| По таким причинам Хосров решил нарушить договор. Глава III В это время произошло и другое событие. Тот самый Симеон, который уступил римлянам Фарангий, еще в разгар войны выпросил у Юстиниана в подарок несколько армянских деревень 245 . (2) Став господином этих мест, он погиб от коварства их прежних владельцев. (3) Совершив зло, убийцы бежали в персидские пределы. Это были два брата, сыновья Пероза. Услышав об этом, василевс передал эти деревни племяннику Симеона Амазаспу и назначил его архонтом армян 246 . (4) Этого Амазаспа по прошествии времени оклеветал перед Юстинианом один из его близких, по имени Акакий, сказав, что он обижает армян и хочет передать персам Феодосиополь и некоторые другие маленькие города. (5) После таких слов Акакий по воле Юстиниана коварно убил Амазаспа и сам получил от василевса власть над армянами 247 . (6) Дурной от природы, он получил возможность проявить свой нрав. По отношению к подвластным ему людям он был суров, как никто. (7) Без всякого основания он грабил их имущество и обложил их неслыханным налогом в четыре кентинария. Не в силах выносить его далее, армяне, составив заговор, убили его и бежали в Фарангий 248 . (8) Поэтому василевс послал против них из Византия Ситу, который находился здесь с тех пор, как между римлянами и персами был заключен мирный договор. (9) Прибыв к армянам, Сита поначалу медлил с военными действиями, но старался мягким обращением привлечь людей и вернуть их на прежние земли, обещая уговорить василевса отменить новый налог. (10) Но когда василевс, руководствуясь доносом Адолия, сына Акакия, стал бранить его, сильно упрекая за медлительность, Сита начал готовиться к схватке. |
| Нет, его любопытство — скучающее. И скука все больше и больше заполняет его жизнь. Особенно ярко это показано в сцене, где мечта, наконец, сбылась, новая шинель куплена, и сослуживцы устраивают по этому поводу вечеринку, куда и приглашают Башмачкина. Обратим, кстати, внимание, что если раньше, до новой шинели, они его либо не замечали вообще, либо издевались, то теперь, став обладателем новой шинели, он становится им интересен. То есть как человек, как личность он для них ничто, но как обладатель некой вещи приобретает в их глазах некую значимость. Очень характерная деталь. Но куда важнее, что Акакий Акакиевич отправляется на вечеринку вынужденно. До того, как в его жизни появилась мечта о новой шинели, он поступал так, как ему хотелось, как ему свойственно, то есть был свободен. Теперь же, с новой шинелью, он открывает для себя существование светских условностей, которым приходится подчиняться через «не хочу». Ему не хотелось идти на эту вечеринку, но отказаться было бы неприлично. Он приходит туда — и сразу же ощущает себя в этой среде лишним: «Все это: шум, говор и толпа людей, — все это было как-то чудно Акакию Акакиевичу. Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою; наконец подсел он к игравшим, смотрел в карты, засматривал тому и другому в лица и чрез несколько времени начал зевать, чувствовать, что скучно...» Став пленником своей страсти, человек не только теряет свободу, не только оказывается вынужден вписаться в новый, чуждый ему формат жизни, но и никакой радости от этого не испытывает. Акакий Акакиевич, казалось бы, достиг, чего хотел, стал счастливым обладателем новой шинели — но очень скоро счастье его съеживается, в душе возникает И просто огромной, зияющей дырой становится эта пустота, когда на обратном пути из гостей его грабят, отнимают шинель. |
| Что было на востоке? Здесь 27-го сентября собрался собор в Селевкии. Ариане выбирали этот город потому, что и гражданская власть (комит Леона, представитель императора) и военная была здесь им сочувственна. На собор явилось до 150–160 отцов; до 110 было василиан, до 40–50 епископов других оттенков (от омийского до аномийского). 27 сентября собор был открыт, но главные представители партии еще не явились. День прошел в пререканиях: с чего начинать? с вопроса о лицах или о догмате? К вечеру акакиане удалились с протестом, а большинство осталось, и был прочитан символ Лукиана, а на другой день при закрытых дверях символ был подписан. Когда все ожидаемые епископы прибыли, то 29 сентября был прочитан документ, составленный акакианами и который они объявляли равнозначащим с сирмийскою IV формулою. Здесь они заявляли, что они не отвергают авторитетной веры антиохийского собора (лукиановского символа); но ввиду споров, возникших в последующее время, исключают из употребления слово как не данное в Писании, a предают анафеме (то а признают ясно, ЧТО Сын подобен Отцу. На следующий день занялись обсуждением этого документа. Софроний помпейопольский возразил против этого памятника в виду его новизны. «Если начнем каждый день составлять по новому вероизложению, то можно совсем потерять точное выражение истины». Акакий отпарировал тонко и