А Есенин, дарование простодушное и пронзительное, но изломанное, тоже русский безудерж, тоже в конце концов нигилизм - Есенин в петлю. Страшное время. Аминь, аминь, рассыпься. Абрам Эфрос, секретарь Союза писателей в Москве. Это просто интеллигент, быстрый, многоречивый и предприимчивый, с тонким, изящным лицом, большими глазами, в бархатной артистической куртке - свой человек, но примитив, его дружески звали " Бам " , он всегда в хлопотах, что-то устраивает, читает и пишет, увлечен искусством и литературой (у меня сейчас в руках его книжечка " Автопортреты Пушкина " , 1945 год). - Ах, Бам Бам, отчего не выслали вас в 22 году вместе с профессорами, писателями в Германию? Были бы вы и сейчас живы. Писали бы в " Новом Журнале " , " Новом Русском Слове " , и так как вы много моложе нас, принимали бы из рук старших, коих недолог уж век, завет свободы, человечности, творчества - всего наследия литературы нашей.- Но вас не выслали. " Абрам Эфрос, искусствовед, пропал без вести " . Вспоминаю вас - ______________ А. М. Эфрос скончался в Москве 19.XI.1954 (см. КЛЭ, т. VIII. с. 996).- А. Р. Две барышни, худенькие и миловидные, в одинаковых платьицах, читают с эстрады стихи - вдвоем, в унисон. Одна Марина, другая Ася, дочери профессора Цветаева (основателя Музея Александра III в Москве). Стишки острые, колкие, барышни читают-щебечут, остроугольно, слегка поламываясь. Не только напев в унисон, но и улыбки, подергивания нервных лиц. Никакого спокойствия, основательности. Но к тогдашнему это подходило, даровитость же чувствовалась. Вспоминая то время, предреволюционное, поражаешься, сколько было поэтов, художников, философов, писателей, " богоискателей " ... Марина и Ася тонули в артистическо-литературной среде: почти гимназистки! Но вот Марина уже повзрослевшая, уже замужем за Эфроном (с удивительными глазами), уже у нее дочь Аля. В нашем кругу не безызвестна. Автор более зрелых и своеобразных стихов, ходит к нам в гости, помаргивая глазами - нервными, острыми - восторгается Гейне, Германией, одновременно и Ростаном. Читает на вечерах нашего Союза, в доме Герцена. (Подарила мне бюст Пушкина, отцовский еще, огромный. Он стоял на моем шкафу, под него я клал миллионы рублей, на которые можно было купить бутылку вина, два фунта масла. Позже Пушкин этот переехал в Союз писателей, белыми гипсовыми глазами смотрел, тоже со шкафа, как Марина стрекочет свои стихи - им я тогда покровительствовал.)

http://pravbiblioteka.ru/reader/?bid=736...

А отчаянный уже читал эпиграмму. Недаром он был в новой форме и прискакал на последние. Эпиграмма была коротка. Видно было, что он читал все пушкинские. Все и впрямь скажут, что это его, Пушкина, эпиграмма. Свобод хотели вы, свободы вам даны: Из узких сделаны широкие штаны. Прочел спокойно, ровно. И, полюбовавшись гусарами в широких штанах, прижав руку к груди, когда смотрел на Пушкина, бросив непременную, но надоевшую трубку, шаркнул стройными ногами в широких штанах и умчался. 27 Он чувствовал каждый день одно и то же, что будет весь день бродить, не доходя до китайской хижины, а иногда и минуя ее наискось по малому переходу. Однажды он вдруг услышал там голос Катерины Андреевны, она говорила с детьми. «Детёнки мои», – услышал и замер. Когда она говорила по-французски, ему показалось, что опять в китайской хижине кесарь, и он постоял неподвижно, без дыхания, задохнувшись, пока не услышал важный, нежный голос Нелединского, и сразу тихо засмеялся. А с детьми, с малым Андреем, она всегда говорила по-русски. И так, здесь постояв, послушав это чуть певучее объяснение с детьми – детёнками, – его обезоруживали всегда ее грамматические ошибки, чего Кошанский уж, верно, боялся как черт ладана, – так, простояв здесь третий день, третий раз послушав, как диво, эту ее речь, он вдруг сказал вслух, догадавшись внезапно, разом: – Ага! Он вдруг понял, что всю историю русскую, от времени Владимира Красного Солнышка, он узнал точно здесь, у Карамзиных, да только не от него, а от нее, от Катерины Андреевны. Она была по отцу Вяземская, княжна, с головы до ног княжна, а говорила детям певуче: детёнки мои. Ведь так, почти так, только Арина говорить умела. Аминь! Аминь! Рассыпься! И надо же было ему встретиться с нею! Здесь, возле лицея, в двух шагах, в этой китайской хижине, в небывалой Китайской Деревне. Все чаще страсть находила, нападала на него. Он по-настоящему задыхался; переводя дух, пыхтя, как во время драк с Малиновским, не сдаваясь, боясь, чтоб кто не заметил. И надо же быть ее разговорам с детьми певучими, ее взгляду, смеху быстрыми.

