершенно потеряли друг друга из виду в волнистых пространствах тундры. Никогда еще в жизни Алан не шел так, как в конце этого шестого дня пути. Он чувствовал себя сравнительно бодрым, так как поездка до стоянки Татпана не была утомительной, а лучшее знакомство с местностью давало ему несомненное преимущество перед Смитом. Он предполагал, что сможет покрыть расстояние в десять часов; но к ним следовало еще прибавить, по самому скромному расчету, три или четыре часа отдыха в течение ночи. Теперь было восемь часов вечера. В девять или в десять часов утра он окажется уже лицом к лицу с Росландом. И приблизительно в это же время быстрые гонцы Татпана будут у Тотока и Амок Тулика. Он знал, с какой быстротой его пастухи бросятся через горы к тундре. Два года тому назад Амок Тулик с десятком эскимосов без отдыха и пищи шли пятьдесят два часа, покрыв за это время сто девятнадцать миль . Кровь Алана забурлила от чувства гордости. Он не способен был бы на это, но они это сделают. Он рисовал себе, как они помчатся с разных концов, едва только весть дойдет до них. Он представлял себе, как они сбегут с холмов, а потом, подобно волкам, усеют тундру и устремятся к его дому — и к битве, если их ждет впереди битва. |
| — А я… — начал было Алан, но сейчас же спохватился и указал на отдаленные холмы и горы. — Там мои стада. Я отправлюсь к ним и буду в отсутствии неделю или больше. Обещайте мне быть здесь, когда я вернусь. — Да, если вы этого хотите. — Я хочу. Она была так близко от него, что он мог коснуться губами ее блестящих волос. — А когда вы вернетесь, я должна буду уйти. Это будет единственный выход. — Я тоже так думаю. — Это будет тяжело. Возможно, в конце концов, что я трусиха. Но снова очутиться там одной… — Вы не будете одна, — спокойно сказал Алан, продолжая смотреть на отдаленные холмы. — Если вы уйдете, я уйду с вами. Казалось, у нее на мгновенье перехватило дыхание. Потом она бросилась прочь от него и остановилась в полуоткрытых дверях комнаты Ноадлюк. В ее глазах светилось счастье; то счастье, о котором он мечтал, идя рука об руку с ней по тундре, в те дни печали и полубезумия, когда он думал, что она умерла. — Я рада, что была в хижине Элен Мак-Кормик в тот день, когда вы пришли туда, — сказала она. — Я благословляю безумие и мужество, которые привели меня к вам. Теперь я не боюсь ничего на свете… потому что… я люблю вас, Алан! Дверь в комнату Ноадлюк закрылась за ней. Алан шатаясь вышел на солнце. Его сердце неистово билось, а в голове шумело. Все вокруг него завертелось. На одно мгновение он перестал сознавать окружающее. Глава XX Мир был затоплен солнцем; огромная тундра отливала золотом; холмы и горы напоминали сказочные замки. Алан Холт в сопровождении Тотока и Амок Тулика отправлялся в путь, расставшись у ворот загона с Киок, Ноадлюк и Смитом. Последний был несколько огорчен тем, что ему пришлось остаться для охраны ранчо. Великое решение созрело в сердце прозорливого маленького человека; он чувствовал трепет, почти содрогание от близости величайшей драмы, какой ему раньше никогда не приходилось встречать. Когда по прошествии нескольких минут Алан оглянулся, он увидел только Киок и Ноадлюк. «Горячка» исчез. Холмы, находившиеся за лощиной, из которой вышла Мэри Стэндиш с охапкой цветов, вскоре скрыли от его глаз дом Соквэнны. Впереди простирался прямой путь в горы. По нему двигались Алан, Тоток и Амок Тулик, а за ними караван из семи вьючных оленей с запасами пищи для пастухов. |
| Но наконец облако рассыпалось, как большая глыба льда, и девушка погрузилась в неизмеримую глубину, над которой они неслись, а он прыгнул следом за ней. Потом появились какие-то странные огни, затем наступил мрак и послышались звуки, напоминавшие бряцание бубна, и чьи-то голоса. Потом он погрузился в долгий сон, а проснувшись, обнаружил, что лежит в постели. Совсем близко над ним склонилось лицо с сияющими глазами и смотрело на него сквозь слезы. Голос прошептал ему сладко, нежно, радостно: — Алан! Он попытался протянуть руки. Лицо приблизилось, прижалось к его лицу. Нежные руки обвились вокруг его шеи; еще более нежные губы целовали его глаза. Он слышал тихие рыдания. Алан знал, что погоня кончилась, и он победил. Это было на пятый день после битвы в расщелине. А на шестой он сидел на кровати, весь обложенный подушками. И Смит, и Киок, и Ноадлюк, и Татпан, и Топкок, и Вегарук, его старая экономка, — все приходили навещать его; а Мэри только изредка и лишь на несколько минут отлучалась от него. Но Тоток и Амок Тулик не приходили. Алан видел странную перемену в Киок и решил, что они умерли. Он боялся спросить, потому что больше всех других