метко. «Раз, уже после никейской веры, составлялись, и далее не раз, новые изложения, то ничто не препятствуешь и теперь составить еще новый памятник». Элевсий кизикский мог на это ответить только общим местом: «нужно держаться преданной веры», разумея под этим символ Лукиана. Когда василиане стали спрашивать, в каком смысле Сын подобен Отцу, то Акакий сказал, что подобен по воле, по хотению, но не по существу. Это повело к пререканиям, которыми и закончилось это заседание. Более василиане с акакианами не сходились вместе. Василиане 9 главных акакиан (начиная с Акакия и Евдоксия) низложили и 9 отлучили, и на место Евдоксия избрали епископом антиохийским пресвитера Аниана. Акакиане этого избранника передали комиту Леоне. а несмотря на протесты большинства отправил Аниана в ссылку. Кончилось тем, что каждая партия отправила по 10 уполномоченных к императору. |
| Что проще: устоять в Боге или устоять в человеке? 23.10.2020 17:14:38 Светлана Коппел-Ковтун Поломанная человечность всё чаще встречается в людях. «Злоумышленник» Чехова, Акакий Акакиевич или Коробочка Гоголя — эти персонажи появляются уже в нашей нелитературной реальности. Более того, оказывается, что человек может упасть гораздо ниже. Как когда-то падал уже в фашистской Германии, и даже ниже, гораздо ниже... Не хотелось бы это наблюдать воочию. Мы все хотим жить в человечном обществе. Человечном хотя бы по отношению к нам лично, раз уж не всем интересно заботиться о человечном отношении к другому. Однако степень человечности, быть может, тем и определяется — приятнее получать какие-то привилегии наравне со всеми, потому что ты — человек, как и другие, или только для себя, превознося себя и своё, себя считая человеком более других. Тщеславие выбирает последнее. Но высоконравственная личность нуждается в уважении к человеку как таковому, потому что Христос — в каждом. При этом уважение к человеку как таковому должно быть безусловным, без всяких «если», иначе мы легко оказываемся в ловушке. У каждого может быть своё «если», необходимое на его взгляд для уважения другого (требование, претензия) — форма черепа, цвет кожи, размер заработка, социальный статус, вес, рост, образование, даже просто привлекательность, наконец (нравится/не нравится)... Нет, человека надо уважать «по умолчанию» просто за то, что он человек. И если об этом забыли, то, вероятно, потому что устали носиться с человечностью, желая сбросить её как ненужное, избыточное бремя. Но откуда к нам приходит человечность? Как говорит Хайдеггер, «Что есть человек?.. Этот вопрос — как раз если он должен составлять основание метафизики — совсем не антропологический!» («Немецкий идеализм»). В новорожденном человеке откуда и как появляется человечность? Врождённое качество — из биологии, как воспитание, культура - из социальности? От Бога или от другого человека (человеков) мы принимает в себя человека? Ответов существует немало, правильных ответов, тем не менее человечность исчезает, словно её становится всё меньше в людях — почему? Может быть надо найти новый ответ или новый вопрос? |
| Наконец, бедный Акакий Акакиевич испустил дух. Ни комнаты, ни вещей его не опечатывали, потому что, во-первых, не было наследников, а во-вторых, оставалось очень немного наследства, именно: пучок гусиных перьев, десть белой казенной бумаги, три пары носков, две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон, и уже известный читателю капот. Кому всё это досталось, бог знает: об этом, признаюсь, даже не интересовался рассказывающий сию повесть. Акакия Акакиевича свезли и похоронили. И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимание и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп; — существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого всё же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастие, как обрушивалось на царей и повелителей мира… Несколько дней после его смерти послан был к нему на квартиру из департамента сторож, с приказанием немедленно явиться: начальник-де требует; но сторож должен был возвратиться ни с чем, давши отчет, что не может больше прийти, и на запрос: выразился словами: так, уж он умер, четвертого дня Таким образом узнали в департаменте о смерти Акакия Акакиевича, и на другой день уже на его месте сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее. |
