— Доброе утро, уважаемая Агния Львовна! — сказал Иннокентий и слегка привстал со скамейки, Василь-Ваныч просто кивнул, а Гербалайф за улыбался щербатым ртом — у него не хватало двух передних зубов. — Доброе утро, молодые люди! Не промокли ночью? — поинтересовалась Агния Львовна. — Дождь был сильный, я слышала сквозь сон. — Да нет, не промокли. Мы у меня в квартире ночевали, — ответил Гербалайф. — А вы куда так рано собрались? Агния Львовна не успела ничего сказать, как Василь-Ваныч ответил за нее: — На рынок. Агния Львовна удивленно на него поглядела. Но Иннокентий возразил: — Да нет, в церковь! Агния Львовна, не меняя удивленного выражения лица, поглядела теперь на Иннокентия. — А коляску зачем с собой в церковь везете? — поинтересовался Гербалайф. — Они на обратном пути на рынок зайдут, — ответил Василь-Ваныч. — Ну, так бы и сказали! А то сначала одно, потом другое, — обиделся Гербалайф. — Так оно и есть: сначала одно, а потом другое. Сначала в церковь, а потом на рынок! — пояснил приятелям Иннокентий. — А-а! — протянул Гербалайф. — А что, Агния Львовна, сегодня праздник какой? — Церковного праздника нет, а у меня праздник! Вот я и иду в честь своего праздника причащаться, — сказала Агния Львовна, услыхав, наконец, точный свой маршрут. — Это как же так? — изумился Гербалайф. — Ни у кого нет праздника, а у вас есть! — День рожденья у меня сегодня! — пояснила Агния Львовна, удивившись недогадливости Гербалайфа. — Ну вы даете, Агния Львовна! — почему-то поразился Гербалайф. Или просто обрадовался? За сим ничего не последовало, и Агния Львов на, кивнув друзьям, отправилась дальше, только самую-самую чуточку обидевшись на Гербалайфа и компанию, не догадавшихся ее поздравить. «Да что с них взять, неудельных!» — подумала она добродушно. Выйдя за ворота, она пошла по Кузнечному переулку к Кузнечному же рынку, осторожно везя за собой коляску, обходя оставшиеся с ночи на тротуаре лужицы и размышляя о превратностях человеческих судеб. Она еще помнила то время, когда Гербалайф и Иннокентий жили на первом этаже их подъезда, занимая соседние квартиры. |
Навстречу машине вышел смуглый, горбоносый, коренастый мужчина, в котором нетрудно было угадать американского индейца. Его лицо не выказывало никаких признаков жизни, словно некая маска полного безразличия к происходящему. Пятеро, включая индейца, окружили Синильгу тесным кольцом и провели в дом. Впрочем, кричать и сопротивляться было бессмысленно, улица казалась совершенно вымершей. Зато при входе в дом Синильга увидела его номер на почтовом ящике. В прихожей пленнице приказали снять верхнюю одежду, отобрали сумочку и отвели на второй этаж, где находилось две комнаты и гостиная. Агния попросила всех выйти. Ей хотелось насладиться величием момента и наощупь изучить душу Синильги. Агния долго и с интересом рассматривала свою первую в жизни жертву, думая о том, что эта красивая девушка могла бы счастливо жить на земле или могла бы оказаться на ее, Агнии, месте, а она сама, наоборот, — стать жертвой. Но все сложилось именно так, как сложилось, и ничего изменить нельзя. Агния смаковала горько-сладкое чувство мести, огонь все сильнее разгорался в ее душе: скоро она начнет мстить человечеству за свои обиды, принося приятный дар сатане. Агния машинально поправила рукой большие темные очки, слегка коснувшись язвы над глазом. — Тебе страшно? — спросила она Синильгу. Синильга рассматривала магические символы, знаки и надписи, которыми были испещрены стены и потолок гостиной. — Вы сатанисты? Агния торжествующе молчала. — Господи, помилуй… — прошептала Синильга по-русски. — Что?! Черт возьми! Ты русская? — вырвалось у Агнии, при этом она перешла на русский с чуть заметным американским