любил этих двух недостававших товарищей. Смит первый рассказал ему подробности того, что случилось; но он мало останавливался на битве в пещере — Мэри сама уже рассказала Алану об этом. — С Грэйхамом пришло больше тридцати человек, а семь раненых осталось на нашем попечении. Теперь, когда Грэйхам умер, они в смертельном страхе: боятся, как бы мы не отдали их в руки правосудия. А без Грэйхама и Росланда, которые могли за них заступиться с помощью денег, они знают, что погибли. — А наши люди? — тихо спросил Алан. — Сражались, как дьяволы. — Да, я знаю, но… — Они, не теряя ни минуты, пришли с гор. — Вы понимаете, о чем я хочу спросить, Смит? — Да, Алан. Семеро убитых, включая Соквэнну. Он стал перечислять их по именам. Тотока и Амок Тулика среди них не было. — А Тоток? — Ранен. Был на краю смерти, и это чуть не убило Киок. Она с ним днем и ночью, и ревнует, как дикая кошка, если кто-нибудь другой пытается ухаживать за ним. |
| В доме, принявшем Мэри Стэндиш в качестве гостьи, уже больше не виднелось света. Смит тоже встал со своего места. Он увидел вдруг, как еле заметно заходили плечи Алана. Последний нарушил наконец молчание. — Яркая иллюстрация, не правда ли? Теперь так просто объясняется многое. Я вам очень благодарен, Смит. И вы чуть было ничего не сказали мне. — Чуть было, — согласился тот. — Я вас не корю за это. Она принадлежит к тем людям, которые вселяют уверенность, что все сказанное против них — ложь. И я готов верить, что эта бумажка лжет… До завтра. Когда вы уйдете, передайте Тотоку и Амок Тулику, что я буду завтракать в семь часов. Скажите им, чтобы они пришли ко мне со своими отчетами к восьми. Потом я отправлюсь осматривать стада. «Горячка» кивнул головой; Алан хорошо держал себя, как раз так, как он ожидал. Ему стало немного стыдно слабости и неуверенности, в которых он признался. Конечно, они ничего не могут сделать с женщиной; такое дело нельзя решить оружием. Но можно будет еще об этом подумать потом, если только они правильно поняли содержание записки, лежавшей на столе. Взгляд Алана выражал те же мысли. Смит открыл дверь. — Я прикажу Тотоку и Амок Тулику быть здесь к восьми. Покойной ночи, Алан. — Покойной ночи. Прежде чем подняться, чтобы закрыть дверь, Алан смотрел вслед Смиту и ждал, пока тот скроется. Теперь, оставшись один, он уже больше не старался сдерживать волнение, которое вызвало в нем неожиданное открытие. Едва затихли шаги Смита, он снова схватил бумажку. Очевидно, это была нижняя часть письма, написанного на листе бумаги обычного делового формата. Клочок был небрежно оторван, так что остались только подпись и с полдюжины строчек, набросанных твердым мужским почерком. То, что осталось от письма, за обладание которым Алан дал бы многое, гласило: «…Если, собирая сведения, вы будете вести себя осторожно, держа в тайне ваше настоящее имя, то мы в течение одного года захватим в свои руки всю индустрию страны». Под этими словами красовалась твердая, характерная для Джона Грэйхама подпись. |
| — Но ведь это кости эскимосов; они приходили сюда вовсе не за золотом. — Я знаю. Когда она услышала рассказы об этом месте, то заставила меня привести ее сюда. Нервы? Я вам говорю, что на ее долю их не досталось. «Горячка» на несколько секунд замолк, а потом прибавил: — Когда мы пришли к этой скале, покрытой мхом, с которой капает вода, к тому месту, где лежит огромный пожелтевший череп, она не завизжала и не отшатнулась — только слегка вздохнула и уставилась прямо на него. Ее пальцы впились в мои руки так, что мне больно стало. Это было отвратительное зрелище: желтый, как гнилой апельсин, череп, намокший от воды, стекавшей с сырого мха. Я хотел разнести череп на куски. И я бы это сделал, если бы она не помешала, ухватившись за мое ружье. Со странной улыбкой на губах она сказала: «Не делайте этого, Смит. Он напоминает мне человека, которого я знаю. Мне не хочется, чтобы вы убили его». Забавная речь, не правда ли? Напоминает ей человека, которого она знает! Но кто же, черт возьми, может походить на изъеденный червями череп? Алан не пытался ответить ему, он только пожал плечами. Они выбрались из мрачной расщелины и снова очутились на сумеречной равнине. По ту сторону ущелья тундра перестала уже быть такой ровной. Впереди виднелся небольшой холм. Ближе к горам холмы громоздились один на другой, исчезая в туманной дали. С возвышения они увидели обширное пространство, окаймленное широким полукругом холмов и уступов Эндикоттских гор. В тундре, за ближайшим пригорком, лежало ранчо Алана. Как только они достигли пригорка, «Горячка» вытащил свой огромный револьвер и дважды выстрелил в воздух. — Приказано, — немного смущенно сказал он. — Приказание, Алан. Едва он произнес эти слова, как из сумрака, нависшего над равниной подобно колеблющемуся кружеву, донесся громкий крик. За ним последовал другой, потом третий — пока все это не слилось в один сплошной рев. Алан понял: Тоток, Амок Тулик, Тапкок, Татпан и все остальные надрывают свои глотки, приветствуя его. Вскоре последовал целый ряд взрывов. |