http://azbyka.ru/fiction/pushkin-tynjano...

– В болотных и влажных местах показывается иногда ночью светлое, по воздуху легко движимое вещество, которое известно у нас под именем блудящего огня, и которому некоторые из путешественников 55 приписуют в вину совращение свое с пути. – Но сие явление имеет естественныя причины. Ежели путешественник в мрачную ночь идет прямо на оный свет, думая найти там людей; то вместо того приходит он на болотныя пустыя места. А как сие вещество очень легко; то и управляется оно единым движением воздуха; почему уклоняется оно от гонящагося за ним, а преследует бегущаго от него 56 точно так, как и дым чрез поспешное махание рукою, двигается и туда и сюда. – «В воздухе зажигаются некоторые чады, состоящие из вязких и загараемых частей, кои по сгорении загораемого ниспадают. Поскольку они весма высоко в атмосфере зажигаются; и притом немного их бывает; то они и кажутся нам, наподобие маленьких звезд, движущихся с одного места на другое; почему и называются они обыкновенно падающими звездами. Ежели таковые пары состоят из большаго количества вязких и тяжелых частей; то они нетокмо не могут высоко подняться; но и не так скоро сгорают; почему и принуждены они тогда носиться у самой почти поверхности земной, в виде небольшаго пламени, который и называется блудящим огнем. – А русские суеверы утверждают, что блудящие огни суть воздушные демоны в виде огненных змей, которыя прилетая ночью к некоторым женщинам, имеют с ними супружеское дело; от чего те женщины весьма худеют. За таких же демонов почитают они и падающие звезды. Почему коль скоро усматривают они как сии звезды, так и те огни; то тот час крестятся и произносят сии слова: «аминь, аминь, рассыпься». – Хотя большая часть наблюдений о погодах неимоверна; однако не должно отвергать вовсе тех, которыя основываются на естественных началах. Например, ежели солнце восходит ясно, ветра нет; то в тот день обещевать можно хорошую погоду; ибо тогда токмо воздух и прозрачен, когда нет в нем паров. – Но ежели солнце восходит бледно; то ожидать надлежит дождя; ибо в то время воздух преисполнен паров, которые, как уже известно, умаляют сияние солнца, и которые суть единственное начало дождя.

http://azbyka.ru/otechnik/bogoslovie/kar...