акцентом. Дальше разговор продолжался на русском языке. — Да, русская, — ответила Синильга. В ее глазах блеснул вопрос и надежда. — Впрочем, можно было предположить… Что ты делала в том здании? — Там церковь. Я ходила молиться. Агния едко улыбнулась. Потом спросила: — Ты не ответила на вопрос: тебе страшно? — Почему это так важно? А что, я должна от радости лезгинку танцевать, что ли? — Значит, страшно, — одобряюще кивнула Агния. — Это хорошо. Тебе должно быть страшно. В тот момент, когда мы принесем тебя в дар Сатане, ты должна налиться страхом, как красный яблок. |
— Егор Александрович, это не совсем так… — Не перебивайте меня, Агния Львовна, я ведь только начал! Безусловно, Варвара Симеоновна — редкая для своего возраста красавица, а Лика Казимировна сохранила молодость до такой степени, что иногда кажется девочкой-подростком. Но в вас есть нечто такое, что указывает на великое предназначение женщины — быть хранительницей домашнего очага. Это высшая женственность, которая не уходит с годами. Агния Львовна, я буду краток, как подобает военному человеку. Выходите за меня замуж, дорогая Агния Львовна! — Ноя… — Подождите еще минутку, я еще не закончил! Выслушайте меня до конца. Если вы ответите мне «да», я постараюсь, мы оба с Пашкой постараемся, чтобы вы никогда, никогда об этом не пожалели. Павел тоже вас успел полюбить. Вот теперь, пожалуй, все. Что же вы ответите мне, Агния Львовна? Агния Львовна долго смотрела на него с несколько растерянной улыбкой, а потом сказала: — Дорогой мой Егор Александрович! Спасибо вам за эти слова… — И вы выйдете за меня замуж? — Нет, не выйду. — Почему? — Это невозможно. — Да почему же?! — Потому что я замужем. — Простите, как это — «замужем»? Но… Но я полагал, что вы — вдова. — Вдова. Но тем не менее муж-то у меня есть. — Разве он не умер? — Он умер. Но ведь от этого он не перестал быть моим мужем! У нас есть дети, внуки, а теперь уже появился и правнук Максимка. И всем им он, Юра мой покойный, отец, дедушка и прадед. И мы с ним обвенчаны. Вы понимаете, что это значит, дорогой мой Егор Александрович? — Понимаю: что связано на земле, то останется связанным и на Небесах — вы это имеете в виду? — Именно это. — Но Церковь допускает второй брак! — Да, по слабости нашей — чтобы не допустить худшего. Но дело не только в этом… — Агния Львовна протянула руку и положила ее на руку Егора Александровича, лежавшую возле пустой рюмки. — Милый Егор Александрович! Муж мой скончался и ушел из этого мира уже много лет назад. Но мне уже семьдесят пять лет, скоро умру и я… — Куда вы торопитесь, Агния Львовна? Вы еще меня переживете, вот увидите! |
И во всем этом золотом осиянии Агния, в наброшенной желтой шали тоже казавшаяся золотой, сидела, щурясь на солнце. – Да! Это – Москва! – захваченно произнес Антон. – Как же умели древние русские люди выбирать места для церквей, для монастырей! – говорила Агния прерывающимся голосом. – Я вот ездила по Волге и по Оке, всюду так они строятся – в самых величественных местах. Архитекторы были богомольны, каменщики – праведники. – Да-а, это – Москва... – Но она – уходит, Антон, – пропела Агния. – Москва – уходит!.. – Куда она там уходит? Фантазия. – Эту церковь снесут, Антон, – твердила Агния свое. – Откуда ты знаешь? – рассердился Антон. – Это художественный памятник, его оставят. – Он смотрел на крохотную колоколенку, в прорези которой, к колоколам, заглядывали ветки дуба. – Снесут! – уверенно пророчила Агния, сидя все так же неподвижно, в желтом свете и в желтой шали. Агнию в семье не только никто не воспитывал верить в Бога, но наоборот: мать ее и бабушка в те годы, когда обязательно было ходить в церковь – не ходили, не соблюдали постов, не