| Когда новый патриарх Константинопольский Евфимий (490-495 гг.) прервал общение с монофизитским патриархом Александрийским Петром Монгом и занял четко халкидонскую позицию, у него начался острый конфликт с императором Анастасием, поддерживавшим «Энотикон». Евфимий написал в Рим, предлагая восстановить общение и прося поддержки в том, что он видел общим делом. Но Геласий ответил грубо-ироничным письмом, требуя прекратить поминать Акакия, которого Рим объявил еретиком. Константинополь не мог этого сделать: Акакий, хотя и совершил тактическую ошибку, еретиком не был, и Рим объявил о его низложении в одностороннем порядке, беспричинно и незаконно. Следовательно, за спорами относительно покойного Акакия стояло другое: Рим требовал, чтобы его мнение было признано единственным критерием общения с Церковью. Хотя в конце концов раскол будет преодолен, эта экклезиологическая проблема останется. Даже сегодня в Риме патриархи Евфимий (490-495) и Македоний (495-511) считаются раскольниками, в то время как в нашем календаре они - святые исповедники, низложенные императором Анастасием за защиту Халкидона. Так во имя своего престижа Рим отказался от общения с подлинными защитниками Православия на Востоке. Но папские требования не принимались безоговорочно и на Западе. После смерти Геласия папа Анастасий II (496-498) попытался восстановить отношения с Константинополем. Однако часть римского духовенства взбунтовалась, утверждая, что Анастасий «пошел на восстановление отношений с еретиками, не посоветовавшись с епископами и священниками всей Кафолической Церкви». Это показывает, что, хотя среди римского духовенства были сильны антивизантийские настроения, они не считали папское решение единственным критерием и не принимали его безоговорочно! Итак, папы, и в особенности Геласий, продолжали требовать не только признания Халкидона, но и изъятия имени патриарха Акакия из константинопольских диптихов. Во время правления Анастасия переговоры на эту тему велись между римскими епископами и Константинопольским двором. Интересно, что папы, хотя и отказывали в причастии епископам восточной столицы, не считали императора отлученным от Церкви. Хотя они и упрекали его в том, что, поддерживая «Энотикон», он вмешивается в церковные дела, они продолжали видеть в нем главу «Romanitas». |
| Далее он говорил совершенную бессмыслицу, так что ничего нельзя было понять; можно было только видеть, что беспорядочные слова и мысли ворочались около одной и той же шинели. Наконец бедный Акакий Акакиевич испустил дух. Ни комнаты, ни вещей его не опечатывали, потому что, во-первых, не было наследников, а во-вторых, оставалось очень немного наследства, именно: пучок гусиных перьев, десть белой казенной бумаги, три пары носков, две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон, и уже известный читателю капот. Кому все это досталось, Бог знает: об этом, признаюсь, даже не интересовался рассказывающий сию повесть. Акакия Акакиевича свезли и похоронили. И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимания и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп; существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого все же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастие, как обрушивалось на царей и повелителей мира… Несколько дней после его смерти послан был к нему на квартиру из департамента сторож, с приказанием немедленно явиться: начальник-де требует; но сторож должен был возвратиться ни с чем, давши отчет, что не может больше прийти, и на запрос «почему?» выразился словами: «Да так, уж он умер, четвертого дня похоронили». Таким образом узнали в департаменте о смерти Акакия Акакиевича, и на другой день уже на его месте сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее. |
| «душу Акакия Акакиевича и можно сравнить со сталью, то это не закаленная сталь, она хрупкая, и достаточно даже не сильного, но точного удара в нужное место, чтобы ее расколоть.» Очень хорошее сравнение, но автор не увидел его смысла. Сталь-то становится хрупкой при перекаливании. Так и душа Акакия Акакиевича перекалена, когда-то будучи закалённой. Не многие души вынесут «закаливания» обстоятельствами, в коих довелось жить Акакию Акакиевичу, и перекалятся до хрупкости. Вопрос, кому и зачем это перекаливание нужно, открыт. Андрей, важное замечание, спасибо! Спасибо автору за статью! Интересно читать комментарии. С возрастом, перечитываю, переосмысливаю многое. Шинель - может прийти к каждому из нас. Это переосмысление ценностей, переломный момент в жизни, какие-либо события. Кого-то поддержит семья, любимые, друзья, кто-то сможет заглушить, загулять душевную пустоту, боль. Но насколько, надолго ли?.. Есть люди, которым без Церкви, точно крышка , хана . Акакий Акакиевич обладает просто роскошным букетом душевных качеств: смирение, незлобие, неосуждение, а реализовать их, раскрыться не может... Получается кривое, искаженное зеркало. Человек по- раболепски исполняет рабочие обязанности, нищета его- порок. Для окружающих он- мелкая канцелярская вошь, тварь дрожащая. Безусловно- такие качества уничижают человеческий дух, в светских коллективах разных возрастов и уровней- это слабое звено, предмет насмешек и бойкота . Да и окружающие не лучше- праздные, душевно туповатые мещане... В наше время в светском понятии призывы раскрыться , реализоваться , следовать за мечтой , брать от жизни все - не христианские, но из ужасного состояния души и греха уныния, например, помогут вылезти, но тут можно пуститься в другие тяжкие... Акакию Акакиевичу не подошел новый образ жизни, мыслей, состояние духа, к старому возврата не было, вокруг- пустота...смерть... Еще раз делаю вывод, что без Церкви загнусь, я (творческий работник) - точно)) Попытки сменить профессию и деятельность( Шинель ) к добру не привели))) |