Осенью 41 года, не знаю точно когда, Марина покончила с собой. " Да воскреснет Бог и да расточатся враги Его " . Кто из нас смеет учить кого-то, кто жизнью заплатил за ошибки? Но сказать - где правда, и где неправда - мы можем. Может быть, даже должны крикнуть: - Отойдите! Не дышите парами серы! " Аминь, аминь, рассыпься! " АЛДАНОВ С Алдановым мы встретились в то давнее время, кажущееся теперь чуть не молодостью, когда мы еще только покинули Россию (и казалось, вернемся!) Берлин 1922-23 годы. Большая гостиная русского эмигранта. В комнату входит очень изящный, худенький Марк Александрович с тоже худенькой, элегантной своей Татьяной Марковной. Как оба молоды! Южане - из Киева - русские, но весьма европейцы. Помню, сразу понравились мне, оба красивые. И совсем не нашей московской закваски. В России Алданова я не знал ни как писателя, ни как человека. Он только еще начинал, первая книга его " Толстой и Роллан " вышла во время войны 14 года. Он вполне писатель эмиграции. Здесь возрос, здесь развернулся. Тридцать пять лет этот образованнейший, во всем достойный человек с прекрасными глазами, поддерживал собою и писанием своим честь, достоинство эмиграции. Писатель русско-европейский (или европейский на русском языке), вольный, без пятнышка. Без малейшего следа обывательщины и провинциализма огромная умственная культура и просвещенность изгоняли это. Вскоре после первой встречи я получил от автора только что вышедший роман его исторический " Девятое Термидора " . Сейчас он стоит у меня на полке в скромном, но приличном переплете, а тогда вид его очень скоро стал просто аховым; во-первых, мы с женой, читая наперегонки, разодрали его надвое, каждый читал свою половину. Потом его без конца брали у нас знакомые - позже переплетчику немало пришлось подклеивать и приводить в порядок. Это был дебют Алданова как исторического романиста. Большой успех у читателей, но позже дал он вещи более совершенные - " Чертов мост " , особенно " Заговор " (эпоха Павла I и гибель его). Да и многое другое. (Мне лично и нравился, и сейчас очень нравится " Бельведерский торс " - довольно малоизвестное писание Алданова.)

http://pravbiblioteka.ru/reader/?bid=736...

Позже и оказалось, что в тот вечер творились в мастерской Коненкова великие безобразия. Напаивали Есенина и Дункан и прочее, прочее… – подробности нерассказуемы… Прошло время. Пильняк очень прославился. Ездил по всему свету (не по-эмигрантски), в Америке ему устраивали банкеты, говорили речи. Но потом как-то вышло, он написал «Повесть о непогашенной луне» (смерть Фрунзе после «приказанной» операции) – и со своим своеволием, стихийностью земляной, резкостью попал в немилость. А там в ссылку и под пулю… «На крови и насилии вся жизнь, вся история. Нельзя без этого». А Есенин, дарование простодушное и пронзительное, но изломанное, тоже русский безудерж, тоже в конце концов нигилизм – Есенин в петлю. Страшное время. Аминь, аминь, рассыпься. Абрам Эфрос, секретарь Союза писателей в Москве. Это просто интеллигент, быстрый, многоречивый и предприимчивый, с тонким, изящным лицом, большими глазами, в бархатной артистической куртке – свой человек, но примитив, его дружески авали «Вам», он всегда в хлопотах, что-то устраивает, читает и пишет, увлечен искусством и литературой (у меня сейчас в руках его книжечка «Автопортреты Пушкина», 1945). – Ах, Вам, Вам, отчего не выслали вас в 22м году вместе с профессорами, писателями в Германию? Выли бы вы и сейчас живы. Писали бы в «Новом журнале», «Новом русском слове», и, так как вы много моложе нас, принимали бы из рук старших, коих недолог уж век, завет свободы, человечности, творчества – всего наследия литературы нашей. – Но вас не выслали. «Абрам Эфрос, искусствовед, пропал без вести». Вспоминаю вас – оплакиваю. Две барышни, худенькие и миловидные, в одинаковых платьицах, читают с эстрады стихи – вдвоем, в унисон. Одна Марина, другая Ася, дочери профессора Цветаева (основателя Музея Александра III в Москве). Стишки острые, колкие, барышни читают-щебечут, остроугольно, слегка поламываясь. Не только напев в унисон, но и улыбки, подергивания нервных лиц. Никакого спокойствия, основательности. Но к тогдашнему это подходило, даровитость же чувствовалась.

http://azbyka.ru/fiction/dalekoe-zajcev/...