говели, фыркали на попов и везде высмеивали религию, так мирно уживавшуюся с крепостным рабством. Бабушка, мать и тетки Агнии имели устойчи-вое свое исповедание: всегда быть на стороне тех, кого теснят, кого ловят, кого гонят, кого преследует власть. Бабку знали, кажется, все московские народовольцы, потому что она приючала их у себя и помогала, чем умела. Ее дочери переняли за ней и прятали подпольщиков-эсеров и социал-демократов. И маленькая Агния всегда была расположена за зайчика, чтобы в него не попали, за лошадь, чтобы ее не секли. Но она росла – и неожиданно для старших это преломилось в ней, что она – за церковь, потому что ее гонят. Она настаивала, что теперь-то было бы низко избегать церкви, и, к ужасу матери и бабки, стала ходить туда, отчего невольно вникала во вкус богослужений. – Да в чем ты видишь, что ее гонят? – удивлялся Антон. – В колокола звонить им не мешают, просфорки печь не мешают, крестный ход – пожалуйста, а в городе да в школе им и делать нечего. |
Сразу же приступили к переоборудованию дома в храмовое здание. На крыше соорудили маленькую главку с крестом. Власти запретили поднимать здание даже на сантиметр. Тогда батюшка благословил в одну ночь тайно собраться и углубить на один метр пол в церкви. В ту же ночь настелили досками пол, и утром в храме уже был совершен молебен. А в день великого праздника Вознесения Господня церковь освятили в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Священников батюшка подбирал сам. Сначала приглядывался к человеку, потом призывал и говорил: «А вам бы надо быть священником». Так было с Александром Павловичем Кривоносовым, занимавшим руководящую должность по аграрному хозяйству при Облисполкоме. Потом батюшка пригласил к служению отца Серафима Труфанова, отца Павла Коваленко. К началу 1950-х годов относится приезд в Караганду двух подвижниц, с которыми отец Севастиан был знаком еще по Оптиной пустыне, -- монахини Анастасии (Шевеленко) и инокини Агнии (Стародубцевой). Мать Агния была духовной дочерью Оптинского старца Варсонофия. Она родилась слепой, но по молитвам родителей у святых мощей святителя Митрофана Воронежского девочка прозрела. Господь не только исцелил ее, но и наградил даром художника. С юных лет она обучалась искусству иконописи в Знамено-Сухотинском монастыре и со временем стала прекрасным иконописцем. В ноябре 1919 года Знамено-Сухотинский монастырь был разогнан большевиками, и мать Агния поселилась в городе Новопехорске Воронежской области. Впоследствии матушка писала в своем дневнике: «Господи, помоги пережить все настоящее, дай мне силы и терпения. Теперь мне нужна мудрость, чтобы самой решать серьезные вопросы, оставаясь одной на чужой стороне. 1929 год, февраля 18 дня». Старец Севастиан вызвал ее из России, чтобы мать Агния написала иконы для основанного им молитвенного дома. Ею было написано большинство икон, которые до сего дня находятся в Богородице-Рождественской церкви: образ Спасителя с Евангелием, Пресвятой Троицы, Вознесение Господне, Бегство в Египет, Воскресение Христово и другие. Матушка Агния написала иконы и для других храмов Казахстана: церкви Архангела Михаила в Караганде, церквей в поселках Щучинское, Боровское, Осакаровка. По просьбе владыки Иосифа (Чернова) она написала много икон для алма-атинских храмов. В 1956 году инокиня Агния, по благословению Святейшего Патриарха Алексия I, была пострижена в мантию. 17 марта 1976 года после принятия Святых Христовых Таин мать Агния мирно отошла ко Господу. |