| Никто не умел так набожно, как он, закатывать глаза и шептать таким елейным шепотом: – О, сколь спасительно учение твое, Уаэнра, Сын Солнца Единородный! И сочинять таких благочестивых гробничных надписей. «Рано вставал каждое утро Сын Солнца, Ахенатон, дабы просвещать меня светом своим, ибо я был ревностен в исполнении слова его», – сказано было в одной из этих надписей. И в другой: «Тебе последовал я, Боже, Атон-Ахенатон!» Это отожествление царя с богом казалось нелепым и кощунственным, потому что всем было известно, что Атон – Отец, а царь – Сын. Но когда узнали, что в этих словах выражено тайное учение царя о совершенном единстве Отца и Сына, то все ахнули, дивясь Тутиной хитрости. Царедворцы старались наперерыв похулить старого бога Амона. Но Тута и в этом превзошел всех: заказал себе плетенные из золотых ремешков лапотки с Амоновым ликом на подошвах, чтобы с каждым шагом попирать окаянного. И все опять ахнули – поняли, что он далеко уйдет в этих лапотках. В Нут-Амок, Фивы, послан был Тута в сане царского наместника, для исполненья двух указов: об отнятьи у жрецов гробничных земель и о поругании бога Хонзу, Амонова Сына. Когда Дио вошла в Белый Дом наместника, знакомый старичок-служитель встретил ее низкими поклонами и хотел доложить о ней его высочеству. Но, узнав, что Тута ужинает с начальником ливийских наемников, Менхеперра, человеком ей неприятным, она сказала, что подождет, прошла во внутренний покой и легла на низкое дневное ложе. Глядя, как вечернее солнце сквозь узкие и длинные окна-щели под самым потолком откидывает на белизну его косые розовые четырехугольники, опять глубоко задумалась, как давеча, в притворе Гэм-Атона: «ехать – не ехать?» Устала думать, задремала. Две большие мухи жужжали у нее над самым ухом, точно спорили: «ехать – не ехать?» Вдруг очнулась и поняла, что это не мухи жужжат, а кто-то шепчется очень близко, над самым ухом ее. Оглянулась – никого. Шептались в соседнем покое, за решетчатой стенкой, завешенной ковром; египетские горницы разделялись иногда для прохлады такими стенками. Двое шептавшихся сидели, должно быть, на полу, на циновках, рядом с ложем, на котором лежала Дио. |
| Глава 12 1–7 Список священников, пришедших с Зоровавелем. 8–26. Список левитов. 27–44. Освящение стен Иерусалима Неем.12:1 . Вот священники и левиты, которые пришли с Зоровавелем, сыном Салафииловым, и с Иисусом: Сераия, Иеремия, Ездра, Считая священников и левитов главными носителями того духа, который одушевлял послепленную общину, писатель с особенным вниманием останавливается на их списках. Из ( 1Ездр. 2:62–63 ) видно, с какой тщательностью велись родословные списки священников. По свидетельству И. Флавия (Против Апиона 1:7), родословные списки велись даже иудейскими священниками, жившими в Египте, Вавилоне и других местах. Потом эти списки представлялись в Иерусалим, где, вероятно, Синедрионом из них составлялась одна родословная книга. В дополнение к этому Евсевий сообщает, что упомянутые родословные записи были уничтожены Иродом. Из ст. 7-го видно, что писатель называет собственно глав священнических и братьев их. По аналогии с гл. XI должно думать, впрочем, что писатель называет не отдельные личности, а череды, носившие имена тех или иных лиц. Писатель перечисляет 22 имени. Из них 15 имен те же самые, которые приведены уже в ( Неем 10:3–9 ), а остальные иные. Это различие имен не ясно. Весьма вероятно предположение, что при подписи обязательства соблюдать закон некоторые череды ( Неем. 10:3–9 ) подписались не своим точным именем, а именем тогдашнего представителя. Поименнованного (в ст. 1) Ездру некоторые исследователи отождествляют с Ездрой книжником. Но, по-видимому, это тот Ездра, который в ( Неем. 10:2 ) называется Азарией. Неем.12:3 . Шехания, Рехум, Меремоф, «Шехания, Рехум, Меремоф». Вместо имени Рехум по ( 1Езд. 2:36–39 ; Неем. 10:5 ) лучше читать: Харим. Неем.12:7 . Саллу, Амок, Хелкия, Иедаия. Это главы священников и братья их во дни Иисуса. «Это главы священников и братья их», т.е. представители отдельных священнических родов и следующие за ними братья. Неем.12:10 . Иисус родил Иоакима, Иоаким родил Елиашива, Елиашив родил Иоиаду, Неем.12:11 . Иоиада родил Ионафана, Ионафан родил Иаддуя. |
|
|