Предмет этот, о кладах, богат поверьями всякого рода. С суевериями о кладах связывается и много сказок и преданий; у каждого края свой герой или разбойник прежних лет, коему приписываются все находимые и искомые клады. В восточных губерниях клады принадлежат Пугачеву, на Волге — Стеньке Разину, на Украине — Гаркуше, в средней России — Кудеяру и проч. Клад вообще не всякому дается; хозяин клада, по смерти своей, бродит тихо вокруг и бережет его сторого и чутко: либо вовсе не найдешь, либо и найдешь, да не возьмешь, не дастся в руки; не подымешь по тяжести; обмираешь, как тронешь, ровно кто тебе руки и ноги перебьет; кружишь на этом месте и не выйдешь, ровно леший обошел, поколе не положишь клад опять на место; или, если клад под землей, в подвале, глубокой яме, то взявший его не вылезет никак, перед тобою земля смыкается, железные двери с запорами затворяются; либо выскочит откуда ни возьмись невидимка, схватит и держит на месте, покуда не выпустишь из рук клада; либо навалится на плечо ровно гора, так что и языка не повернуть; либо ноги подкосятся, либо станут, упрутся, словно приросли к земле; или, если и возьмешь клад и унесешь, то сколько ни носишь его домой, берешь золото, а принесешь черепки; или же, наконец, возьмешь, да и сам не рад; вся семья сподряд вымрет. Все это оттого, что клад кладется со свинцом или с зароком, что клад бывает всегда почти заповедный и дается тому только, кто исполнит зарок; избавляет же от этой обязанности только цвет папоротника или разрыв — прыгнун — скакун — плакун — или срыг — трава, железняк или кочедыжник; папоротнику и плакуну повинуются все духи, а прыгун ломает замки и запоры, побеждая всякое препятствие. Иногда клад бродит не только свечой, огоньком, но даже каким-нибудь животным или человеком; если, догадавшись, ударить его наотмашь и сказать; аминь, аминь, рассыпься, то перед тобою очутится кубышка с деньгами. Во время выемки клада всегда приключаются разные страсти, и черти пугают и терзают искателя, брать взаймы у клада иногда можно, если он даст, но к сроку принеси, иначе постигнет беда большая. Можно также менять деньги у клада и при этом даже иногда обсчитывать его, положив то же число монет, меньшей ценности.

http://sueverie.net/o-poveryax-sueveriya...

Солдат. Покорно благодарим, ваше величество! Извольте получить вашу расписку! (Вполголоса.) Берите мое добро и горе-злосчастье в придачу! Царь. Что, что ты там говоришь? Солдат. Счастья вашему величеству пожелал. Царь. Ладно, ступай, да помни, что тебе сказано, что заказано. Солдат. Слушаю, ваше величество, ничего не забуду! Царь. А табакерку ему отдайте! Зачем у него отымать — жалованная. Анфиса (тихо). Так я и отдала! Анфиса за спиной передает табакерку Заморскому королевичу, тот — Сенатору, Сенатор — Казначею и т.д. Последним получает табакерку Генерал. Царь (читает расписку). “Дормидонт Седьмый…” Верно, та самая! Ну, отставной рядовой, как тебя там! Солдат. По-прежнему, ваше величество, — Тарабанов Иван. Царь. Востер ты, Тарабанов Иван, как погляжу. А теперь слушай команду! Налево кругом — шагом арш! Солдат уходит. (Рвет расписку на мелкие кусочки.) Вот и шути с дураком, — он тебя на весь свет ославит… Ох, что-то мне будто не по себе!.. И свечи темно горят, и в глазах мелькание… Купец. Да и меня в пот ударило… Дровосек. Ой, тошнехонько! Света белого не вижу… Генерал. Не угодно ли вам, ваше величество, табачку понюхать? Очень мозги прочищает. (Протягивает Царю табакерку.) Царь. Да что это? Табакерка! Откуда? Нешто солдат ее не взял? Генерал. Никак нет, ваше величество. Мы ее для вас сберегли. Солдату-то она не по носу. Извольте понюхать! Царь. Да ну ее! (Отталкивает табакерку.) Табакерка падает и раскрывается. Раздается удар грома, и сразу темнеет. Когда тьма рассеивается, посреди комнаты на троне оказывается Горе-Злосчастье. Горе. Апчхи! Здорово, приятели! Давно не видались!.. Апчхи, апчхи! Дровосек. Сила крестная! Оно… Оно самое… Горе-злосчастье! Аминь, аминь, рассыпься! Купец. Караул! Чур, меня. Чур-перечур!.. Царь. Батюшки! Да что ж это? Да кто ж это? Горе. Апчхи! Не узнали, видно? Горе я, злосчастье ваше! От сильного порыва ветра распахиваются окна. Блещет молния. Все в ужасе замирают. Царь. Вот тебе и раз! Как же это так? Ведь я от тебя, Горе, отвязался — в придачу дал!

http://azbyka.ru/fiction/gorja-bojatsja-...