В ноябре 1919 года Знаменно-Сухотинской монастырь был преобразован в трудовую общину, которая просуществовала до 1929 года. По благословению своего нового духовника иеромонаха Севастиана (будущий священномученик Севастиан Карагандинский, прославленный в лике святых в 2000 году), матушка Агния переезжает в малый городок – Новохоперск. Здесь же собираются некоторые монахини из других закрытых монастырей Новохоперского района: Казанского Таволжанского и Лысогорского Троицкого. Вместе с другими черничками она была вынуждена часто менять место проживания, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимание ОГПУ. В 1930 году она проживала в Среднем Карачане, позже – в Алферовке и других ближайших селах. Вот что она сама написала об этих днях: «Господи, помоги пережить все находящее, дай мне силы и терпение. Теперь мне нужна мудрость, чтобы самой решать серьезные вопросы»… Много скорбей пришлось претерпеть матушке в эти годы, но она никогда и словом не обмолвилась об этом. Более того, по свидетельству ее духовных чад, подвизаясь в храме города Новохоперска, она несла подвиг молчальничества. Когда после войны Воскресенский храм вновь открылся, Агния, знакомая с иконописным мастерством, взялась за реставрацию отдельных икон. Ее трудами была восстановлена почитаемая икона Пресвятой Богородицы «Скоропослушница». Также матушка принимала активное участие в реставрации настенных росписей, иногда целыми днями проводя время за работой, а в после открытия Покровского кафедрального собора г.Воронежа, также принимала участие в реставрации росписей в составе группы иконописцев. Так незаметно за трудами пришел 1952 год, когда пришло письмо от старца Севастиана с приглашением приехать в Караганду, чтобы там потрудиться над восстановлением Православия. Через три года после отъезда мать Агния по благословению патриарха Алексия I была пострижена в мантию. 19 апреля 1966 года скончался старец Севастиан, и, согласно его последней воле, старица Агния (Стародубцева) приняла попечение над духовной паствой почившего. Много людей приезжало к ней за духовным советом со всех краев нашей Родины (в том числе из Новохоперска, где до сих пор проживает несколько духовных чад старицы), но при этом матушка всегда старалась скрыть свой дар рассудительности. Часто она говорила вопрошающим: «Ну, что я – старый человек? Я ничего не знаю, сижу за печкой, нигде не бываю». 17 марта 1973 года после принятия Святых Тайн матушка Агния, будучи пострижена в схиму, мирно предала свою душу Господу. Похоронена она была на Михайловском кладбище рядом со своим духовным наставником о. Севастианом (Фоминым). |
В Знамено-Сухотинской обители Александра Стародубцева прожила двадцать один год, обучаясь искусству иконописи, была пострижена в рясофор с именем Агния. В то же время ежегодно в отпуск она вместе с матушкой Надеждой ездила в Оптину пустынь, где окормлялась у старца Варсонофия, будучи его духовной дочерью. Известно, как трогательно-любовно относился оптинский старец к своим чадам, но вместе с тем был и строг, особенно на исповеди. Уже много лет спустя матушка Агния рассказывала своей послушнице Марии Стакановой, как однажды, поисповедавшись у батюшки Варсонофия, она вдруг услышала от него: — Ты все сказала? — Да, все, батюшка. — Нет, еще не все, еще есть грешок немалый. — Да уж какой грех еще есть, я все Вам сказала и не знаю за собой ничего. — Ничего, говоришь? А помнишь, у вас на огороде, в самом конце, было гнездо птичье, а ты его разорила? — Да, батюшка, было это. — Ну, вот видишь, а это большой грех — разорять гнезда… Там же, в Оптиной пустыни, матушка Агния познакомилась и с отцом Севастианом, который в то время нес послушание келейника сначала у иеромонаха Иосифа, а после его кончины — у старца Нектария. Пройдет много-много лет, и это знакомство перерастет в тесное духовное родство. А пока — грянул трагический 1917 год: революция, разруха, закрытие