| Что касается отрывка 5-го, то он примыкает вплотную к упомянутым выше припискам Гоголя в мариенбадской рукописи Погодина. Чтоб убедиться в этом, достаточно как приписки эти, так самый отрывок сличить с соответствующим местом печатного текста. При сличении оказывается, что отрывок 5-ый начинается там, где на полуфразе обрывается одна из последних приписок в мариенбадской рукописи потом что-то подобное на рычание С несомненностью вытекает отсюда близость отрывка 5-го, и в редакционном и в хронологическом отношении, к припискам Гоголя в мариенбадской рукописи. Ту же близость к ним усматриваем в отрывке 8-м (на лицевой стороне листа in 8 o , плотной с глянцем белой бумаги, с клеймом в левом нижнем углу, с двумя вверху карандашом и изображающими кусты, и с записанными отдельно карандашом словами: Содержание его (от слов: ты, Петрович, до слов: новую непосредственно продолжает собой последнюю из приписок в мариенбадской рукописи, начинаясь репликой Акакия Акакиевича на заканчивающие приписку слова Петровича только сукно не см. выше стр. 450). Почерк и чернила при этом как в приписках мариенбадской рукописи, так и в отрывках 8-м и 5-м одинаковые. Итак, два отрывка более ранней, чем остальные, редакции непосредственно примыкают к припискам в мариенбадской рукописи или как их продолжение (отрывок 8-ой), или как дополнение к ним (отрывок 5-ый). В таком же отношении к указанным припискам стоит и тот набросок начала повести (на обеих сторонах листа голубой бумаги in 4 o ), который, под названием выделен был Тихонравовым особо. Начинается он с тех же слов, что и мариенбадская рукопись департаменте податей и в основе своей является простой ее копией (чему соответствует и четкий сперва почерк), переходящей, однако, тут же в самостоятельную переработку. Та же связь с мариенбадским текстом (включая Гоголевские в нем приписки) видна в этом отрывке и дальше: внесши в основной текст то, что в мариенбадской рукописи приписано было им на полях он то, что называют вечный титулярный Гоголь теперь место это распространяет указанием фамилии и имени чиновника (Акакий Акакиевич Тишкевич), присоединяя затем, в пояснение, новый особый эпизод (о рождении героя). |
| В тот же день Некрасов снес рукопись знаменитому критику Белинскому. «Новый Гоголь закричал Некрасов, входя к нему с «Бедными людьми». «У вас Гоголи-то как грибы строго заметил ему Белинский, но рукопись взял. На следующий день Достоевский отправляется к Белинскому, и тот встречает его словами: «Да вы понимаете сами-то, что вы такое написали!.. Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным, и будете великим писателем!» И Достоевский прибавляет: «Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь, всем существом своим ощущал, что в жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое… И никогда потом не мог я забыть эту минуту. То была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее укреплялся духом»… В эту минуту произошло рождение великого гения. Повесть «Бедные люди» творческий ответ Достоевского на «Шинель» Гоголя. Начинающий писатель живет еще в мире гоголевских идей, образов и приемов; но он задыхается в нем, ищет выхода из царства «Мертвых душ», из убийственной пошлости и мрачной безнадежности той жизни, которую видел Гоголь. Герой «Бедных Макар такой же жалкий чиновник, как и Акакий Акакиевич Гоголя. Он тоже переписывает бумаги в канцелярии, над ним тоже издеваются молодые сослуживцы, прозвавшие его «крысой». Живет он «в углах», в кухне за перегородкой, среди «бывших людей», нищих, пьяных, голодных. Ходит в засаленном порванном мундире и дырявых сапогах, питается больше чаем и так забит, так запуган жизнью, что боится даже роптать на судьбу. Бывает такая степень униженности, когда человек даже права на несчастье за собой не смеет признать, когда малейшую жалобу на несправедливость почитает чуть ли не бунтом. Но вот в жизни Макара Девушкина происходит огромное событие: он встречает молодую девушку Вареньку, сироту, которой грозит позор и гибель. Он спасает ее от зловещей Анны Федоровны, которая собирается продать ее самодуру помещику Быкову, Находит ей комнату, достает работу, лечит ее, посылает ей книги, развлекает, заботится о ней как о родной дочери. Чувство его к Вареньке нежнее и горячее отеческой любви, но он в целомудрии своем боится самому себе в этом признаться. Переписка между Макаром и Варенькой, печальная, трогательная, а под конец патетическая, образует скелет повести. |
|