На сцену выходит обыватель, тот самый, который в рассказе «Маятник души» проклинал революцию. Однако, в отличие от покончившего с собой Репьева, статистик Ершов в «Фанданго» проклинает мечту и, надо признать, получается это у него весьма убедительно и эмоционально: «Это какое-то обалдение! Чушь, чепуха, возмутительное явление! Этого быть не может! Я не… верю, не верю ничему! Ничего этого нет, и ничего не было! Это фантомы, фантомы! – прокричал он. – Мы одержимы галлюцинацией или угорели от жаркой железной печки! Нет этих испанцев! Нет покрывала! Нет плащей и горностаев! Нет ничего, никаких фиглей-миглей! Вижу, но отрицаю! Слышу, но отвергаю! Опомнитесь! Ущипните себя, граждане! Я сам ущипнусь! Все равно, можете меня выгнать, проклинать, бить, задарить или повесить, – я говорю: ничего нет! Не реально! Не достоверно! Дым!.. Я в истерике, я вопию и скандалю, потому что дошел! Вскипел! Покрывало! На кой мне черт покрывало, да и существует ли оно в действительности?! Я говорю: это психоз, видение, черт побери, а не испанцы! Я, я – испанец, в таком случае! … Я прихожу домой в шесть часов вечера. Я ломаю шкап, чтобы немного согреть свою конуру. Я пеку в буржуйке картошку, мою посуду и стираю белье! Прислуги у меня нет. Жена умерла. Дети заиндевели от грязи. Они ревут. Масла мало, мяса нет, – вой! А вы мне говорите, что я должен получить раковину из океана и глазеть на испанские вышивки! Я в океан ваш плюю! Я из розы папироску сверну! Я вашим шелком законопачу оконные рамы! Я гитару продам, сапоги куплю! Я вас, заморские птицы, на вертел насажу и, не ощипав, испеку! Я… эх! Вас нет, так как я не позволю! Скройся, видение, и, аминь, рассыпься!» В ответ на этот гениальный крик исступленного человеческого сердца кудесник Бам-Гран исчезает, перед этим вынеся свой приговор: «Так будет тебе то, чем взорвано твое сердце: дрова и картофель, масло и мясо, белье и жена, но более – ничего! Дело сделано. Оскорбление нанесено, и мы уходим, уходим, кабалерро Ершов, в страну, где вы не будете никогда!»

http://azbyka.ru/fiction/aleksandr-grin-...

Надетые на тело, даже красивое, они делают его безобразным; напротив, возложенные на душу, даже безобразную, доставляют ей великую красоту. Но как, скажешь, возможно возложить эти драгоценности на душу? Опять руками бедных: они, принимая (подаяния), сообщают душе (подающего) красоту. Им отдай свои драгоценности и рассыпь в их утробы, а они доставят такую красоту твоей душе, что ты видом своим привлечешь к себе самого истинного Жениха, и приобретешь бесчисленные блага: привлекши к себе Господа этою красотою, будешь иметь источник всех благ и обладать несказанным богатством. Итак, если мы хотим быть любезными Господу, то, оставив попечение об украшении тела, будем каждый день заботиться о красоте души, дабы нам привлечь себе и благоволение человеколюбивого Бога и получить неизреченные блага, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу слава, держава, честь, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.    Дальнейшие слова: κα ελγησεν ατος ­­ «и благослови их», читаемые у 70-ти и в евр. тексте, у Златоуста отсутствуют.    (εμα)    Разумеется, конечно, смерть Авеля.    Здесь Злат. приводит слова Писания очевидно, в сокращении, заменяя слово «Адам» местоимением «его» и опуская слова: «яже поживе, по еже родити ему Сифа», читаемые обыкновенно в Лукиан. и др. греч. списках.    Здесь также опущены слова: «яже поживе».    (νακαλομενος)    (или переселил — μετθηκεν)    Злат.: Μαθουσαλα τη κατν γδοκοντα πτ согласно с Коттониан. сп. и евр. текстом и вопреки Лукиан. сп., где читается: Μαθουσαλα τη κατν ξκοντα πτ ­­ «сто шестьдесят семь»; это свидетельство весьма важно для библейской хронологии.    Злат.: Λαμεχ τη κατν γδοκοντα согласно с Бодлеан. сп. и вопреки Лукиан. и др. сп., где читается: Λαμεχ κατν γδοκοντα κτ ­­ «сто восемьдесят восемь лет»; в евр. тексте здесь вместо этого 182 года.    Злат. δ ναπασει, вместо обычного чтения в греч. списках: διαναπασει.    Злат.: τν λυπηρν τν χειρν ­­ «тягостного, тяжелого для рук наших» вместо обычного греч.