и разграбление монастырей, репрессии и убийства духовенства, монашествующих. В марте 1929 года было принято решение разобрать здания Знамено-Сухотинского монастыря и использовать кирпич для строительства клуба пригородного завода (ныне город Котовск). И матушка Агния вместе с монахиней Надеждой вынуждены были переехать на новое место жительства в Воронежскую область, в город Новохоперск, расположенный на высоком берегу реки Хопер и опоясанный заповедным лесом. Но, несмотря на живописность и красоту провинциального города, жить в нем пришлось в постоянной скорби и гонениях. Вот что писала матушка Агния в своем дневнике в этот период: “Господи, помоги пережить все находящее, дай мне силы и терпение. Теперь мне нужна мудрость, чтобы самой решать серьезные вопросы… 1929 год, февраля 18 дня”. |
И во всём этом золотом осиянии Агния, в наброшенной жёлтой шали тоже казавшаяся золотой, сидела, щурясь на солнце. — Да! Это — Москва! — захваченно произнёс Антон. — Как же умели древние русские люди выбирать места для церквей, для монастырей! — говорила Агния прерывающимся голосом. — Я вот ездила по Волге и по Оке, всюду так они строятся — в самых величественных местах. Архитекторы были богомольны, каменщики — праведники. — Даа, это — Москва… — Но она — уходит, Антон, — пропела Агния. — Москва — уходит!.. — Куда она там уходит? Фантазия. — Эту церковь снесут, Антон, — твердила Агния своё. — Откуда ты знаешь? — рассердился Антон. — Это художественный памятник, его оставят. — Он смотрел на крохотную колоколенку, в прорези которой, к колоколам, заглядывали ветки дуба. — Снесут! — уверенно пророчила Агния, сидя всё так же неподвижно, в жёлтом свете и в жёлтой шали. Агнию в семье не только никто не воспитывал верить в Бога, но наоборот: мать её и бабушка в те годы, когда обязательно было ходить в церковь — не ходили, не соблюдали постов, не говели, фыркали на попов и везде высмеивали религию, так мирно уживавшуюся с крепостным рабством. Бабушка, мать и тётки Агнии имели устойчивое своё исповедание: всегда быть на стороне тех, кого теснят, кого ловят, кого гонят, кого преследует власть. Бабку знали, кажется, все московские народовольцы, потому что она приючала их у себя и помогала, чем умела. Её дочери переняли за ней и прятали подпольщиков-эсеров и социал-демократов. И маленькая Агния всегда была расположена за зайчика, чтобы в него не попали, за лошадь, чтобы её не секли. Но она росла — и неожиданно для старших это преломилось в ней, что она — за церковь, потому что её гонят. Она настаивала, что теперь-то было бы низко избегать церкви, и, к ужасу матери и бабки, стала ходить туда, отчего невольно вникала во вкус богослужений. — Да в чём ты видишь, что её гонят? — удивлялся Антон. — В колокола звонить им не мешают, просфорки печь не мешают, крестный ход — пожалуйста, а в городе да в школе им и делать нечего. |
По приезде в Саров, рассказывала Агния, матушка Игумения пожелала пользоваться кушанием из монастырской трапезы. Пища оказалась грубой и тяжелой, в особенности на больной желудок. На другой же день она опять заболела желудком и так сильно ослабела, что дня четыре пролежала почти без движения. Пришлось обратиться к доктору, который несколько облегчил болезнь, так что 19 июля, в день празднования открытия мощей Преподобного Серафима, матушка, хотя и через силу, но могла быть в церкви. Во время обнесения мощей Преподобного, она с Агнией стояла на высокой паперти теплого храма " Живоноснаго Источника " , откуда хорошо был виден крестный ход. Со слезами умиления молилась матушка, вспоминая, вероятно, в эту торжественную минуту свою родную обитель, а, может быть, душа ее, переполненная духовными утешениями, отрешившись от