http://lib.pravmir.ru/library/readbook/3...

Марфа. Не разумеешь? Слушай же, как тот сон мне приснился, – может, тогда и поймешь. Лежу, будто, на постеле, не сплю, словно жду чего-то. Вдруг настежь дверь, и входит он. Сразу узнала. Рослый, да ражий, а кафтанишка куцый, немецкий; во рту пипка, табачище тянет; рожа бритая, ус кошачий. Подошел, глядит, молчит. Молчу и я: что-то, думаю, будет? И тошно мне, скучно – смерть моя. Перекреститься хочу, – рука не подымется, молитву прочесть – язык не шевелится. Лежу, как мертвая. А он за руку щупает. Огонь и мороз по спине. Глянула на образ, а и образ-то кажет разными видами: будто не Спасов лик пречистый, а немчин поганый, рожа пухлая, синяя, точно утопленник. А он все ко мне: «Больна-де, ты, говорит, Марфа Матвеевна, гораздо больна. Хочешь я тебе моего пришлю дохтура? Да что ты на меня воззрилась? Аль не узнала?» – «Как, говорю, не узнать? Знаю. Мало ли мы таких видали!» – «Кто же-де я, говорит, скажи, коли знаешь?» – «Известно, говорю, кто. Немец, немцев сын, солдат-барабанщик». Осклабился во всю рожу, порскнул на меня, что кот шальной: «Рехнулась ты, видно, старуха! Не немец я, не барабанщик, а боговенчанный царь всея Руси, твоего же покойного мужа, царя Феодора, сводный брат». Тут уж злость меня взяла. Так бы ему в рожу и плюнула, так бы и крикнула: «Пес ты, собачий сын, самозванец. Гришка Отрепьев, анафема!» Да ну его, думаю, к шуту! Что мне с ним браниться! И плюнуть-то не стоит. Ведь это мне только сон, греза нечистая, попущением Божиим. Дуну, – и сгинет. «А коли ты царь, говорю, как же тебя по имени звать?» – «Петр, говорит, имя мое». Как сказал: «Петр», так меня ровно что и осенило. «Э, думаю, так вот ты кто! Ну, погоди ж». Да не будь дура, языком не могу, так хоть в уме творю заклятие: «Враг, сатана, отгонись от меня в места пустые, в леса густые, в пропасти земные, в моря бездонные, на горы бездомные, иде же не присещает свет лица Господня. Рожа окаянная, изыди от меня в тартар, ад кромешный, пекло преисподнее. Аминь! Аминь! Аминь! рассыпься! дую на тебя и плюю». Как прочла заклятье, так он и сгинул, точно сквозь землю провалился, – только табачищем смердит. Проснулась я, окликнула; прибежала Вахрамеевна, окропила святой водою, окурила ладаном. Встала я, пошла в соленную, пала перед образом Владычицы Пречистой Влахернской Божией матери, да как вспомнила, да вздумала все, тут только и уразумела, кто это был.

http://pravbiblioteka.ru/reader/?bid=193...

  001     002    003    004    005    006    007    008    009    010