всего земного, готовилась к переходу в иной мир. Ничего особенного не говорила матушка Арсения об этом своей послушнице, так что Агния, видя ее бодро стоящей, далека была от мысли, что матушка доживает последние дни. Только в этот день вечером она встревожила ее, сделав ей следующий вопрос: " Агния, а в случае, если я умру, куда ты денешься? " - " Я вас не оставлю тут " , - невольно как-то вырвалось у нее в ответе. - " В таком случае надо сейчас металлический гроб заказывать " , - сказала матушка. Вспоминая после эти слова, Агния разочла, что если бы тогда же был выписан гроб, то он как раз получился бы ко дню кончины матушки. На другой день, чувствуя, что силы у нее не возобновляются, матушка решила остаться еще в Сарове и начала готовиться к говению, предполагая приобщиться Святых Таин 21 июля. В монастырь она послала депешу, что по болезни не может вернуться к 22-му, как хотела. Несмотря на слабость, она стала посещать ежедневно церковь, и Господь помогал ей с великим подвигом, как сама она сказала, выстаивать службы, чему немало удивлялась Агния. Последние дни, по словам ее, матушка проводила почти все в молитве. И ходя, и сидя, и лежа в номере на кровати, она напевала ирмосы: " Ты моя крепость, Господи, Ты моя и сила, Ты мой Бог, Ты мое радование, не оставль недра Отча и нашу нищету посетив, тем с пророком Аввакумом зову Ти: силе Твоей слава, Человеколюбче! " И другой: " Услышах, Господи, смотрения Твоего таинство, разумех дела Твоя и прославих Твое Божество! " |
Он хорошо умел писать сочинения и, достигши в этом искусстве высокого совершенства, оставил церквам много собственноручно написанных книг. Посему родной сын его Лей сделал на него донос игемону [ 5 ] Дивилиану, что он, имея книги, многих отвращает от служения богам к вере во Христа. Вследствие этого доноса святой Феодор приведен был к игемону и за ним последовало много христиан, в числе которых были святые Лукия и Иероя. От него потребовали, чтобы он отдал свои книги; но он не исполнил этого требования и не покорился, когда велели ему отречься от Христа. За это его сильно избили оловянными палками. После сего он пошел и разрушил языческие жертвенники. Тогда его повесили на дерево и стали строгать по всему телу и при этом растирали раны уксусом, солью и острыми черепками и, наконец, отрезав ему бритвой язык, отвели в темницу. Взяв от преподобных жен [ 6 ] свой отрезанный язык, святой Феодор положил его себе на грудь, и все заметили, как голубь, слетая в окно темницы, прикасался к святому. Видя это, некий язычник Лукий уверовал во Христа, а святой мученик стал здоровым, но прожив после этого немного времени, скончался [ 7 ], причем душа его вышла из тела вместе с голубем. Между тем игемон, узнав, что Лукий уверовал во Христа, повелел предать смерти святых Лукию, Иерою и Киприллу, а также и всех тех, которые были крещены святым Феодором. После сего Лукий принял крещение и обратил к вере во Христа самого игемона Дигниана. Тогда они оба вместе отплыли из Крита на остров Кипр к другому игемону, который предавал мучениям христиан, и Лукий тайно от Дигниана предал себя мучителям. Он пошел и разрушил языческие жертвенники, за что ему отсекли мечом голову. Дигниан взял тело его и предал погребению. Память сих святых мучеников празднуется в храме святого Феодора, находящемся в Пергии [ 8 ]. Святая мученица Киприлла была родом из того же города, где жил и святой Феодор. Вышедши замуж, она прожила с мужем около двух лет и после смерти его оставалась вдовою 28 лет. Страдая сильными головными болями и жалея своих родителей, она для исцеления от своего недуга пришла к святому епископу Феодору, заключенному уже за исповедание веры во Христа в темницу. |
| |